Старомоден ли Рахманинов? Ответ возник на вечере филармонического цикла «Вещь в себе» на сцене Концертного зала имени Чайковского.
Цикл посвящен анализу одной (за вечер) знаковой вещи, неважно, из какой страны или какого времени. Музыковед Ярослав Тимофеев, бессменный ведущий, на этот раз представил «Симфонические танцы» Сергея Рахманинова.
Не посягая тотально на субъективность восприятия публики, ведущий напомнил об объективных параметрах музыки, созданной композитором во время Второй мировой войны и на склоне лет. Это было шестое произведение, написанное в годы эмиграции, и последний опус Рахманинова. Он хотел назвать его то «Фантастические танцы», то просто «Танцы». От окончательного варианта возник вопрос: по словам ведущего,
«симфонию слушают сидя, причем тут танцы?».
Танцы – причем, ибо дансантность музыки заметна с первых аккордов. Как «исходник» театральной постановки вещь во многом и задумывалась, в партитуре, среди прочего, автор использовал наброски к раннему балету «Скифы». И Рахманинову важна идея танца как метафизической пляски смерти, старая музыкальная традиция, которая никогда не стареет.
Критика, как известно, сдержанно отнеслась к сочинению, но автору было не впервой: он издавна получал обвинения в старомодности. Современник Шенберга и Хиндемита писал нечто на них совсем не похожее, заставляющее вспомнить о традициях прошлого. В результате прохладного приема, напомнил Тимофеев, была отложена запись «Танцев». Не состоялся и балет, который собирался поставить Михаил Фокин.
Старомодности ведущий отвел много времени. Композитор и сам говорил:
«музыка, которую мне хотелось бы сочинять, сегодня неприемлема».
Тимофеев добавил: если о многих творцах говорят, что они родились раньше исторического срока, то традиционалист Рахманинов, можно сказать, родился позже срока. «Он пошел направо, а музыка налево». Это, разумеется, не касается пианизма: каков был уровень игры Рахманинова, показал небольшой фрагмент записи, тайно сделанной в доме дирижера Юджина Орманди, которому посвящены «Симфонические танцы».
Большое вступительное слово ввело многие контексты. Оратор даже сравнил «Танцы» с романом «Мастер и Маргарита», мол, вальс – бал сатаны, а финал – Воланд. Идея не лишена изящества, хотя я бы с ней не согласилась. Три части «Танцев» сперва назывались соответственно «День», «Сумерки» и «Полночь», но потом автор это убрал. Не хотел конкретизировать. Впрочем, русскоязычному слушателю булгаковские аллюзии естественны. Роман ведь написан в то же время, что музыка, хотя Рахманинов рукопись, разумеется, не читал.
Была, конечно, и тема ностальгии автора, которую ведущий назвал «тоска как рана, но не как стержень мировоззрения». В итоге характеристика «Танцев» срослась из очевидной трагедии Второй мировой войны, с ее безмерными жертвами, не менее явной драмы собственной старости и предчувствия личной смерти. Я бы добавила романтическую традицию резких перемен настроений в рамках одной вещи и вполне современную идею показать черное через деформацию белого.
И тут мы снова вспоминаем о «старомодности». Вот полу-гаерное, полу-плачущее преображение сумеречных вальсовых мотивов во второй части опуса. Если это не творческая перекличка с авангардистами (пусть без крайностей авангардных форм), то что же? Тем более что в музыке наличествует множество цитат и автоцитат, от неизбежной секвенции dies irae до Струнной серенады Чайковского, от отсылки к собственной, когда-то провалившейся юношеской симфонии до ритмической переклички (топот) с темой весеннего гадания из «Весны священной». Правда, у Рахманинова, как отметил Тимофеев, «все квадратно», и, в отличие от Стравинского, неравномерность ритма не найдешь. Зато как дансантно! Фокин бы одобрил.
В итоге, по словам Тимофеева, вещь получилась о том, как «сохранить себя и человеческое достоинство в жутких условиях». Во что бы то ни стало. Дирижер Антон Шабуров направил Российский молодежный оркестр именно в эту сторону. Музыка звучала резко и бескомпромиссно, как бы расставляя точки над I. Намеки на лирику были, но как бы затушевывались. Звуки атаковали публику стремительными волнами, заставляя вспомнить скачку вышупомянутых скифов.
И главное, передана упругость (термин Тимофеева) музыки, в которой и правда не так много характерных для Рахманинова пространных «разливов», при которых вспоминается бескрайнее поле с колыханием трав. Именно ритмическую силу прежде всего ухватили оркестр с дирижером. Сразу, в марше первой части, к которой есть пометка автора «non allegro”, холодная дробность духовых, вопль большого барабана, вместе с гобоем и кларнетом говорящий «по-русски» альтовый саксофон (характерен сам факт его применения, ведь не самый любимый инструмент Рахманинова). Тема воспоминаний о первой симфонии повторена вариативно, в борении с собственным «поганым плясом», хотя робко звучит и лирическая противоположность.
Во второй части гремел тронутый хроматизмами вальс, арена борьбы целостности с деформацией, тему зла вели медные духовые, «нападающие» на вальсирующих струнных, английский рожок напоминал о порче, а солирующая скрипка пыталась вернуться в парадиз. Премьера «Танцев» состоялась в 1941 году, и можно представить, какие мысли обуревали немолодого композитора. Оркестр сыграл осень патриарха. И понимание, что война – это ужасно. Всегда.
Трагически – скерцозный финал, где снова напоминание о дне гнева, жалобный писк флейт под холодные и резкие «костяшки» ксилофона, минор после мажора, цитата из «Всенощного бдения», нарастающая суровость труб с валторнами, влияние популярной музыки – и погребальный вопль колоколов. Столкновение тем и их разработка: слово «симфонические» в определении танцев дано не зря. Финал финала – гулкий удар в тамтам, мгновенное нарастание ужаса с обрубанием звука навек. Строгая эмоциональность оркестра Шабурова пришлась тут кстати. Рахманиновские макабры сыграли без пережимания: чрезмерность гротеска все-таки чужда композитору, не склонному к крайностям. А рельефность фактуры и сочная характерность оркестром были переданы.
Исполнители помогли вспомнить, в чем ментальная разница между музыкальным авангардом 20-го века и Рахманиновым. Авангардисты были хирургами и резали по живому, Рахманинов работал терапевтом. Там, где авангард описывал безумие на уровне психиатрии, Сергей Васильевич все-таки вникал в психологию Он диагностировал то же, что они. но потом лечил, а не оперировал. А что «Симфонические танцы», по сути, близки к мировосприятию отчаявшихся, так за это спасибо времени отчаяния.
Но есть черта, которую Рахманинов не преступал никогда. «Что отнимает жизнь, возвращает музыка». Композитор процитировал эту фразу (сославшись на слова Гейне) в интервью. И добавил:
«Музыка должна приносить облегчение, реабилитировать умы и души людей.Современная музыка этого не делает. Если мы хотим иметь большую музыку, мы должны вернуться к основам, которые сделали музыку прошлого великой.Музыка не может быть просто цветом и ритмом.Она должна раскрывать эмоции сердца».
Можно, конечно, с этим спорить. Можно сказать, что «цвет и ритм» тоже раскрывают эмоции, только по-другому. Но «Симфонические танцы», эта «образцовая музыка эмигранта» и его же лебединая песня – весомое доказательство в пользу «старомодности». Не вообще, а рахманиновской.
Майя Крылова