В московском Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича- Данченко поставили юношескую оперу Родиона Щедрина.
Вот что писал композитор об этом опусе:
«Сюжет оперы был заимствован из рассказа современного российского писателя Сергея Антонова «Тетя Луша». Рассказ повествовал о жизни заурядной русской деревни вскоре после окончания Второй мировой войны. Мужчин поубивали на фронте, и в деревне остались лишь бабы да безусые юнцы, полумальчишки, – в отрочестве моем я своими глазами видел такие деревни.
Героиня оперы, немолодая женщина Варвара (с автором либретто Василием Катаняном мы поменяли ей имя), отчаянно влюбляется в такого юнца-полумальчишку. Любовное томление, сексуальное желание, да и нерастраченная материнская нежность, тайные встречи, деревенский любовный треугольник (у парня есть в деревне молодая невеста – одногодка), бурный конфликт и печальная, безрадостная развязка – невеселое многоточие.
Деревня вновь погружается в скучные будни. Текст одной из частушек словно резюмирует главную мысль моей оперы: «Ой, маменька-мать, куда мне любовь девать? То ли по полю развеять, то ли в землю закопать?»
Премьера моей оперы «Не только любовь» состоялась в Москве, в Большом театре, 25 декабря 1961 года. Ее постановка вызвала сильное раздражение начальства по культуре: откровенно фрейдистские мотивы, соседствующие с монументальными патриотическими шествиями других советских опер, красными знаменами и славословием, были слишком вызывающим контрастом.
Объявленные следующие четыре представления были заменены на вердиевскую «Травиату», и лишь через два месяца опера была показана на публике еще три раза, после чего тихо и бесславно исчезла из репертуара».
С тех пор утекло много воды, но сценическая судьба оперы счастливее не стала. Нет, ее периодически ставили: был спектакль Бориса Покровского в Москве, были постановки в Мариинском театре и в Санкт-Петербургской опере. Но в афише они как-то не задерживались.
Видимо, антураж спектакля отпугивал всех. Функционеры системы открыто возмущались «развратными колхозницами», а любители «Травиаты» – тайно – колхозом на сцене, хотя, если разобраться, и там, и там речь идет о тяжелой женской доле. Мало того, шутливо назвав свою оперу «колхозным «Евгением Онегиным», Щедрин имел в виду схожесть по линии «лирических сцен». И душевных драм.
Но одно дело любовь в поместье или в великосветском салоне, где дамы в кринолинах, и другое, где бабы в телогрейках. Так на оперу смотрит широкая публика, и это не секрет.
То, что в опере Щедрина коллизия практически та же, что во всех «высоких» драмах и трагедиях о диктате, губящем частную жизнь и отрицающих право человека на личное, не прочитывалось. А ведь пресс так называемого общественного мнения у советских трактористов в опере не менее беспощаден, чем у викторианских старых дев или грибоедовской княгини Марьи Алексеевны. Местные слушаются свою железную леди беспрекословно, но и лезут в ее жизнь нахраписто: идол не должен грешить, и вообще, пусть нами занимается, а не собой.
Самое удивительное, что публикой плохо прочитывается и основной оперный, со времен барокко, конфликт: борьба чувства и долга. Вот что колхозный антураж делает.
Положение усугубила музыка, примерно на две трети использующая разнообразные интонации частушек (подлинных всего три, прочее – авторское). Щедрин хотел, чтобы народные герои изъяснялись на языке народа. Но это опять-таки не укладывается в «шаблон Травиаты». При том, что упругая и энергичная музыка, то броско-задорная, но чаще фаталистическая, с «нисходящими задержаниями и глиссандирующими сползаниями голоса к последнему звуку фразы» удачно передает вечную русскую тоску и приметы песен–плачей. Впрочем, есть и смеховое, частушки же.
В буклете премьеры цитируются меткие замечания Павла Флоренского: частушка –
«шутливое в глубоком и глубокое в шутке… лирика мгновения…. частушка закончена в себе и определена нисколько не менее, нежели сонет или газель, или японская танка».
У Щедрина еще есть дождь в виде фуги, протяжность женских голосов и обрывистость мужских, ксилофон и арфа как «колхозные» инструменты, юмористически-серьезная кадриль на синкопах, минорно-диссонансная песня Варвары и поцелуи под рев трубы и низких инструментов, от фаготов до контрабасов. Пиццикато струнных не раз имитирует балалайку. И финальные общие песни, веселье без веселья.
«Ой, мы частушек много знаем,
знаем тыщи полторы.
Ой, мы их сами сочиняем,
сами композиторы».
Колхозники, у Писарева неподвижно сидящие и смотрящие в зал, поют – и знают, что вся их жизнь – сплошная, честно говоря, частушка.
Решение поставить эту оперу – идея дирижера Феликса Коробова, который уверен:
«Мы погружаемся в пучину страстей оперы, в этот своеобразный клубок не менее сильных страстей, чем тех, что описаны в «Леди Макбет Мценского уезда».
Коробов так и дирижирует, как клубком.
Режиссером приглашен Евгений Писарев. Он поспешил заявить, что
«спектакль полностью привязан к описанной в либретто исторической эпохе».
Теперь его точно не обвинят в «режопере». В то же время для Писарева
«главное, это лирическая история о несостоявшейся любви, об изломанности души сильных людей. Люди эти изломаны войной, задушены жестокой реальностью колхозного быта. И тем не менее, гармоничны и полны желания жить и любить».
За желание «жить и любить» отвечает сценография, вовсе не конкретная, но с приметами реального и «колхозного». Линия электропередач уходит за горизонт, в некую неизвестность, и получается, там хорошо, где нас нет.
На фоне мрачных туч и бескрайних просторов стоят лавки, ящики, бидоны, грабли, вилы, остовы зданий и экран сельского клуба (сценограф Максим Обрезков).
О «жестокой реальности» напоминают вполне конкретные костюмы. Платья колхозниц из «веселенького» ситчика и резиновые сапоги, мужские черные пиджаки и белый городской «пижонский» костюм легкомысленного главного героя Володи (всё – Мария Данилова).
Лейтмотив спектакля – дождь, им начинается и кончается действие. Выражение «серые будни» тут буквально воплощено. Но есть и смешное.
Колхозники из этой оперы, конечно, больше похожи на советских прототипов, чем оперные цыгане из «Трубадура» – на реальных цыган. Но все равно это очень и очень условно, что хорошо. Мы же говорили, что вещь не о колхозе, а о проклятии одиночества.
Смесь комической оперы и психологической драмы у Щедрина и его либреттиста решена по чеховским принципам «подводного течения». Герои (председатель колхоза и предмет ее нечаянных грез) буднично говорят о гнилом коровнике, но музыка выдает, что это смятенные проводы любви. И так постоянно. Поэтому и ставить нужно по-чеховски, не в лоб.
Писарев об этом, в общем, помнит. Начало спектакля – почти символистское. Мужики играют в домино, а на дальнем плане порхают девы как птицы. И есть безмолвный деревенский дурачок. Для оживления картинки?
Смачные картинки деревни чередуются с «внутренними голосами» персонажей, одно накладывается на другое. Песня голубоглазого Володи (Кирилл Матвеев), смутившего сердце колхозного начальства, слегка похожа на выходную арию опереточного героя-любовника,
И показательно, что на сатиру либреттиста (фраза тракториста «сумбур вместо музыки») в зале никто не откликнулся: дела советской власти с Шостаковичем – для всех преданья старины глубокой. Зато на Духовой Симфонический Эстрадный Самодеятельный оркестр из сельского клуба (трубы, туба, валторна и ударные) отреагировали одобрительно.
Варвара Васильевна, председатель, сурова в принципе, и особенно, когда ее поет Лариса Андреева. Героиня, для которой приобретают буквальный смысл выражения «застегнута на все пуговицы» или «сняла решительно платок наброшенный, казаться гордою хватило сил».(Писарев это специально обыгрывает), практически ни разу не улыбнулась. Но ее перманентная внутренняя истерика очевидна, фрейдизм, говорил же композитор.
Соперница Наташа, невеста Володи (Мария Макеева) ничем не примечательна, кроме черных косиц. Неудивительно, что любитель поцелуев и «делать то, что хочется» Володя потянулся к сумрачной Варваре «поступаю как надо»: в ней есть хоть какая-то загадка. И вообще, противоположности сходятся.
Большую роль играет пластика и хореография: ее автор Сергей Землянский – практически равноправный соавтор режиссера. У Землянского танцуют почти все, кроме суровой Варвары. Хор успевает и хорошо петь, и ловко двигаться. Это весьма подходит частушечному миру.
И все бы неплохо, но… Думаю, что театру, если он хочет, чтобы спектакль впоследствии раскупался, стоит организовать мощный пиар. Иначе «Не только любовь» снова упадет за кулисы театрального процесса. Ей не привыкать.
Майя Крылова