Владимир Мартынов написал балет «Белая комната».
Его премьера – в хореографии Павла Глухова – прошла в Концертном зале «Зарядье». Выбор зала был обусловлен наличием органа. Сей инструмент и перкуссия – в составе вибрафона, маримбы, томов, большого барабана и бонгов – единственное, что задействовал автор музыки.
Это решение – программно-философическое. Орган, по замыслу, должен оттенять «земную» перкуссию. А она, в свою очередь, должна придать контраст органу как «звуку неба» (слова Мартынова). Неба вообще, не конфессионального.
Встреча инструмента, который рождает звуки потоками воздуха, с устройствами, где звук возникает от «соударения твердых тел», должна породить «видимое многообразие мира. Пройдя сквозь которое и преодолев которое, человек может обрести в себе изначальный, не рожденный звук Дао». Но и это не все, ибо в «сокровенном есть еще сокровенное». Конечно, в декларации не забыты слова «инь» и ян».
Опасность подобных предварительных текстов в искусстве одна, но постоянна: манифест всегда сильно обязывает. Обещали дать «сокровенное в сокровенном» — давайте, публика ждет.
Не могу не сказать, что почти железное правило «чем высокопарней и многозначительней словесное предисловие к танцу, тем бледнее кажется результат», увы, работает.
И ведь кроме музыки, есть еще и танец. От хореографа зависит, будет ли зрелище точно «многообразием мира». Или демонстрации человека «наедине с собой» (была и такая декларация). Или, может, оно застрянет на уровне стандартно скомбинированных па модерн-данса и закрепленной контактной импровизации в бессюжетном передвижении исполнителей на сцене, то соло, то группой.
Чтобы увидеть в танце и в его сочетании со звуками вышеуказанные лозунги, нужно было постараться. Я старалась.
Но в партитуре, сыгранной органисткой Софьей Иглицкой и перкуссионистом-виртуозом Евсевием Зубковым, я, простите, тоже не услышала «изначального и нерожденного». Будем считать, что виной моя эмоциональная глухота. Мне показалось, что «теплый» органный минимализм с каскадами гамм, иногда сочетаемый с «холодным» вибрафоном, но чаще – сам по себе, больше служил для отдыха ушам после долгих каскадов оглушительной оргии барабанов.
Кстати, Мартынов хотел уйти от репутации органа как европейского церковного инструмента, не только по автономному его звучанию. Поэтому «приземленные» куски с перкуссией огромны, и танца под них очень много.
После интересного спектакля «Свадебка» на сцене Новой оперы от Глухова – лично мной — ожидалось больше, чем он показал в «Белой комнате». Видимо, рамки некоего сюжета и помощь пения ему подошли больше, чем донельзя абстрактная идея «Белой комнаты». На сцене, впрочем, далеко не всегда белое (задник и пол как неразрывная форма, то есть горизонталь и вертикаль), оно часто, с помощью компьютерных технологий, погружается в рябь или в алые, а то и черные оттенки.
И кто кого рождает – музыка цвет или цвет – музыку? Танцовщики, босые и искренне тщательные, выходят в изысканных переливчатых балахонах (их автор – Мария Смирнова), потом остаются в черных купальниках-трико. Впрочем, в какой-то момент костюмы возвращаются. Такое отрицание отрицания.
Уловить закономерности появления на сцене одиночек или групп исполнителей непросто. Глухов, кажется, намекает, что – условно – это как бы одна многоликая персона. Человек в изначальном виде. А множество людей – просто трансформации единого, так это визуально устроено.,
Более «лирический», чем перкуссия, орган, рождает более гибкий танец, но не всегда. Царит смутное глубокомыслие грубо-нежной пластики, то колеблющейся, как одинокая водоросль в воде, то, наоборот, четко-брутальной, словно групповые упражнения на плацу. Будь эта пластика синхронной или нет, под музыку или против ее ритма, на полу или с поддержками, в виде клубка тел или в виде телесного лабиринта.
Если не забывать о намерениях авторов, возможно, это медитация. А может, это и не люди, а сгустки космической энергии. Возможно, эротической. И весьма интенсивной. Их рождает орган и вскармливает перкуссия. Впрочем, когда танцовщица вдруг целует руку танцовщику, возникает совсем не медитативный сюжет. А в русле «поймай меня, если сможешь».
Важно, что идея трансформации концертной сцены в иное пространство – часть концепции очередного сезона фестиваля Context. Diana Vishneva. в рамках которого прошла премьера. Анонс для прессы гласил, что сезон посвящен исследованию взаимодействия танца и архитектуры, и «Белая комната» станет ключевым событием в этих поисках.
И вообще, «музыка, танец и пространство на равных вступают в единую концептуальную игру». Не совсем понятно, при чем тут архитектура, если настил на полу просто приподнят вертикально вверх на заднике. И назван за это инсталляцией. Но, конечно, пусть будет архитектура пространства. И пусть от этого возникает «эффект невесомости», которого старались добиться. И пусть будет хореография, где, по замыслу, «танец орнаментом из человеческих тел наполнит сцену символами, приближенными к искусству каллиграфии» (еще одна декларация перед началом).
Кто такое разглядел, тому повезло. У меня возникла лишь одна ассоциация: белая комната – это чистый лист, и все происходящее в спектакле – попытка начать с чистого листа. И это сверхсложная задача, ибо говорить про Дао много проще, чем его пластически воссоздавать. Скажем спасибо за попытку.
Майя Крылова