Мариинский театр отмечает 150-летие Сергея Дягилева.
По этому поводу в майской афише встретились два балетных вечера. Сперва показали «Дафниса и Хлою» на музыку Равеля, в постановке (2019) Владимира Варнавы, и это был оммаж в честь одноименного балета Михаила Фокина на ту же музыку, поставленного в 1912 году в дягилевской антрепризе.
Затем представили премьеру новейшей версии «Послеполуденного отдыха фавна» на музыку Дебюсси, это тоже дань юбилею Сергея Павловича: в его труппе Вацлав Нижинский поставил (и станцевал) легендарный спектакль, вызвавший большой около-сексуальный скандал.
Нынешние балеты – уже третий культурный слой: они перекликаются как с античностью, питавшей проекты образованнейшего Дягилева, так и с художественным осмыслением античности, предпринятым в «Русских сезонах» не один раз.
В партитуре Равеля нет ничего экзотического, если не считать усиленную группу медных духовых, изнемогающие от истомы струнные, прозрачно-звонкие арфы, настойчивый писк (и «соловьиность») разных флейт, разнообразную перкуссию, вплоть до античных кроталей. Лейтмотивы мелодии искусно варьируются, хор тянет «космические» вокализы, контрабасы призывно тремолируют.
Все очень четко и по-французски ясно, но при этом – музыка оргиастическая. Она, под руководством дирижера Арсения Шуплякова, звучала так, как и должна звучать: нарочито томно, а затем с нарочитым экстазом. И все это волнами. Экзотики в исполнении нет, и она есть. То ли, как уверяют музыковеды, ритм сам по себе особо прихотливый, то ли сыграл свою роль примененный композитором лидийский лад…
Поскольку Равель говорил, что не рвался к этнографии, а вспоминал французскую игрушечную «античность» у художников 18-го века, то и Варнава, вслед за ним, тоже не рвался. Хореограф пошел еще дальше и убрал сюжет, сделанный некогда Фокиным по литературному первоисточнику – древнему пасторально-приключенческому роману Лонга. Либретто дало возможность углубиться в музейную иллюстративность, что стилизатор Фокин, тщательно изучавший греческую вазопись, и сделал.
Это было вполне и в духе времени, и в духе стиля модерн, но равелевской «космической» музыке, в общем, противоречило. У Варнавы музейность отпала, но осталась одна из сквозных мифологем европейской культуры – идея Аркадии, абсолютного парадиза, где румяные пастухи с красивыми пастушками без труда пасут стада и предаются любви на лоне природы.
Идея сельской идиллии и оздоровительного (душевно) обращения к ней ушедших от простоты горожан владела европейскими умами многие века и – в том или ином виде – была модна в 18-м веке, чему свидетельством не только знаменитые литературные памятники и рвение Жан-Жака Руссо с его «руссоизмом», но и похожий вектор в музыке. Например, «Аркадия», общество просвещенных любителей поэзии и оперы, созданное в Италии. И как у всех адептов «хорошего вкуса», итальянских меломанов, в частности, их Аркадия не имела ничего общего с реальной местностью (сухой и каменистой частью Греции), так и у Равеля, а затем у Варнавы, реализм не имеет значения. Тут идея утопии, тоже важная для европейской культуры. И обозначение вопроса: как выглядит современный руссоизм и зачем он нужен?
Объявлены лауреаты II Международного конкурса дирижеров имени Валерия Халилова
По версии Варнавы, это побег зажатого мыслями и телом офисного планктона из мира каменных джунглей в область «раскрепощения и освобождения своих инстинктов». Ему вторит сценограф Павел Семченко: «раскрутить часовой маховик в обратную сторону – от современного застроенного мира в сторону дикой природы, хаотического и более свободного существования». Все это положено на равелевский принцип хореографической симфонии, близкий постановщику, который, в процессе раскрепощения, сплетает, развивает и видоизменяет изначально заданные пластические темы.
Балет поставлен для Концертного зала Мариинки, где сцена без кулис, исполнители появляются сзади и один раз – сбоку, когда по замыслу им нужно выйти гуськом. На сцене растет тростник, которым, как известно, пользовался для музицирования бог Пан, один из героев «Дафниса и Хлои». Впрочем, в балете Варнавы никто не назван по именам: тут коллективизм, есть группа дафнисов и группа хлой.
Оба сообщества рвут стебли и претерпевают метаморфозы, сперва выходя на сцену в черных дресс-кодах клерков, но сразу босиком, а позже раскрепощаясь, то есть раздеваясь до голых торсов, расписанных «дикарскими» разноцветными полосами. На головах героев (некоторых) есть бараньи рога и козлиные маски. Это, как нам дают понять, двояко: и заведомо хтоническое, и наглядно выраженное свободное. Персонажи, под солнцем и под луной, кругло свисающими сверху, упираются пятками в ладонь партера, водят хороводы, делают «мостики», жестко прыгают и мягко повисают на руках партнеров.
Упомяну еще большие батманы, руки «домиком», прыжки с поджатыми ногами, катания по полу, активную работу таза и скошенная набок асимметрию тел. Вкупе с толканием бедрами, вращениями на полупальцах и обнюхиванием, переходящим в слияние. Даже (что явно лишнее) крики «бэ-э-э», чтобы мы помнили, речь изначально идет о людях в окружении стад. Наметанный глаз различит и вполне уместные цитаты как минимум из двух знаменитых балетов, посвященных природной телесности: «Фавна» Нижинского и «Весны священной» Бежара.
Короткий «Фавн» (не тот, Нижинского, а новый, премьерный) на первом, апрельском, показе был поставлен в контекст балетов времен Дягилева. Вместе с ним давали «Шехеразаду», «Видение розы» и «Лебедя». Теперь премьеру хореографа Максима Петрова вложили в контекст «вечера современной хореографии»: рядом прокатывались постановки его ровесников и конкурентов – Антона Пимонова и Александра Сергеева. Поэтому балет Петрова воспринимался как поиск актуального авторского языка. Что ж, Нижинский тоже так делал.
С упомянутым выше «Дафнисом» премьеру роднит отказ от декораций и канонического сюжета. Сюжет изначально был о полузверином существе, охочем до нимф, и «отвлеченная» музыка Дебюсси выражала неоформленное томление. Сходно и коллективное изображение персонажа. В опусе пять безымянных участников, три женщины и двое мужчин, при этом все в белом, то есть перед нами существа стихийно невинные. И если «Дафнис» танцевался босиком, с тяготением тел к «почве», то «Фавн» – двояко: одна из дам щеголяла пуантами. Разнокалиберность усиливала ощущение мира как изначальной странности, где кто-то рвется от земли, а кто-то к ней, наоборот, притягивается.
Что ушло совсем – программная эротика. Герои спектакля Петрова, в отличие от канона Нижинского и многих других версий, абсолютно стерильны. Эротична лишь обильная световая партитура, тут и контр-ажур, и боковые прожекторы в дыму, и эффектные затемнения. В мареве двигаются странные существа, двоюродные братья и сестры дафнисов и хлой. Под солирующую флейту деловито изгибается мальчик, под стонущий гобой порхает легконогая девушка. У той, что на пуантах, раскрашены белым языческие, шальные глаза.
Танцовщики поводят плечами, присаживаются на одну ногу, принимают «птичьи» позы, солируют и образуют пары. Фигуры излучают продуманный хаос. Женское тело красиво просвечивает сквозь полупрозрачную ткань. Вот, пожалуй, и вся драматургия. Классика, сдобренная пластическими «неологизмами», помогает создать образ нарциссизма, занятого только собой, смакующего рефлексы. Что, в общем, близко изначальной идее «Фавна». Правда, в финале группа машет руками залу. Зачем?
Молодой дирижер Иван Столбов провел балет бережно и не без страсти, а уровень балетной труппы Мариинского театра по-прежнему высок, и потому смотреть тут, в принципе, можно все, что угодно. В любом балете возникнет парад балетной стати, демонстрация умелого ремесла. Увиденный «неомодерн», впрочем, постановочно добротен и подразумевает подтексты, это уже немало. А что до шедевров, так и у Дягилева в «Русских сезонах» было много проходных вещей и откровенных неудач. Зато некоторые вещи…
«Фабрика звёзд» Сергея Дягилева: кого прославили «Русские сезоны»
Вспомнить Дягилева сейчас нужно по-любому. Амбициозный Сергей Павлович всю жизнь мечтал о покорении заграницы. И покорил, завоевав мир российской культурой, связав западные традиции с российскими, к взаимному их обогащению. Вот единственно возможное и главное, прочное завоевание. Пример на все времена.
Майя Крылова