Вторая программа фестиваля «Возвращение» в 2020 году называется «Фейклор».
Программа эта – не просто фейк, а Фейк Фейкович: в исполненных опусах есть неожиданность в рамках узнаваемых структур и цитаты из несуществующих текстов. Тема «народ и те, кто аранжирует» – безбрежная, обнимающая гигантское поле влияний этнического на музыкальное и обратно.
Причем влияний такого рода, что черт ногу сломит, когда начнет разбираться: где реальные заимствования из фольклора, а где – ловкие стилизации. Как говорит один из худруков фестиваля Роман Минц,
«в какой-то момент становится невозможным понять, где что».
Взять, например, Концертино Эрвина Шульхоффа (1925), левака и приверженца додекафонии, положившего на музыку «Манифест коммунистической партии», но в момент сочинения исполненной вещи – порядком «поправевшего» в музыкальном смысле и вернувшегося к корням. Бухают остинатные басы альта (Михаил Рудой) и контрабаса (Павел Степин).
Поверх басов пиликает духовой инструмент Марии Алихановой, обожающей, по ее словам, Шульхоффа и красиво управлявшейся с двумя флейтами – большой и пикколо.
Отвязное и архаическое, западно-славянские танцы-переплясы, сдобренные бликами джаза: чем не смычка города и деревни?
Или страстный Мануэль де Фалья, сюита из балета «Любовь-волшебница», сыгранная Яковом Кацнельсоном. Испанские напевы и испанские эмоции, то лежащие на поверхности, то спрятанные в недрах музыки.
Кацнельсон отменно чувствует эти танцы клавиш, заставляющие вспомнить декоративность пластики фламенко – одержимость рук, изгиб корпуса, отчаянную дробь каблуков, взгляд исподлобья и дерзкие взмахи женских юбок.
Из Испании концерт переехал в Грузию, с помощью альтиста Андрея Усова и пианистки Ксении Башмет. Хоруми и Сачидао Сулхана Цинцадзе у них не утратили экспрессии и воинственности, но, пожалуй, чуть прибавили в смешливости, особенно в моменты ритмической диалектики. Это не помешало общему броскому эффекту.
Смеха ни на йоту не было (и не могло быть) в «Плаче», написанном современным композитором Еленой Лангер. Продолжая традиции «Свадебки» Стравинского, Лангер взяла за основу слез плач не от горя, а от обычая, то есть ритуал перехода невесты из одной семьи в другую, написав музыку без прямых народных цитат, но с намеками на идишскую колыбельную.
Рыдают у нее скрипка (Роман Минц, которому посвящена эта музыка) и струнный оркестр Entre Nous с дирижером Азимом Каримовым. Безумные «срывающиеся» вопли соло и ответные «рваные» причитания оркестра, взятые в переменах громкости, дошли до продуманной истерики в каденции. И почти до «потери» голоса в финале, когда Минц заставил инструмент звучать «сорванным», «хриплым» звуком.
Дуэт Екатерины Апекишевой и Вадима Холоденко, сыгравших Семь пьес Бартока из цикла «Микрокосмос», раскрылся как пособие по трудностям пианизма и бодрящий коктейль из болгарских ритмов, канона и его обращения, хроматических инвенций и прочих аккордов и трелей.
А пять пьес Шумана в народном духе для виолончели (Борис Андрианов) и фортепиано (Андрей Гугнин) не только подарили верность принципам шумановского романтизма, предписывающим тут смесь мелодической популярности и разного рода исполнительской утонченности (парадоксально помеченной ремарками типа «играть сильным звуком»). Они развили и традиционную для дуэта этих музыкантов драматургию носков: лимонно-желтых и в синий горошек.
Затем концерт шагнул в восемнадцатый век и выудил из небытия Фанданго для клавира Иоганна Готфрида Прача, специалиста по фейклору (жаль, что мы не услышали его вариации на тему песни “Ты пойди ж, моя коровушка, домой” ).
Хотя на нотах Фандандо написано «непременно со скрыпкою», музыка звучала без нее: оригинал, кажется, утерян. Как говорит исполнительница Елизавета Миллер,
“чешский композитор при русском дворе пишет фанданго на условно-народные темы для клавесина или пианофорте в сопровождении скрипки ad libitum. Я его исполняю соло, потому что там на самом деле нет скрипичной партии, и на тангентенфлюгеле, который ни клавесин, ни хаммерклавир.
Представьте себе что-нибудь более абсурдное, воистину «не верхом, не пешком, не одета, не раздета».
Тем не менее это харизматичное выступление для многих стало самым увлекательным: Миллер так темпераментно и тонко взялась за дело, что, казалось, «ни клавесин, ни хаммерклавир» начал гордиться своей хозяйкой и зазвучал, что называется выше крыши и полновесней самого себя.
Это не помешало успеху Трио Хачатуряна для кларнета, скрипки и фортепиано. Михаил Безносов, Айлен Притчин и Андрей Гугнин создали цельный камерный мир, где молодой композитор, отмеченный за эту музыку Прокофьевым и не написавший еще оды Сталину и балет «Спартак», искусно вплел армянские и прочие ориентальные истоки в музыкумироздания.
Завораживающе звучали и тягучий, как мед, кларнет, и упруго-сладкая, как халва, скрипка, и рояль, жарко перекликающийся с духовым и струнным собеседниками для медитаций восточного фатализма и всплесков кавказской музыкальной взрывчатости.
Странно, что зал не стал подпевать трем «народным песням» в финале. Ну ладно, хасидской застольной «Аз дер ребе Элимелех» не подпоешь, не все знают идиш, хотя наверняка помнят русский вариант Утесова. Но «Сулико» (частично пели на русском) и «Ой, мороз, мороз» – можно было.
Радость узнавания известных мотивов, у которых теоретически есть авторы, но это давно неважно, превалировала во время выступления Камерного хора училища имени Гнесиных (руководитель – Петр Савинков) и Вадима Холоденко. В песне про хмельного ребе барабанщики играют на скрипке, цимбалисты с клезмерами дают жару, а задушевная молитва предвещает накрутку ручки граммофона.
Именно это было в финальном запеве с бодрым роялем: веселый абсурдный угар. И вечный еврейский оптимизм, несмотря ни на что.
Майя Крылова