В Большом театре прошла премьера оперы Чайковского «Евгений Онегин».
После краткого перерыва в два года публика снова внимает этой истории и этой музыке (именно в таком порядке, как показывает практика). Летом 2017 года в ГАБТе последний раз показали «Онегина» Дмитрия Чернякова. Он шел одиннадцать сезонов. Теперь тут – версия драматического режиссера Евгения Арье.
Сравнивать две постановки неизбежно станут все, кто видел прежний спектакль. У него была своя драматическая история: с публичными печатными дебатами, со сторонниками и противниками.
Черняков тогда сильно растревожил консервативное гнездо, привыкшее в этой опере к варке варенья на сцене. Но за 11 лет к спектаклю, исследующему глубинные мотивы поступков, а не просто показывающему их, привыкли.
Некоторые былые противники (я лично знаю таких), всмотревшись и вслушавшись, переменили точку зрения. Примкнув к тем, в России и Европе, кто с самого начала восхищался. Считая версию Чернякова одним из лучших (если не лучшим) оперным российским спектаклем последних двух десятилетий.
Теперь за черняковским «Онегиным» нужно будет ехать в Вену. А Москва имеет Арье. И результат работы постановочной команды в лице дирижера Тугана Сохиева, сценографа Семена Пастуха, автора костюмов Галины Соловьевой и светодизайнера Дамира Исмагилова.
Стоит начать с певцов, потому что они все превосходны. Анна Нечаева (Татьяна) и Алина Черташ (Ольга), Игорь Головатенко (Онегин) и Алексей Неклюдов (Ленский), Ларина (Елена Зеленская) и няня (Евгения Сегенюк) с Греминым (Михаил Казаков). Начиная с дикции и кончая голосоведением и лепкой характеров. Их стоит слушать, даже если смотреть не захочется.
Музыка Чайковского в трактовке Сохиева доложена публике ясно, четко и весьма рационально. Вот тут – так. А тут – этак. Достаточно спокойное и изящное решение, хоть в кульминациях на форте, хоть в интерлюдиях на пиано.
Оркестр, как ему и положено, добросовестно выполняет указания ведущего. А значит, прости–прощай, фирменная лирическая смятенность Петра Ильича. Ведущая к его же психологичности. И здравствуй, его же несгибаемая сентиментальность, которая проявится, если смятенности нет.
Сценография Пастуха тоже не бином Ньютона: сперва – сценический занавес, на котором появляются пояснения: “Письмо Татьяны” или “Дуэль”. Как справедливо замечено одним из зрителей в интернете, «Ну мало ли, может человек на «Тоску» пришел, так хоть не запутаешься».
Далее – почти пустая коробка сцены, открытой вглубь. Вместо стен – белые тюлевые занавески, лишь один раз, в сцене дуэли, визуально покрытые лесом. На авансцене – стул, где будет спета половина арий, и скамья. Пол, почти всегда, за исключением бала в финале – синтетическая зеленая трава в деревне. Лужайка с пронзительно-желтыми одуванчиками.
Тут же «бродят» гуси, куры и белая лошадка (ежика нет). Ее по ходу действия гладят по морде, чтоб подчеркнуть сельскую идиллию.
Именины у Лариных пройдут не в доме, а на пикнике. Туда приезжают на автомобиле времен его изобретения: действие, судя по костюмам, происходит как бы и во времена Чайковского, а не только Пушкина. И танцуют сельские помещики в лиловых и красных фраках.
На балу в Петербурге, который почему-то снабжен надписью «у Греминых», появится черно-глянцевый люминесцентный пол и повиснет громадная люстра. Совершенно бездушная, чтоб вы понимали.
«Лирические сцены» (так, известно, назвал свое сочинение Чайковский) у Арье оборачиваются концептуальной невнятицей. То как бы пародия (неизвестно, правда, на что), то как бы и нет. В первом разделе – декольтированные крестьянки в красных сарафанах вкупе с ряжеными в ходячих птиц крестьянами: чучел из птичника режиссеру показалось мало, да и барыню ее крепостным надо порадовать.
Тут же танцующий и качающийся на качелях шутовской «медведь», голову которого напяливает на себя Онегин (это чудно вяжется с его характером), чтобы в том же виде – греза девицы! – появиться в сцене письма Татьяны, услужливо подав ей перо и бумагу. А потом долго крутиться с самим собой, мохнатым, в вальсе. Как искуситель роковой.
Ну, и «высший свет» на петербургском балу: ужимки «с разоблачением» в стиле балетов Эйфмана, где этот самый «свет» всегда – сплошная бездуховная тьма. А тут еще все напоказ в темном.
Аристократки, задрав юбки выше колен и поставив ногу на стул, декоративно поправляют чулки. Ну как хорошо! А то, что аристократы сами носят себе стулья – мое любимое.
По линии «непародии» – все прочее действие. Обычное и довольно скучное, как каша-размазня на завтрак. Зато всем понятное, не вызывающее отторжения у любителей «реализма». Не зря на театральном билете стоит «12 плюс». Чтоб всей семьей театр посещали, когда дети в школе «Онегина» проходят.
Ларина, уютно попивая что-то настоявшееся, смотрит на мир в подзорную трубу. Сидя на столе вместе с няней и болтая ногами.
Таня с книгой и в очках, Ольга без очков и без книги. Но обе в белом.
Ленский часто строчит в тетради. Онегин вальяжно прогуливается. Воистину привычка свыше нам дана.
В важные моменты солисты выходят петь на авансцену. Няня в один момент удивляет: она работает слугой просцениума, раздвигая занавес.
Кровать Татьяны стоит не в доме, но в космосе. Вокруг нее – многозначительная пустота. И звезды. Лишь на тюле стен появятся слова письма, почерком Пушкина, но в современной орфографии.
Хор «девиц- красавиц» кокетливо играет с Онегиным в жмурки.
Дуэль – как сто тысяч ранее виденных, разве что Онегин задумчиво держит зонтик над Ленским – в лесу идет дождь.
Финальное объяснение героев в Петербурге – чистая вердиевщина. Мелодрама Мелодрамовна в клочья. Замена счастию она.
Поцеловав Евгения в губы, княгиня Гремина исчезает. Герой в отчаянии. Публика плачет. Писем с осуждением спектакля не будет, гарантирую. Разве что какой-нибудь ревнитель точности возмутится, почему на Татьяне нет малинового берета. Ведь о нем поют.
У Чернякова был щемящий спектакль про несовпадение выбора, отчаянное и невозможное желание счастья, про «ад – это другие» и нашу фатальную уязвимость, про трепет неприкаянных душ, в которых всегда что-то тихо клокочет и громко шепчет. Была история о том, что научиться властвовать собой – непосильная задача.
У Арье – повесть о том, что.. даже не скажешь, о чем. Пушкин наше всё, наверное.
Майя Крылова