21 апреля 2025 в Концертном зале имени П. И. Чайковского состоялся уникальный по совмещению редко исполняемых произведений духовной музыки концерт, на котором прозвучали произведения, которые разделяет примерно век: кантата “Иоанн Дамаскин” Сергея Танеева (1884) и Реквием Алемдара Караманова (1971).
Такую сложную, но выверенную в своем единстве программу составил сам маэстро Владимир Спиваков, выступивший в московской Филармонии со своим Национальным филармоническим оркестром России, Академическим Большим Хором “Мастера хорового пения” Телерадиоцентра “Орфей” и четырьмя приглашенными солистами.
Каждому произведению предшествовал небольшой и интересный рассказ музыковеда Ярослав Тимофеев. Московская публика, скорее всего, оба произведения слышала впервые, и о них было что рассказать, чтобы сделать понимание и текстов, на которые была написана музыка, и контекстуальных связей с другими произведениями, и самой музыки чуть-чуть более точным.
Интересно, что есть целое общество, которое фиксирует создаваемые и уже существующие реквиемы, и только за предыдущий год было создано 367 реквиемов — то есть, больше, чем по реквиему, за каждый календарный день года. И хотя одно из произведений вечера – кантата, один из исследователей назвал ее “русским реквиемом”. Спиваков очень умно противопоставил его латинскому — первому реквиему на латинском языке в истории русской композиции, написанному Алемдаром Карамановым в 1971 году.
Интересно, что противопоставление двух композиций можно сделать и на основе их места в творчестве двух композиторов — если для Танеева, впрочем уже не юного, кантата стала его официальным первым опусом в творчестве, то есть тем, с чего он сам сознательно начал свой творческий путь, то для Караманова его Реквием стал тоже своеобразным началом, но уже не всей композиторской биографии, а нового ее отрезка, связанного с отказом от увлечения авангардными техниками и отъездом из Москвы, расставанием со столичной музыкальной жизнью и сознательным затворничеством в Крыму.
Реквием для Караманова – тоже своеобразное сочинение номер один в его наследии духовной музыки, связанной с исследованием “новой простоты”, в которую, тем не менее, вошли цитаты из музыки 19 и 20 века и осознание композитором наследия, предшествовавшего ему.
Правильнее начать разговор об этом вечере с произведения, прозвучавшего во второй его части — кантаты “Иоанн Дамаскин”, написанной на слова из одноименной поэмы Алексея Толстого. И хронологически она написана раньше, и показалась при исполнении более цельной, проще воспринимаемой, чем произведение нашего современника. Танеев в свое время посвятил ее памяти Николая Рубинштейна, безвременно ушедшего в 1881 году основателя и первого директора Московской консерватории.
Интересно, что кантата повествует о подвижнике, авторе гимнов и богослове Иоанне Дамаскине, который, согласно поэме Толстого, сначала дал обет больше не писать стихи и музыку, а потом отрекся от него ради создания произведения об усопшем. В какой-то мере здесь можно найти параллель с произведением Караманова — ведь в судьбе крымского композитора тоже имелся такой период обета молчания.
Трехчастная кантата, текст которой, вложенный в уста хора смешанного хора, написан от лица умершего, проводит нас по неведомому пути умирания и вечного сна в окружении любви близких до возможного утра и воскресения. Начинаясь элегией на слова “Иду в неведомый мне путь”, кантата заканчивается грандиозной фугой, в свое время поразившей учителя Танеева – Чайковского. Обрамлены части кантаты темой церковного песнопения “Со святыми упокой”, которая обычно звучит на отпевании.
И хотя кажется, что подобный реквием мог бы звучать очень грустно, болезненно, Владимир Спиваков, его оркестр и Хор “Мастера хорового пения” исполнили кантату как нечто очень светлое, торжественное, наполнившее своды Концертного Зала, как будто мы были не на концерте, а в старинной церкви. Танеевская кантата, многими услышанная впервые, несла в себе не только отзвуки старинного русского песнопения, но и символистские мотивы трансцендентности бытия, вознося этот “русский реквием” в сегодняшний день.
Raison d’être концерта в Московской Филармонии, тем не менее, конечно, была его первая часть, на которой прозвучал первый русский реквием на латинский текст Алемдара Караманова, которому в 2024 году исполнилось бы, как и Шнитке, 90 лет. Ярослав Тимофеев, рассказывая о “крымском отшельнике” заметил, что Альфред Шнитке считал Караманова гением, а себя лишь талантом. Но, несмотря на сознательно наложенный на себя социальный аскетизм, Караманов своим Реквиемом показывает, что музыкальная культура прошедших до него столетий ему очень хорошо знакома.
Его произведение, несмотря на явную формальную привязку к “Реквиему” Моцарта и почти оперное наполнение сольными партиями для солистов, свойственное “Реквиему” Верди, как будто бы впитывает в себя стилевые характеристики всех предыдущих эпох. Караманов, согласно заветам Стравинского, не стесняется что-то заимствовать, создавая свой уникальный авторский стиль, для которого характерна очень темпераментная динамика вокального и симфонического полотна.
Маэстро Спиваков очень пронзительно и страстно подчеркнул эти переходы, в которых оркестр, хор и солисты (Надежда Гулицкая, Полина Шамаева, Ярослав Абаимов и Игорь Подоплелов) то замирали, сводя свое звучание на пианиссимо, то мощно взрывались, доводя духовную музыку Реквиема до почти кричащей, вопиющей, взыскующей музыки.
Очень интересными были и отдельные сольные арии от солистов — кажется, для них Караманов вдохновился в том числе и “Мессией” Генделя.
И если говорить о перекличках со вторым произведением концерта, то в первом связью с танеевской кантатой стал заключительный Agnus Dei (“Агней Божий”), где вся уже звучавшая музыка проносится перед слушателем, как будто бы вся жизнь и ее лучшие и худшие моменты перед умирающим человеком. А совершать свои первые шаги по бескрайнему пространству вечности герой прозвучавших произведений будет уже за пределами реквиемов.
Юлия Савиковская