Московский музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко дал премьеру оперетты-пастиччо «Зимний вечер в Шамони».
Она прошла в день 70-летия постановщика и художественного руководителя оперы театра Александара Тителя. Это подарок, который юбиляр сделал самому себе.
Долгое время, пребывая в юношеском снобизме, я была уверена, что жанр оперетты не вписывается в современное искусство и обречен на вымирание. Поддерживать мысли о кризисе жанра помогала некоторого рода статистика: на фестивале «Золотая Маска» год от года номинация «оперетта – мюзикл» полнилась большей частью только мюзиклами, по причине театральной «неудобоваримости» оперетты в контексте современного искусства.
Не в том дело, что экспертов раздражал неизбежный хэппи-энд и конфликт хорошего с отличным. Это не был стереотип высоколобости: то, что ставилось по стране, часто оказывалось, на редкость архаичным – в плохом смысле слова, когда «плюшевость» множилась на штампы. Так что незабвенная пародия Театра кукол (героиня, жеманно: «я дочь бедных бездетных родителей») была недалека от правды.
Но это эксперты «Маски» так думали. Будучи страшно далеки от народа. Последний же толпами валил – и валит – в театры оперетты, абсолютно не интересуясь степенью ее старомодности. Вернее, любя жанр именно за старомодность – и предаваясь на спектаклях отдыху после работы.
И ведь не только народ. Вот, например, Лев Толстой: уж на что был строг к современному ему искусству, но сходил в «Bouffes Parisiens» и мудро разгадал рецепт привлекательности жанра: «Комизм до того добродушный и без рефлексии, что ему всё позволено». А Рахманинов – не большой юморист в своей музыке – восхитился «Веселой вдовой»:
«…хохотал как дурак. Великолепная вещь».
Это цитаты из буклета к «Шамони». Буклет вообще полон самоиронии театра к собственному выбору. Цитируется французская энциклопедия 19-го века:
«веселость и свобода переходят границы хорошего вкуса… музыкальная ценность оперетты большей частью посредственна…».
Но есть
«буффонное вдохновение, хорошо поданная острота в комедийном диалоге, воодушевленная и остроумная игра».
Короче, касса жанру всегда обеспечена. Это важно для понимания причин постановки «Зимнего вечера». Билеты, как говорят в театре, на спектакль распроданы не только на премьерный блок показов, но и далее. Так что Титель сделал подарок не только себе.
Впрочем, у Музыкального театра, кроме кассы, есть еще одна причина обратиться к оперетте. В истории МАМТа она бывала частой гостьей. Еще Немирович-Данченко мечтал (и пробовал) сделать оперетту живой и естественной и соответствующей времени – насколько можно, если не нарушать законы жанра. А то, что это оперный театр – так мировая практика очевидна: оперетту часто и активно исполняют оперные певцы.
Другое дело, что жанр требует универсального артиста, одинаково хорошо владеющего вокалом и разговорным жанром. У наших оперных солистов разговаривать редко когда получается. Примером тому – последняя полнометражная оперетта в МАМТе – «Веселая вдова» в 2013 году. Видимо, поэтому Титель предпочитает пастиччо, когда арии из разных оперетт монтируются «встык», а пояснения – кто есть кто и почему – идут письменно, на бегущей строке.
В первый раз он обратился к миксту в 2008 году, поставив «Однажды на Лазурном берегу», где углубился разного рода флирт у моря с теплом и солнцем. Теперь, в новой постановке, действие идет на горах и в снегу. Но, разумеется, всё дело во флирте. Оперетта же.
Оркестр театра на спектакле возглавил британец Уильям Лейси, старый соратник МАМТа, дирижер надежный, умный и культурный. В его руках оркестранты были на редкость едины, музыка звучала красиво, чисто и ровно, вот только без опереточного драйва, без «частицы черта». Это стало заметно уже во вступлении (Нико Досталь, «Утро»). А потом грянул театрализованный концерт, где смешались фрагменты шлягерных оперетт и совсем редких, пели их на нескольких языках, а содержание арий в титрах лишь частично совпадало с оригиналом, тяготея к необременительной злобе дня (с Куршевелем и Евровидением).
На сцене возникла площадка канатной станции в модном горнолыжном курорте Франции. Сценограф Владимир Арефьев начинил курорт картами гор, указателями высоты, отдыхающими «спортсменами» со снаряжением, креслами-качалками на снегу, прибывающей кабинкой с лыжниками в комбинезонах, шапках и варежках, санями и новогодними елками, и экраном, на котором виды головоломного слалома сменяются кадрами из разных постановок МАМТа.
Собственно говоря, микст на этом и построен: горнолыжники – это как бы герои оперетт, но в иных и современных обстоятельствах. Оффенбах, король оперетты 19-го века, точно так же обходился с классическими сюжетами, как мы помним. А тут, кроме Оффенбаха, еще Фримль, Абрахам, Легар, Кальман, Зуппе, Миллекер, Лекок, Штраус, Соросабаль и наш Николай Стрельников. Вот и возникают гибридные типажи: купидон теперь кокетливая спортсменка, стреляющая не из лука, а из хлопушки, герой оперетты «Роз-Мари» – канадский слаломист, «Виктория и ее гусар» – шалые любовники в горах.
Иные туристы ностальгически вспоминают венгерскую родину или сравнивают Париж с Веной, финал «Бокаччо» стал награждением победителей на лыжне, рондо Меркурия из «Орфея в аду» превратилось в кредо современного коммерсанта, и т. д., и т п..
В титрах периодически шутили: то Блока процитируют («блестя шелками и туманами»), то Черномырдина («никогда такого не было и вот опять»). Все ловко имитировали скольжение по снежной почве. Русские лыжники в дорогих ушанках, конечно же, наливали всем водку, а сами пили из горла. Девочки из кордебалета плясали канкан на снегу (хореограф Лариса Александрова). Юные деды-морозы из мужского миманса задорно трясли бородами, когда по традиции скопом ухаживали за примадонной. Паганини из одноименной оперетты предстал модным плейбоем, прима МАМТа Наталья Мурадымова в «Руке и сердце» – актрисой цыганского театра, а самая-пресамая прима, Хибла Герзмава – вишенкой на торте, то есть Сильвой из «Княгини чардаша» с арией про горы и цветущий эдельвейс.
Кое-кто упражнялся в чечетке, иные раздавали и получали пощечины, другой воображал шведский стол на завтраке в отеле после ночи любви или играл на скрипке. Даже щупал живот беременной жены. Чего только не увидишь на придуманной Тителем рождественской «вечеринке в горах с участием приглашенных звезд»…
На самом деле получился бенефис оперной труппы. Во всяком случае, в оперетту играли многие ведущие солисты и много молодежи. Наталья Петрожицкая и Лариса Андреева, Евгения Афанасьева и Валерий Микицкий, Станислав Ли и Дарья Терехова, Николай Ерохин и Владимир Дмитрук, народный артист Евгений Поликанин и юный Евгений Качуровский…
Много кто еще, всех невозможно перечислить. Скажу лишь, что труппа проявила нужную в оперетте сценическую прыть и вполне раскованное существование в рамках предлагаемых обстоятельств. Как и должно быть в театре, носящем имя Станиславского, который, кстати, и сам в молодости «с изяществом и шиком» игрывал в оперетке.
Конец спектакля (он же – финал 2-го акта «Летучей мыши») призвал к миру и дружбе. С задника пропали виды облаков и снежные бури, взамен появились виды европейских городов, а затем наша Земля, общий дом, вид из космоса. Лыжники из разных стран поголовно решили перейти на «ты». Неплохо в век нагнетания вражды.
Майя Крылова