Театр «Урал опера балет» в Екатеринбурге первым в России и спустя 20 лет после создания исполнил оперу Кайи Саариахо «Любовь издалека».
Ее партитуру, посвященную легенде о любви средневекового трубадура, называют одной из самых красивых в современной музыке. Хотя Саариахо мыслит отнюдь не классическими канонами музыкальной красоты.
В основе либретто – легендарная история Жофре Трюделя, трубадура из Южной Франции, который заочно, зная лишь по рассказам, полюбил принцессу Триполитанскую. Возжелав увидеть предмет страсти и героиню своих баллад, Трюдель отплыл на Восток, но в пути опасно заболел. Он успел увидеть даму мечты и умер по прибытии, на руках принцессы, со словами страстной любви.
Сюжет этот довольно популярен в мировом искусстве. О путешествии Трюделя, в частности, написана пьеса Ростана и панно Врубеля «Принцесса Грёза».
Екатеринбургский театр известен пристрастием к современным операм, что в нашей стране большая редкость. Рискуя подчас уровнем зрительского спроса и кассой, «Урал опера балет» отважно совмещает популярное с раритетным, пробуя и экспериментируя. На этот раз театр остановился на формате полусценического исполнения, то, что в мире называется semi-stage production. Хотя почти по всем признакам получился полноценный спектакль, и оговорка сделана скорее из осторожности.
Либретто оперы, точное и поэтическое, написал Амин Маалуф, один из самых известных французских писателей, сам родом с Востока. В нем цитируются подлинные строки песни Трюделя, дошедшей до наших дней.
Всего три действующих лица: Рюдель, графиня Клеманс и Пилигрим, вестник любви издалека, объединяющий миры, плюс хоры, мужской (вокруг Трюделя) и женский (свита графини). Жофре лелеет свои лютни, и одну из них, взятую в путешествие влюбленным трубадуром, обнимает Клеманс, после его смерти. Болезнь трубадура вызвана чувством не менее сильным, чем любовь: страхом, что поездка за идеалом будет напрасной.
Оперный Рюдель, в сущности, умирает от невроза, от химер сознания. «Но после блага жду я бед». Такой же страх, со своей стороны, обуревает Клеманс. Это история о том, что любить издалека проще, чем наяву, ибо дистанция дает независимость от несовпадений и возможного крушения идеала. И опера не только на словах полна смеси надежды с тревогой, от которой может заболеть сердце. Именно эту смесь, при помощи тембровой колористики, культивирует музыка.
Партитура Саариахо – пир вкуса со многими нюансами. От Дебюсси до Гризе. Это если про двадцатый век, а так – привет григорианским песнопениям и куртуазной культуре, привет модальности древней и современной. Импрессионизм, минимализм, спектрализм, прочие «измы» тоже найти можно, но нужно ли?
Эта музыка не стара и не нова, не архаична и не прогрессивна, не скупа и не избыточна. Она не западная и не восточная, не мелодичная и не анти-мелодичная, Она созерцательна и сделана из всего понемногу, но не эклектична и не скучна, как не бурна и не статична. Она играет звуками природы и во многом строится на глиссандо арфы и атаке разнообразных ударных. Она струится потоками и колышется, как океан, на волнах которого происходит часть действия. Она постоянно недоговаривает и одновременно говорит всё.
Эта музыка ускользает от точных определений. И она правда очень красива.
Эта «красота издалека» как будто проникает в вас постепенно, когда вы в нее вживетесь и с ней медитируете. Так было с дирижером Константином Чудовским, который до антракта исполнял музыку с несколько более сильным напором, чем хотелось бы, лишая – таким уклоном к «грубому помолу» – слушателей музыкальных «нано-переживаний», смакования длящейся сложной фактуры.
Но после антракта дело изменилось, и сильно. Музыка зазвучала детальней и прозрачней, нюансы начали проявляться и плести кружевное, но прочное полотно. Так было и у Алексея Семенищева (Жофре Рюдель), который, сперва, возможно, пел чересчур прямолинейно, но потом сменил манеру на нужное непростое, многослойное чувство. Уверена, что в процессе показов понимающая утонченность исполнителей будет расти.
Клеманс (Анна Перхурова) и Пилигрим (Наталья Буклага) в распетых речитативах многое сделали для того, чтобы переживание душевных состояний голосом стало очевидным. Загадочное, судьбоносное упорство Пилигрима, сводящего несводимые миры, и постепенная очарованность Клеманс, ее путь от возмущения до понимания – я услышала это не только в репликах, но и в работе меццо-сопрано и сопрано. В понимании, как петь.
Режиссер Ярославия Калесидис только начинает ставить спектакли, и начало вполне успешно, решение спектакля ненавязчивое и в то же время внятное. В ее трактовке (вместе с художником Дарьей Самороковой) средневековье тактично здоровается с нашими днями по принципу «так мы сегодня видим эту древнюю, но трогательную историю»: серая свита в современных плащах и шляпах, оба пола, но дамы с места крестовых походов – со щитами в руках; Рюдель, наш современник в пиджаке, точит заготовки лютней в мастерской, но беседует с Пилигримом про свой замок и таверны Аквитании.
Важно, как сделаны мизансцены: бродячий хор-резонер, как и его слова из либретто, визуально обозначает недоверие безумству любви. Хор и на словах, и на деле действует как заслонка порыва.
Финальный дуэт героев построен режиссером так, что они долго поют спиной друг к другу, и еще как будто есть надежда, а когда поворачиваются лицами – надежды уже нет. Уходя со спектакля, думаешь о том, что поиск счастья для поэта – это поиск слов о счастье.
Иосиф Бродский говорил, что поэт пишет стихи потому, что ему это диктует язык, а не потому, что «она ушла». Прочее – видимость и мираж. Реальность – мираж. Слова поэта – реальны. Музыка Саариахо – об этом, мне кажется. Спектакль уральского театра – тоже об этом. Они совпали. Вот главное.
Майя Крылова