В Зале имени Чайковского прошел финальный концерт абонемента «Вещь в себе». Филармонический цикл посвящен анализу и прослушиванию современной музыки на примере одного произведения. На этот раз ведущий цикла Ярослав Тимофеев рассказывал о «Музыке пустыни» Стива Райха, это сочинение первые исполнено в России.
Первое, что пришло в голову на концерте – чего стоило в нынешних обстоятельствах его сделать. На сложности организации намекнул и ведущий. Что сам факт концерта – «повод для радости по нынешним временам».
В зале было много музыкантов, а ушло во время исполнения всего человек пятнадцать, что мало для такого мероприятия. И все равно каждый раз удивляешься: что мешало узнать до начала, какого рода музыку я собрался слушать?
Второе соображение – как точнее перевести название. The Desert Music – это музыка пустыни или (хоть и не точно) пустынная музыка? Не совсем одно и то же. На концерте, слушая, хотелось и так, и так.
Райх написал эту вещь (на 46 минут) в 1982-83 гг. по заказу Западногерманского радио Кельна и Бруклинской академии музыки в Нью-Йорке. Кроме большого, сложно устроенного оркестра, задействован хор, выпевающий вокализы и слова частей стихотворений американского поэта Уильяма Карлоса Уильямса. Название тоже из Уильямса.
«В сборнике нет ни одного полного стихотворения, а расположение частей – мое собственное»,
— отмечал композитор.
Живой классик минимализма включил в оркестр многое. Ксилофоны и маримбы. Маракасы и палочки. Литавры, бас-барабан и гонг. Два рояля и четыре пианиста. По четверке деревянных и медных духовых. Электроника и разные устройства, от синтезаторов до микрофонов: цифровая эпоха на дворе. Райх собрал оркестр, в котором программный минимализм одновременно и выявляется, и маскируется. Если это пустыня, то густонаселенная.
Представляя музыку, Тимофеев, конечно, начал с Канта, в честь максим которого назван цикл. Принцип непознаваемости феномена ведущий тактично опроверг: «современная музыка требует разъяснений». Кроме того, название имеет субъективный смысл: «каждый человек слышит музыку (вещь) в себе самом». Умная игра словами – сильная сторона ведущего. Без иронии. Вступления Тимофеева всегда такого уровня, что непонятное «устройство» опуса становится понятным, но заведомая тайна восприятия остается. Идеальный баланс.
Как слушать эту музыку? По завещанию Уильямса:
“Что же, будем ли мы думать или слушать? Есть ли звук, обращенный не полностью для уха? Мы наполовину закрываем наши глаза. Мы не слышим его через глаза. Это не нота флейты, это отношение ноты флейты к барабану. Я широко бодрствую. Разум слушает”.
И еще.
“Принцип музыки – повторять. Повторять и повторять снова, по мере нарастания темпа. Тема сложная, но не сложнее, чем факты, которые нужно разрешить”.
Тимофеев обрисовал то же самое с помощью рассуждений о природе повтора (это уверенная почва под ногами) и новизны (поиск, движение вперед, преодоление инерции восприятия). Оба ракурса – удовольствие для мозга.
«Все вредные привычки, от алкоголя до смотрения телевизора, основаны на повторе».
Это так, но повтор повтору рознь. Леонид Десятников, как сказал ведущий, назвал американский минимализм «лучезарным идиотизмом». Другой человек, американский критик, писал, что это
«современная музыка для тех, кто не любит современную музыку».
Но существует мнение, что
«ставить минимализму в упрек однообразие – то же, что обвинять Гайдна в чрезмерном использовании каденций или Вагнера в отсутствии арий».
Можно спорить о разном минимализме. Есть те, кто однообразен. Но, по-моему, именно Райх – нет.
Его вдохновителями были Стравинский и Колтрейн, а в сочинениях очевиден приоритет ритма. Чтобы понять основы музыки американского композитора, Тимофеев – перед исполнением «Музыки пустыни» – предложил залу исполнить авторскую «Музыку хлопков». В ней нужно ладонями создать нерегулярный ритм, причем второй участник хлопает, отставая по времени от первого («сдвиг по фазе», сказал ведущий), но через некоторое время нагоняет партнера, и хлопки идут в унисон.
Хор «Intrada», которому следовало спеть многоголосные вокализы, и Российский национальный молодежный симфонический оркестр под управлением Федора Леднёва исполнили «Музыку пустыни» с большим воодушевлением, и так, как надо. Мы услышали «пульсирующий хорал», в котором все время ставятся вопросы, но доминанта не разрешается, ответов нет, и так до конца, когда текст – сперва словесный, а потом музыкальный – внезапно кончается.
Сочетания тембровых слоев (от «потустороннего» вибрафона до жестко определенного, грубо «земного» тамтама) и канонически поющих голосов, переклички гармоний и нарочитая «нейтральность» изложения усиливали ощущение вечного напряжения. Переживание бесконечной дороги и перманентной динамики, из которых рождалось содержание. Эта вроде бы формальная «пиксельная» сухость («без крещендо и диминуэндо», сказал Тимофеев) действовала не слабее, чем звуки декоративно-романтической музыки.
Расчетливость, как у компьютера, и точность, как у метронома, но создается эмоция неведомого культа. «Ровность» музыкальной поверхности, без апофеозов и падений, со сменой звуковысотности, не мешала ощущению поездки на американских горках, и было похоже на безостановочно мчащийся поезд, мерно стучащий по рельсам.
В то же время ритмы сверкали акустическими нюансами. В какой-то момент вклинились звуки реальности: Райх вставил в свои мантры переживание пожарной сирены (альты с микрофонами), услышанной с улицы во время работы над партитурой. А публика по окончании вспоминала о непреодолимой воронке и телескопе Хаббла.
Перед исполнением ведущий сказал: музыка объединяет людей как универсальный человеческий язык и стремится удержать от самого худшего. Война – трагедия, которой не может быть оправданий. Это идеи Стивена Райха. И вот прямая речь композитора:
«Я выбрал тексты для «Музыки пустыни» — периода после того, как на Хиросиму и Нагасаки были сброшены бомбы.
Доктор Уильямс прекрасно знал о бомбе, и его слова о ней в стихотворении о музыке, озаглавленном «Оркестр», поразили меня: «Скажите им: Человек выжил до сих пор, потому что он был слишком невежествен, чтобы реализовать свои желания. Теперь, когда он может их реализовать, он должен либо изменить их, либо погибнуть».
По-моему, Райх, творя многослойные, математически выверенные, джазовые импульсы, как бы в противовес «заумной» сложности музыкального авангарда, хотел от слушателей чего угодно, только не опрощения. Наверно, он желал протеста, восторга, изменения сознания. Но не блаженно-бездумной медитации. Да и откуда ей взяться, если слушаешь «Музыку пустыни» в размышляющем поле. В напряжении повторов не расслабишься, они проходят, как сказал ведущий, под девизом «бди».
Финальной реплике Тимофеева зал долго аплодировал:
«Человек привыкает ко всему, в том числе и к катастрофе…Задача художника — не привыкать к катастрофе и не дать привыкнуть к ней другим. Иначе катастрофа станет нормой».
Майя Крылова