Людям со школы, бок о бок с конкретными, важными и полезными знаниями, внушают некие установки о том, каким должно быть искусство.
Если человек, став взрослым, пристально интересуется этой темой или даже становится профессионалом, то, как правило, он может безболезненно освободиться от любых предрассудков и на основе личного опыта, размышлений и полученных знаний сформировать собственную картину того, каково есть, каким может быть и должно (или не должно) быть искусство.
Но чаще человек боится расстаться со стереотипами из страха, что если это случится, то «мир рухнет». И любые попытки заставить такого человека посмотреть на какое-либо явление под другим углом и осознать, что «всё на самом деле не совсем так или совсем не так», натыкаются на сопротивление. Человек впадает в истерику, становится агрессивным и невосприимчивым к чужим аргументам.
Обязанность западноевропейского театра во все века его существования — регулярно выдавать новые зрелища, отвечающие реалиям своего времени, а также волновать зрителя, провоцировать на жаркие дискуссии, заставлять его «брызгать слюной», думать о спектакле задолго до начала и находиться под его «властью» после закрытия занавеса и очереди в гардеробе.
Новость о постановке любой оперы Чайковского в главном театре страны сама по себе способна привлечь внимание, потому что содержит как минимум два важных элемента «национального достояния». В некоторых случаях к ним добавляется третий, в лице А.С. Пушкина.
Это тот случай, когда «все всё знают» с рождения и любое «вторжение» в представления людей о прекрасных творцах и об их шедеврах воспринимается с мощным отпором. Если такова была цель нового «Евгения Онегина», то с этой задачей Большой театр справился безупречно.
Я не знаю, санкционировал ли он «слив» ролика, где артисты во время репетиции пляшут в костюмах гусей. Если да (а я в данный момент в этом убеждён), то поступил абсолютно правильно: люди увидели, возмутились, начали «бурлить» и вот Большой театр опять у всех на устах. Это реклама. Чем больше обсуждают, даже в негативном ключе, тем больше людей пойдёт посмотреть на «позор» своими глазами.
Если ролик оказался во всеобщем доступе без разрешения театра (во что я поверю менее охотно), то всё равно сыграл ему на руку. Как и разлетевшаяся по «интернетам» фотография с опечаткой в титрах («Гременых» вместо «Греминых»). А стоила ли игра свеч?
Как оказалось, ничего плохого и страшного в гусях нет. А кроме гусей и весёлого медведя есть ещё козлик и петушок с гармошкой. Появляются они и танцуют в самый подходящий для этого момент, т. е. когда у Чайковского как раз и планировалась деревенская пляска. Кому-то приятнее, возможно, посмотреть на хороводы в лаптях, но предложенное решение этой сцены тоже имеет право на существование и в контексте общей стилистики постановки выглядит вполне приемлемым.
Появление Онегина с головой медведя (в сущности, это единственный «штрих» к его портрету) тоже не может сильно покоробить, если не ставить перед собой цель ругать всё, что происходит на сцене. И «реминисценция» этого образа в сцене письма абсолютно логична.
В том, что Татьяна пишет письмо в «воздухе» (текст проецируется на экран), я ничего плохого не вижу. Как и в «комическом» ключе, в котором решена большая часть именин Татьяны. Эта сцена контрастирует с балом в Петербурге, где движения более замысловатые и «скульптурные».
Костюмы (Галина Соловьева) стилизованы под исторические и сами по себе «монохромны». В первой картине все крестьяне предстают в красном, в третьей общая гамма пестрит разными цветами, а вот в шестой костюмы снова однородны, более элегантны и даже претендуют на «благородство».
В самом начале оперы Ларина с няней прикладываются к какой-то настойке вместо приготовления варенья и играют с подзорной трубой, а вот Ольга и Татьяна ведут себя абсолютно «традиционно»: первая катается на качельках, вторая читает на скамейке книжку. На этом список того, что не вызвало у меня неприятия, заканчивается.
Сцена дуэли решена как минимум странно и неубедительно: Ленский нервно и долго пытается прицелиться, но Онегин стоит к нему боком и стреляет «не глядя». Совсем лишнее здесь появление растроганной Ольги, нашедшей блокнотик Ленского с его последним стихотворением.
То, как Ленский разбивает бокал и ранит руку и то, как Онегин завязывает эту рану, сильно выбивается из выбранной постановщиком стилистики и смотрится нелепо.
Задымившийся автомобиль, на котором два друга приехали к Лариным, должен был, наверное, выглядеть забавно, но, увы, от его созерцания становится лишь грустно, если задуматься о том, что в России многое именно так и работает. Ну, а окончательно «добивает» снег в последней картине, падающий громче, чем поют певцы: в некоторых операх и драматических спектаклях этот эффект и сейчас может выглядеть ошеломительно, но здесь он превращается в «штамп штампов», причём в самом плохом значении этого слова.
Итак. В постановке есть как вполне интересные вещи, так и провальные. На мой взгляд, проблема режиссёра (Евгений Арье) в том, что он не смог создать идею, которая реально определила бы всю постановочную концепцию.
Там, где он пытается придумать что-то новое, получается вроде бы неплохо, но как-то слишком уж осторожно. Можно было бы «поискать» что-то поглубже в этом направлении, но чтобы встать на этот путь полностью, режиссёру недостаёт буйной фантазии. Он пытается компенсировать её недостаток и откровенно съезжает в «традиционализм». Но здесь обращается к средствам, которые уже давно не воздействуют на зрителя.
Они, вероятно, могли бы затронуть душу во времена Чайковского, но даже в рамках психологического театра в нашу эпоху нужно искать новые актёрские приёмы, интонации и жесты, чтобы персонажи, оставаясь «традиционными», были «живыми» для людей XXI века.
И этот путь мог бы дать хорошие плоды, если бы режиссёр чувствовал наше время и современную публику. А так, на балансе скудного зрелища с плохо разработанными персонажами, режиссура в целом получилась «пресная» и «безликая», хотя и в каком-то отношении «стройная», за счёт многочисленных стилистических «арок».
Если в работе режиссёра ещё можно разглядеть что-то хорошее, то однозначно отрицательной оценки заслуживает сценография (Семен Пастух и др.). Она представляет собой огромный пандус, спускающийся к зрительному залу, по сторонам которого висят и чудовищные занавески.
В первом действии сцена изображает газон, где расставлены фигуры деревенских домашних животных. Ну, скамейка, качели, кровать в сцене письма, стулья с силуэтом вазы в спинке на балу у Греминых — это всё понятно и выглядит крайне скупо. Автомобили на именинах Татьяны как-то «скрашивают» атмосферу, но их недостаточно, чтобы спасти спектакль.
Газон постепенно заменяется на плитку: белую светящуюся (в некоторых частях сцены) во втором действии и чёрную блестящую с неоновыми краями (полностью) в третьем. Город «пожирает» деревню? Гениальная находка.
Апофеозом убожества становится нечто спускающееся с колосников в третьем действии: это такая почти плоская конструкция, изображающая хрустальную люстру, где оранжевым светом горят немногочисленные лампочки, умоляющие зрителей поверить в то, что они, лампочки эти — на самом деле свечки. Я даже в страшном сне не мог представить, что такое ещё где-то делают. Или это тоже часть концепции?
Помимо эстетической несостоятельности в сценографии имеются явные технические недостатки. Художники во второй и в пятой картинах особенно «расщедрились» на видеопроекции (звёздное небо и лес соответственно). Но этот приём мог бы сработать либо на нормальном экране, либо на тюлях, сделанных из какого-нибудь другого материала, а в данном «исполнении» изображения блекнут и производят лишь удручающий эффект.
Но это ещё не самое страшное. Вероятно, эти декорации могли бы быть уместны на камерной сцене, но в огромном масштабе Большого театра они, помимо всей своей нелепости, напрочь убивают акустику и голоса певцов теряются раньше, чем успевают долететь до слушателей.
Дуэт-квартет, открывающий оперу, из-за этого развалился совершенно: Ольга и Татьяна начинают его петь из самой дальней доступной точки сцены, где их музыка фактически и остаётся, а Ларина и Няня пытаются тянуть свои партии с передней части «луга» и их голоса никак не «сливаются» с девичьими.
Если брать другие премьеры сезона, то «Путешествие в Реймс» и «Русалка» — пожалуй, самые удачные завоевания театра, где потрясающая работа художников соседствует с виртуозной современной режиссурой и приличным музыкальным исполнением. Новый «Евгений Онегин», увы, ничем, кроме музыки похвастаться не может.
Да и тут не всё гладко. Оркестр играет блестяще (дирижёр — Туган Сохиев). Чисто и выразительно. Слишком медленный темп вступления, однако, полностью «развалил» музыкальную ткань. Вплоть до того, что аккорд с задержанием распадается в восприятии на два отдельных аккорда. Но вся остальная опера прошла если не безупречно, то более чем достойно.
Я не почувствовал лишь воодушевлённого единения оркестра с певцами. Может, сказывается то, что это не первый спектакль в блоке и певцы немного устали, но ощущался некоторый налёт «формальности» в пении.
Солисты и хор однако старались, как могли. Некоторые пели так мощно, что им даже невыгодные акустические условия не помешали.
Это прежде всего Филиппьевна (Евгения Сегенюк) и, несмотря на несколько «деревянный» тембр, Трике (Иван Максимейко). Но если у Няни в пении слышно то, что принято называть «культурой», то Французу над этим стоит поработать.
Гремин (Денис Макаров) обладает приятным тембром и чёткой интонацией в низком регистре. Этим же достоинством может похвалиться голос Ольги (Алина Черташ).
А вот у Татьяны (Екатерина Морозова) низких нот не было совсем. Теплоты в её пении тоже не хватило, но зато средний и верхний регистры озвучены весьма уверенно.
Онегин (Станислав Куфлюк) по-настоящему «мощно» взял только две высокие ноты в финале, одну из которых, к сожалению, сорвал. В остальном пение было довольно ровным, если не сказать «однообразным».
Но это всё-таки было пение, а вот назвать этим словом звукоизвлечение, продемонстрированное Лариной (Елена Манистина) язык не повернётся.
От партии Зарецкого многого ждать не приходится, исполнение было оптимально аккуратным (Владимир Комович).
Для партии Ленского необходим лирический тенор, но мне показалось, что у исполнителя (Илья Селиванов) есть все шансы освоить в далёком будущем драматический репертуар. Очень уж «крепкий» у него звук, особенно на высоких нотах. Если он может чаще звучать в этом регистре на piano, будет прекрасно, особенно для данной партии.
Я ещё не читал отзывов коллег, но пробежался по некоторым комментариям. Среди стандартных «бред, куда катимся, кошмар» и, вероятно, нарушающих уголовный кодекс (тут хотелось бы обратиться за консультацией к юристам) призывов к избиению создателей спектакля и руководства театра, что свидетельствует, безусловно, о самом высоком уровне культуры как пишущих подобные вещи, так и тех, кто это «лайкает», встречаются фразы типа «верните Чернякова». Кое-где его фамилия даже написана без ошибок.
Но ведь и Дмитрий Черняков когда-то пробуждал неоднозначную реакцию своими постановками в том же Большом. Вот интересно. Учитывая то, что он должен ставить здесь «Садко» в следующем сезоне, не может ли замена его «Евгения Онегина» на другую, заведомо проигрышную версию, оказаться специальным ходом для формирования общественного мнения, выгодного режиссёру?
Сергей Евдокимов