А также день гнева, надежда на победу и хор ангелов в Крещенском фестивале.
Концерты в «Новой опере» продолжили его программу. Один из вечеров, с участием хора и оркестра Questa Musica, был посвящен Международному дню памяти жертв Холокоста. Для этого выбрали произведения на тему войны и мира. Руководил исполнением дирижер Филипп Чижевский. Программу, в которой сошлись Гайдн, Шенберг и Онеггер, вел Ярослав Тимофеев. При таком составе не было шанса на неудачу.
Гайдновская Missa in tempore belli (Месса во время войны) для солистов, хора и оркестра (1796) получила и название Paukenmesse (Месса с литаврами), за редкое в этом жанре применение литавр не как точечного аккомпанемента в кульминации, а как полноправного оркестрового участника, формирующего звучание. За это отвечал превосходный Владимир Терехов.
Как писали о Мессе,
«знаменитое соло на литаврах в начале Agnus Dei создает опасение, как будто вдалеке слышно приближение врага».
Так и было. Ведь Мессу сочинил автор-патриот Австрии во время войны с Наполеоном. При этом финальный призыв к миру «dona nobis pacem» («даруй нам мир») повторяется много раз.
Еще одна особенность – красивое и печальное соло виолончели в «Глории», которое превосходно сыграл концертмейстер группы виолончелей оркестра Большого тетра Арсений Безносиков.
Пели Елена Гвритишвили и Полина Мазурова, а также солисты «Новой оперы» Георгий Фараджев и Константин Федотов. Мелкие огрехи солистов не снизили общий высокий уровень.
Редко исполняемый антивоенный опус Шенберга сочинен им в 1907 году, незадолго до перехода на атональную музыку. Рождественский немецкий авторский текст про возгласы ангелов о мире поется без оркестрового сопровождения.
И наконец, была симфония Онеггера, написанная в оккупированном Париже в 1942 году для струнного оркестра, лишь в финале, после тревожных и напряженных пассажей струнных, неожиданно присоединяется соло трубы (в концерте – Леонид Гурьев). Наверно, она возвещает о победе. Или о надежде на победу.
Ярослав Тимофеев сказал, что выбранные произведения – загадка. Взять хотя бы Гайдна. Из его 14-ти месс Месса с литаврами – десятая по счету. Это не антивоенная месса, но призыв к миру активен. Я бы добавила, что дворцовое изящество музыки, сопряженное с каноническим латинским текстом, напоминает скорее о статусном, положенном по высокому положению, демонстративном благочестии его обитателей, чем о реальной патриотической воинственности. Не обходится без традиционного для Гайдна менуэта. Автор и написал Мессу с литаврами в подарок жене своего покровителя, князя Эстерхази. Эту двойственность настроений хорошо уловил Чижевский.
Что касается Шенберга, его сложнейшая полифония – до восьми голосов двойной имитации и асинхронного «перетекания» разделов – не испугала хор Questa Musica (в отличие от современников композитора, вынужденного – после фиаско хора – дать помощь исполнителям в виде оркестровых «подпорок», без которых на концерте в «Новой опере» прекрасно обошлись). В исполнении была та «страстная, сладкая и сложно устроенная гармония», о которой упомянул ведущий.
Но, пожалуй, самым впечатляющим моментом концерта стала симфония Онеггера. Она и получила львиную долю аплодисментов. По мнению Тимофеева, этой вещи как бы не хватает духовых. Но тембровое разнообразие все равно впечатляет. Онеггер так мощно распоряжается высокими и низкими (у них особая роль) струнными, что и крайние быстрые части с тревожно–горестным, как писал автор, «обессиленным, как бы подавленным мотивом», звучащим «почти органно», он же – лейтмотив симфонии, и медленная пассакалья в середине, и внезапный азарт в конце, звучат не только относительно камерно, но и грандиозно. Труба в итоге играет протестантский хорал, знак сопротивления догме.
У Чижевского все сомнения, тревоги и трудности условного лирического героя (жизнь во время войны», сказал ведущий) в мажорном финале симфонии, через «выплескивание» перемешанных тем и почти «вразброд» скачущих темпов, вылились в открытую борьбу со злом, при сохранении в этой как бы тарантелле «сжатой и строгой формы», созданной композитором.
Второй концерт был посвящен российской премьере оратории «За семью печатями» для солистов, хора, органа и оркестра, авторства австрийского композитора Франца Шмидта. Вечер, в основном силами «Новой оперы», прошел к 150-летию со дня рождения автора. Исполнитель на рояле и виолончели, он был оркестрантом, часто игравшим с Малером, а потом – главой Венской консерватории.
Ученик Брукнера, Шмидт написал ораторию в традициях и музыки учителя, и пассионов Баха, на тексты «Апокалипсиса», и сделал это на склоне лет, в конце 30-х годов прошлого столетия. Причем в тогда уже старомодной форме, без привкуса авангардных поисков.
В партитуре задействованы шесть солистов, большой хор и тройной состав духовых, вкупе с пятью контрабасами и неслабой перкуссией. У ангелов – облигатный гобой, у самых высших сил – орган, у дракона – тромбон и туба. Остинато ударных редко умолкает. Струнники стучат древками смычков по струнам. Тамтам и гонг знаменуют кульминации. И так далее. Расклад вполне очевидный.
Тема, выбранная композитором, конечно, требует весьма громогласного высказывания. У Шмидта царит тональная музыка и грандиозные фуги, но с элементами хроматизма, иначе как скажешь о зле. Слушать это нетрудно всем: ведь не экспрессионизм, не какой-нибудь новомодный (тогда) Шенберг. Хотя здесь тоже задействована имитационная полифония и есть еще отсылки к музыке эпохи барокко, по линии изобразительности, звуковой символики и звукоподражания.
Ведущий Ярослав Тимофеев, правда, напомнил, что, кроме всяческих ужасов, в партитуре есть немало нежного и прекрасного. Текст Откровения Иоанна не был до Шмидта освоен музыкой, автор стал первопроходцем. Пролог и две части идут, в общем, по книге. Иоанн рассказывает свои видения, кони Апокалипсиса скачут, беды Земли множатся, и семь печатей снимаются в конце времен, но мощный хор «Аллилуйя» фиксирует возгласы спасенных праведников.
За рассказчика Иоанна технически непростую партию пел белорус, тенор Дмитрий Шабетя, за Голос Господа – Виталий Ефанов, плюс сопрано Екатерина Мирзоянц, меццо Александра Шаульская-Шулятьева, тенор Станистав Мостовой и бас Михаил Первушин. Все старались, как могли (хотя могли, что называется, по-разному), ибо тема ответственная.
Дирижер Федор Безносиков эту позднеромантическую конструкцию донес исправно, не отклоняясь от грандиозной жути и наивной истовости замысла. Кони у него скакали броско, надлежащим пунктирным галопом. Голод (дуэт женских голосов) и хроматическое землетрясение (тутти оркестра) заставили публику дрожать.
Но тихая финальная гомофонная молитва-псалмодия (а-капелла мужского хора) призывала к благости и дала праведникам надежду на спасение.
Майя Крылова