Скрипач и дирижер, Народный артист России Максим Федотов — о профессии музыканта, музыкальных конкурсах, пользе и вреде Youtube, дистанционном обучении и работе над партитурами.
— Максим Викторович, каким вам запомнится ушедший 2020 год?
— Я думаю, что для большинства людей на планете это был очень сложный и малоприятный год. К сожалению, из замечательно задуманных и спланированных событий почти все отменилось.
А чем он запомнится..? Ощущением реальной опасности, какого-то глобального слома и обмана, информационного хаоса, беспокойством за судьбу и будущее близких и всего, что дорого, за существование нашей профессии. Думаю, запомнится навсегда. И не все будет прощено. Главное, чтобы 21-ый год постепенно выводил нас из всего этого.
Хотя, конечно, было и хорошее. Было время о многом подумать, прочитать, изучить, что-то переосмыслить. Прямо скажу: было время пожить своей семьей — что в нашей артистической жизни не всегда получается, а 2020 год в каком-то смысле заново объединил всех.
Безусловно, удалось ввести что-то новое в репертуар — было время заниматься. Во всяком случае, все время было ощущение, что тебя сделали «солдатом запаса» (улыбается): делать почти ничего не дают, но в любой момент ты должен выстрелить, быть в полной готовности. Это ощущение есть и до сих пор.
Конечно, некоторые концерты все-таки состоялись, и есть концерты, которые еще не отменились — это приятно. Можно вспомнить также и конкурс «Щелкунчик», который, к счастью, для членов жюри и участников прошел оффлайн.
Если говорить о моей скрипичной и дирижерской деятельности — думаю, почти все мои коллеги оказались в такой же ситуации. Не могу не сказать о том, что именно наша не просто музыкальная профессия, а ее особая эксклюзивная область — солисты, вся жизнь которых подчинена и выстроена на концертах и гастрольных поездках, оказалась под особым ударом.
В нашей «большой» семье много музыкантов, наша «малая» семья состоит из трех таких солистов — мы с Галиной и наш сын Петр (заслуженная артистка России пианистка Галина Петрова и лауреат международных конкурсов скрипач Петр Федотов — прим. ред.). Очень много интересного было задумано, даже жалко вспоминать и перечислять, что отменилось и, к сожалению, продолжает отменяться.
Интересно и прекрасно проявил себя Санкт-Петербургский Дом музыки, с которым я сотрудничаю с их основания в 2006-ом году — и в качестве дирижера, и профессора на различных мастер-классах.
Мне приходилось много раз преподавать в самом Доме музыки в Петербурге и в других городах России, в выездных программах. Мне очень интересно работать с молодыми исполнителями, это совершенно изумительное явление. Уже лет десять проводятся такие программы, благодаря которым удалось познакомиться с новыми талантливыми музыкантами, а с кем-то из них и подружиться. Пианисты, скрипачи, виолончелисты, духовики — начинали совсем молодыми, а превратились в больших мировых мастеров!
В связи со сложившейся ситуацией, в 20-ом году СПДМ провел серию мастер-классов солистов — скрипачей, пианистов, виолончелистов и т.д. — в режиме онлайн. Один на один с камерой, где ты как бы сам себе преподаешь какое-нибудь серьезное произведение.
Такая форма профессионального общения мне очень понравилась, это поддерживает творческий дух, профессиональную и моральную форму.
— Дирижеры и исполнители, с которыми я общалась, отметили, что после карантина отношение к концертам изменилось. Если до известных событий выступлений было очень много, то сейчас ситуация другая, и это наложило отпечаток на отношение к концертам, уровень ответственности. Можно ли говорить, что качество концертов сейчас улучшилось — или это зависит от личного отношения каждого артиста?
— Это очень индивидуально, потому что и музыканты все разные, и отношение к концертам у всех разное, привычки, графики — все. По тому, что я вижу и слышу, сам чувствую, не могу сказать, что что-то особенно изменилось. Но могу сказать, что и для меня это были новые ощущения. Не в том смысле, что они были хуже, — возможно, в каком-то смысле они были и лучше, — я о длительном перерыве.
Когда постоянно находишься в творческом процессе, в движении, полете, концертной среде — ты в форме. А когда приходится выходить на лучшую сцену спустя семь месяцев полного молчания — конечно же, ощущение большей ответственности и, может быть, других мыслей.
Конечно, желание играть, сделать все возможное в сложившейся обстановке делает свое, и тем более ценным становится этот концерт для каждого из нас, ведь неизвестно, когда в следующий раз ты выйдешь на эту сцену. Немного военная обстановка, но все же…
— Вы преподаете в Московской консерватории. В связи со сложившимися обстоятельствами вам, как и другим профессорам, пришлось осваивать дистанционное обучение.
— Я, как и большинство моих коллег, считаю, что в нашей профессии дистанционное обучение ни в коей мере не может заменить настоящего образования. Но так или иначе занятия онлайн — это палочка-выручалочка, тоже занятия — другие, но все же. Возможно, какие-то моменты, технологию даже удобнее показывать именно крупным планом, в деталях. Талантливым ученикам и такие занятия приносят большую пользу.
Когда занимаешься в большом классе в консерватории, понятно, что оцениваешь весь комплекс: и визуально, и, конечно, звучание, масштаб. В ситуации дистанционного обучения о звучании говорить очень сложно.
Главное другое: наша профессия — профессия публичная. Она не может существовать исключительно в домашних условиях, без выхода в концертный зал, где возникают совершенно другие ощущения, технология игры, иное дыхание.
Любой концерт — это взаимодействие композитора, исполнителя и публики. Это дыхание зала, взаимообмен эмоциями, который нельзя ничем заменить. Как я уже сказал, то, что мы имеем сейчас, — лучше, чем ничего, но заменить настоящий концерт «онлайном» никак нельзя — как нельзя по телевидению передать запах и вкус или искупаться в море, сколько бы его ни показывали.
И потом, не будем забывать, что специфика струнников — это все-таки ансамблевая игра. Если пианист может играть один, исполнять большинство репертуара соло, то для струнников очень важно ансамблевое музицирование. Понятно, что есть сольные скрипичные произведения, и их достаточно, но это только малая часть нашего репертуара. В основном наш репертуар — игра концертов с оркестрами, либо дуэт скрипки и фортепиано. И когда этим летом студенты оканчивали консерваторию онлайн…
Понимаете, они занимались четыре – пять лет, играли концерты, сонаты, пьесы, а заканчивали консерваторию в большинстве своем сидя дома, играли концерты Брамса, Паганини, Сен-Санса и Сибелиуса в одиночку. Тут только развести руками, в сложившейся ситуации правильного решения быть не могло, потому что…
Ну, а как — откладывать окончание консерватории на год для всех? А может, далеко не у всех такие планы. Хотя, и по видео все равно было что-то понятно.
— Одним из последних ярких музыкальных событий ушедшего года стал конкурс «Щелкунчик», в котором вы были в составе жюри. Конкурс детский, но у большинства участников — ангажементы и выступления с оркестрами, огромное количество побед и лауреатских званий.
Понятно, что сейчас такое время и дети поставлены в такие условия. Исполнение Кисиным концертов Шопена в возрасте двенадцати лет было событием, сейчас же дети с раннего возраста играют концерты и невероятно сложные программы. И это огромное количество конкурсов, выступлений, побед. Говорит ли это о том, что дети стали играть лучше и талантливее, чем скажем, лет тридцать назад?
— Как вам сказать… Во-первых, мне прежде всего важно, что наша профессия продолжает существовать и развиваться. То есть сам факт, что рождаются дети, которые с самых младых лет мечтают о скрипке, и вообще занимаются музыкой и отдают всех себя — это само по себе совершенно гениально и бесценно.
Судить, насколько сейчас лучше или нет — не знаю, правильно ли? Конечно, талантливые и гениальные дети рождались сто, двести и триста лет назад. В школьные годы и мне посчастливилось учиться у совершенно замечательных педагогов и в Санкт-Петербурге, и в Москве. С нас очень много требовали, мы очень много занимались, посвящали музыке всех себя.
Другое дело — когда наше поколение было совсем юным, не было такого количества конкурсов. Их в принципе не было. Когда мы подрастали до конкурсного возраста, то, естественно, начинали к ним готовиться, но даже и взрослых конкурсов было очень мало.
Я участвовал в нескольких международных конкурсах, готовился почти ко всем из возможных! Ко всем конкурсам нужно было очень серьезно подойти, например, конкурс в Токио, или Париже, или в Генуе, или тот же Конкурс имени Чайковского, в котором я тоже участвовал.
Для этого нужно было пройти консерваторский отбор, который, как правило, состоял из трех туров. Затем был всероссийский отбор, на котором отбирали три-четыре человека — фактически, ты должен был стать победителем Всероссийского конкурса, чтобы пройти на Всесоюзный, на который приезжали лучшие студенты лучших консерваторий Советского Союза.
Жюри состояло из лучших скрипачей и пианистов нашей, той страны: и Коган, и Ойстрах, Третьяков, Климов, Безродный, Грач и другие кумиры нашей профессии. Участники — фактически победители своих республик, и из всех них только два человека допускались к участию в международном конкурсе, в котором принимал участие Советский Союз.
Я рассказываю, насколько это было сложно и ответственно, и ты ехал на международный конкурс как бы не сам и не от себя — ты ехал защищать честь Советского Союза! У тебя не было права на ошибку.
Сейчас же совершенно другая ситуация. Конкурсов… в одной Италии их штук сто в год: и большие знаменитые, и никому не известные «междугородние» (улыбается). Юношеских конкурсов очень много, их существование — это огромный стимул для юных, начинающих виртуозов. Это стимул для родителей и педагогов.
В конкурсах есть много хорошего, но есть и серьезные подводные рифы. Мне неоднократно встречались ребята, прошедшие через большое количество конкурсов, человеку — двенадцать-тринадцать лет, а в его CV написано, что он участвовал или выиграл двадцать международных юношеских конкурсов! То есть, этот ребенок участвует в нескольких конкурсах в год. А когда он будет жить, когда он будет развиваться как личность, осваивать новый репертуар? Здесь важно соблюсти правильный баланс.
И тут уже ответственность и родителей, и педагогов, чтобы, несмотря на стимул и желание выйти сразу в люди и на большие сцены, — при этом иногда толком не научившись играть, с двумя-тремя пьесами в багаже, — чтобы развитие любого талантливого ребенка шло органично и естественным образом.
Все-таки нельзя сразу строить крышу, не заложив фундамент. Нужно пройти этюды, пьесы, на них вырасти, испытать свои жизненные эмоции. Step by step. Есть этапы, которые нельзя перескочить, начать играть по-взрослому. Конечно, в затронутом вопросе конкурсов есть опасность, и она сейчас чувствуется.
Слава Богу, что есть талантливейшие дети и есть конкурсы, в которых, понятно, есть победители. Но в таком конкурсе, как «Щелкунчик», побежденных, в каком-то смысле, нет. «Щелкунчик» — телевизионный конкурс, и в этом году в этом был огромный плюс. Даже когда мы, взрослые музыканты, знаем, что на концерте идет запись или онлайн-трансляция (что сейчас очень практикуется и в Московской филармонии, и в других залах), мы чувствуем значительно большую ответственность — так же и дети.
Хотя в этом году конкурс проходил без публики, я этого не почувствовал. Два тура были в Гнесинской десятилетке — замечательный уютный зал, компактный. Да, публики не было, но было очень много операторов, звукорежиссеров, телевизионных камер, множество людей, которые обеспечивали жизнь конкурса. И, конечно, члены жюри.
В финале в Концертном зале имени Чайковского не было зрителей, но на сцене сидел Академический симфонический оркестр Московской филармонии, с которым играли участники. Сто человек профессионалов — суперпублика. Плюс жюри и технические работники, которые обеспечивали трансляцию. На этом конкурсе ситуация пустых залов ощутилась в минимальной степени.
Мне посчастливилось неоднократно быть и участником, и членом жюри разных конкурсов, поэтому я знаю конкурсную жизнь с разных сторон баррикад.
Давний спор — нужны ли конкурсы. Конечно, нужны. Объективно они — самый правильный и честный путь к сцене. Хотя, конечно, мы знаем гениальные карьеры замечательнейших исполнителей, которые не участвовали в конкурсах, вышеупомянутый Евгений Кисин — один из самых известных ярких примеров. Но случается и так, что человек участвовал в конкурсах, ничего особенного не получил, но у него пошла карьера, и в результате очень хорошо сложилась — и таких примеров много.
История знает и противоположные ситуации, когда даже после победы на крупных конкурсах карьеры не складывались и стремительно прекращались. И все же я считаю, если конкурсы есть — лучше в них участвовать! Для любого исполнителя это важный этап собственного взросления, стимул для профессионального роста: не просто в комфортной обстановке поиграть каприсы Паганини или фуги Баха — а все-таки серьезно готовиться и понимать, что ты должен выйти как боец, вынести произведения на большую эстраду и соревноваться.
Люди, прошедшие через конкурсы, они все-таки другие — я имею в виду настоящие взрослые большие конкурсы, как Конкурс имени Чайковского и ему подобные.
Одной из основных особенностей Конкурса имени Чайковского было и должно оставаться исполнение двух концертов в финале, это отличало этот конкурс от всех других. В финале исполнитель должен был сыграть два больших концерта — это практически целый симфонический вечер с оркестром.
На последнем конкурсе у скрипачей этого не произошло, концерт Моцарта был включен в финал, и скрипачи играли концерт Моцарта и большой симфонический концерт. Это тоже хорошо, но это все же чрезвычайно изменило суть конкурса Чайковского — во всяком случае, у скрипачей.
Мне бы хотелось, чтобы в финал вернулись два больших концерта, как это происходит у пианистов и виолончелистов. Не хочу применять здесь слово «спорт», но если говорить об исполнении двух концертов с оркестром подряд — есть люди, которые могут это сделать, или не могут априори.
А лауреат Конкурса имени Чайковского — это солист, который в финале сыграл два концерта. Кто-то не может доиграть и одного, а тут — два. Это принципиально.
— Вам не кажется, что сама эта система, нацеленная на конкурсы, с раннего возраста воспитывает в детях не музыкантские, а именно бойцовские качества: выносливость, стабильность, желание побеждать. Это ведь не совсем про музыку. Или, скорее, совсем не про музыку.
— Безусловно, такая опасность есть — двух мнений быть не может. Мне встречались очень талантливые дети, которые прошли через многие конкурсы, а когда они подросли, выясняется, что они нежизнеспособны в нашей профессии. Они почти ничему не научены, у них минимальный репертуар, не могут гамму нормально сыграть.
В возрасте, когда им надо заканчивать школу и поступать в консерваторию, оказывается, что они не сыграли ни одного каприса Паганини, ни одного большого концерта, просто не освоили необходимые вещи. Привыкли концертировать с двумя-тремя пьесами, которые у них блестяще получаются, — и больше ничего. Я встречал такие случаи, и в дальнейшем это были искалеченные судьбы.
Все должно быть в меру, это на совести педагогов и родителей. Как я говорил выше — развитие ребенка должно происходить гармонично и правильно. И все же я уверен, что если молодой музыкант безусловно и по-настоящему любит музыку и серьезно к ней относится, если у него действительно талант, то участие в конкурсе ничего плохого ему не принесет. Если же человек настроен только на то, чтобы обязательно выиграть конкурс, получить бонусы и награды, и больше ничего — тут хорошего будет мало.
Если же рассматривать участие в конкурсах, как очередную ступеньку своего развития, — профессионального, духовного, артистического — все будет в порядке. В этом случае не так важна победа, как сам процесс, стимул, подготовка. А если параллельно с этим маленький музыкант проходит другие произведения, развивается, расширяет кругозор, что-то читает — это просто замечательно. Хотя понятно, что наша нынешняя жизнь, к огромному сожалению, многих разучила читать — что у большинства людей вызывает все больше беспокойства.
Все очень относительно, мир все время меняется. Ни Бетховен, ни Бах Московскую консерваторию не оканчивали, не имели никаких дипломов — их бы сейчас никто не взял на работу. По большому счету, многие великие скрипачи XX века по нынешним правилам — официально неучи, они не оканчивали никаких консерваторий.
Как родились все столпы нашей профессии XX века? Был класс Леопольда Ауэра в Петербургской консерватории, он отбирал детей — именно детей школьного возраста.
В классе Ауэра выросли Яша Хейфец, Миша Эльман, Мирон Полякин, Ефрем Цимбалист — имена можно перечислять и перечислять, величайшие имена XX века в нашей профессии. В начале 1917 года Ауэр проводил вечер своего класса в Петербургской консерватории, играли 13-ти — 15-ти летние ребята. Затем он повез их, как тогда было принято, выступить в провинцию, сыграть в Хельсинки — Финляндии, которая была частью России. В это время случилась Февральская революция, они не вернулись в Петербург, пробыли в Финляндии до Октябрьской революции.
Ауэр написал в Петербург всем родителям детей, что ребята в полном порядке, он уже купил им билеты на теплоход, который плывет в Нью – Йорк. Так родилась американская скрипичная школа. Всем его ученикам было по 13- 14 -15 лет, больше уроков у Ауэра они не получали.
Ойстрах. В официальной биографии Давида Федоровича написано, что он закончил Одесский музыкально – педагогический институт имени Столярского.
Как мог великий Ойстрах окончить институт имени Столярского, если этого института тогда не было? Столярский преподавал в детской музыкальной школе. Ойстрах учился у него в этой музыкальной школе, и все — больше он нигде не учился. И стал Ойстрахом.
Но еще раз о конкурсах. Раз они есть — готовиться и участвовать ! Дальше — дело таланта и удачи (улыбается)!
— Как думаете, ученики Ауэра произвели бы фурор на «Щелкунчике»?
— Думаю, что Хейфец в любом случае произвел бы. Возможно, и все другие тоже.
Сложно говорить, развивается наше искусство или нет. Некоторое количество лет назад мне довелось записать на фирме «Naxos» всего скрипичного Бруха с оркестром. Благодаря этому я познакомился с новыми для меня его произведениями. До этого я играл Первый концерт, который все знают, а когда взял в работу другие концерты и произведения Бруха, выяснилось, что это настолько труднейшие, головоломные по сложности произведения — для кого они были написаны?
То же и с квартетами Шпора. В его квартетах первая скрипка такой степени сложности и виртуозности!.. Даже не представляю, для кого в то время он это написал. Значит, были скрипачи, которые могли и хотели это сыграть. Вещи, по сложности почти несопоставимые с тем, что пишется сейчас.
Конечно, Московская консерватория — великая консерватория, я с удовольствием преподаю в ней много лет. Но я знаю очень много случаев, когда в консерваторию блестяще поступали и совсем не блестяще ее заканчивали.
Есть люди, которым нужно было вовремя закончить образование — может быть, на уровне десятилетки — и уже что-то делать самим. Безусловно, есть таланты, которые развиваются с каждым годом и оканчивают консерваторию абсолютными мастерами — и мы это видим. Опять же: все очень индивидуально.
— Продолжая тему конкурсов. Появление и развитие огромного количества конкурсов говорит ли о том, что у начинающих музыкантов появилось больше реальных возможностей о себе заявить — или это некая иллюзия шанса?
— И да, и нет. Формально, возможностей заявить о себе стало значительно больше. Конкурс есть конкурс: поехал — заявил. Но теперь конкурсов такое количество, что за ними невозможно уследить.
Сейчас, если посмотреть биографию почти любого ученика Центральной музыкальной школы, окажется, что в ЦМШ нет ни одного не лауреата — все они лауреаты. Кто-то играет лучше, или хуже, но он тоже лауреат.
Опять же: конкурс конкурсу — рознь, и талант таланту — рознь, но в результате конкурсы своим количеством себя немного съедают. То же самое относится и к более взрослым ребятам: вот найди в консерватории не лауреата конкурса — его просто нет.
Какие-то из крупных конкурсов исчезают, какие-то появляются. Например, я был в жюри I конкурса в Харбине (Китай) в 2018 году. Очень солидный конкурс, созданный по образу и подобию конкурса Чайковского. Очень солидное жюри, очень много талантливых участников, четыре тура, оркестр — все как надо. В 2019 году родился подобный конкурс скрипачей в Ханое (Вьетнам).
Когда рождаются хорошие конкурсы — это, безусловно, огромный плюс в нашей профессии. А когда проходит конкурс, где в жюри сидят два – три местных профессора, играет пять человек в маленьком зале два тура: в первом туре участник должен сыграть гамму ля мажор, во втором — соль минор, и это называется международный конкурс (смеется)… Это профанация, это снижает отношение к самой идее конкурсов. Я бы такие конкурсы вообще не учитывал в биографиях музыкантов.
Если взять уже несколько раз упомянутый Конкурс имени Чайковского — великий конкурс солистов! И хочется, чтобы он таким и оставался.
Музыкант, который не может сыграть два крупнейших концерта в финале, просто не станет участвовать в таком состязании. Кто не может сыграть два каприса Паганини, Вальс-скерцо Чайковского, фугу Баха и концерт Моцарта в первом туре, не дойдет до второго. Вот и все тут.
— Безусловно, конкурсы — очевидная возможность заявить о себе, но многие такой возможностью считают Youtube. Один мой близкий друг, хороший музыкант, поделился со мной, почему у него до сих пор нет своего канала на Youtube — при том, что у него есть много качественных записей. Его эталоны — Кисин и Погорелич, и пока его исполнительское искусство не достигло такого же уровня, он не позволит себе «светиться» на Youtube. И часто тем, кто действительно хорош, всегда будет недостаточно, их планка слишком высока. Мы видим, что интернет заполонили видеозаписи малопрофессиональных, но очень амбициозных музыкантов, которые могут послужить дурным примером — хотя, пожалуй, уже служат. Какое у вас отношение к Youtube?
— Я считаю, что Youtube — это все равно очень хорошо. Во-первых, там действительно можно очень много хорошего найти. Раньше, чтобы достать записи того или иного великого исполнителя, мы за ними гонялись, переписывали друг у друга с магнитофона на магнитофон, искали, заказывали. А сейчас, благодаря Youtube, никуда идти не надо: нажал — и множество вариантов. Другое дело — что ты выберешь: можно выбрать гениальное, а можно и бездарное. Но это уже по вкусу и представлениям. Как в жизни.
Я пользуюсь Youtube, чтобы познакомиться с произведением или, например, когда хочется найти конкретное сочинение в исполнении обожаемого мною исполнителя. Бывает, кто-то выкладывает и мои записи или записи моих коллег — тоже интересно и полезно посмотреть.
В период карантина Youtube для большинства меломанов был спасением, можно было смотреть настоящие живые концерты, записанные в лучших залах, лучшими исполнителями.
Боты и классические музыканты сражаются онлайн. Боты побеждают
— Но можно же найти плохое исполнение — особенно, если мало слушательского опыта. Может, в Youtube должно быть разделение, как в одном из интервью говорила Элисо Константиновна Вирсаладзе: классическая музыка и классический entertainment? Ведь первое впечатление и восприятие все же очень важно и оставляет глубокий след, формирует представление.
Элисо Вирсаладзе: «Как можно жить без камерной музыки? Не представляю!»
— Кому-то нравится одно, кому-то — другое. Но профессионалу сразу будет понятно, что хорошо, что плохо. Вот на что действительно я бы никогда не обращал внимание в Youtube, так это на количество просмотров. Порой миллионные просмотры набирают ролики, которые надо вообще запретить. А иногда гениальных исполнителей смотришь — а просмотров всего ничего. Вот это действительно настораживает!
Время все больше вещей делает относительными. Но Великое все равно должно оставаться. Чем для меня бесценна наша профессия — она дает возможность общаться с Гениями напрямую, без посредников, именно с Гениями. Мы стремимся исполнять музыку композиторов разных эпох, и мы остаемся один на один с Бахом, Моцартом, Чайковским, Бетховеном, Рахманиновым. Мы их изучаем, погружаемся в их мир, ведем с ними свой диалог. Исполняем эту музыку — значит, в каком-то смысле должны ее себе присвоить, вжиться в этот образ.
Чтобы от первого лица единственного числа произнести написанное, надо пропустить это через себя, отчасти присвоить эти великие гениальные мысли. Это захватывающий, удивительный процесс.
Почему на определенном этапе становления и некоторые мои коллеги, и я вошли в дирижерскую профессию — потому что хочется больше гениальной музыки впитать и пропустить через себя, прикоснуться к ней руками, душой, постигнуть, интерпретировать. И силами этой музыки что-то сказать людям. Конечно, не все, но основные вещи, которые хотелось бы сыграть, уже сыграны или записаны, есть в репертуаре. А хочется двигаться дальше!
— В многочисленных списках и рейтингах лучших дирижеров XX века неизменно фигурирует Карлос Клайбер, который, как известно, за всю карьеру дал около ста концертов и четыреста спектаклей — и остался в истории. Как думаете, в наше время возможен такой путь? Может состояться дирижер, исполнитель, который дает немного концертов, не мелькает на афишах, не напоминает о себе постоянно?
— Теоретически это возможно. Но в наше время карьеры строятся самым удивительным образом, не будем озвучивать примеры.
Есть исполнители , представляющие из себя национальное достояние — и по таланту, по многим качествам, а за кого-то кто-то заплатил, или кто-то кому-то приглянулся — такое тоже бывает. И таких примеров, к сожалению, все больше и больше. Если бы такой дирижер, как Клайбер, появился… Скорее, важно, чтобы он заново появился.
— А в наше время может появиться условный Клайбер или Фуртвенглер? Наше время, с бесконечными соцсетями и трансляциями себя через них, растрачивание энергии на второстепенное — может взрастить такого музыканта, обладающего той самостью, за которую мы и любим музыкантов прошлого, переслушиваем их записи и не перестаем находить в них новое и главное?
— Вы коснулись очень серьезной большой темы, я совершенно согласен с вашими мыслями. Те великие люди, на примерах которых еще наше поколение пыталось учиться…
У нас перед глазами были великие люди, которые прошли этот путь. Которые читали книги, владели языками, разными музыкальными специальностями. Тот же Фуртвенглер — он был не только великим дирижером, но и блестящим пианистом и эрудитом. И это слышно в каждой его ноте!
Давно где-то я купил огромную, но очень скромно изданную серию компакт – дисков всех записей Фуртвенглера и Берлинской филармонии с 1939 по — внимание! — 1945 год. Услышанное потрясло меня. Я потерял покой и сон, я слушал эти записи с утра до вечера. Лучше этого я мало что слышал.
Во время Второй мировой войны Фуртвенглер работал в Берлине, его уговорили там остаться. И в годы войны он давал регулярные концерты с Берлинской филармонией и иногда — с Венской. В Берлине он выступал в том самом Концертхаусе, в котором выступали и Лист, и Паганини, и другие великие музыканты. Все концерты транслировались и записаны. Все высшее руководство рейха во главе с их ужасающим начальником была обязана там присутствовать. И что удивительно: каждый диск — концерт в двух отделениях.
Что исполнялось на этих концертах? В концертах с марта 1943-го по, внимание!, март 1945-го исполняли: первое отделение — русская музыка, второе — немецкая музыка. В то время! Первое отделение — симфония Василия Калинникова , второе —4-я симфония Брамса. Или, к примеру, первое отделение — Глазунов «Стенька Разин», второе—5-я Бетховена! От этой информации просто волосы дыбом, но это было так.
Я слышал очень многих дирижеров, которых очень ценю и люблю. Но такого «Кориолана» Бетховена, как у Фуртвенглера, я не слышал никогда. Он исполняет это, как бы мы сейчас сказали — нетрадиционно, в разных темпах, но колоссально!
Он трактует это как сильнейшее романтическое произведение, при этом — какое идеальное качество игры оркестра! Если бы Фуртвенглер вдруг появился и вышел бы в большой зал… был бы фурор! Главное — чтобы ему разрешили это совершить!
Поясню это высказывание. Профессия музыканта, даже гения, состоит не только из того, что ты из себя представляешь и можешь — важно, чтобы тебе дали возможность реализоваться, и вовремя. Не через сто лет, а сейчас, пока ты в силе. В отличие от художника, писателя, скрипичного мастера, солист, дирижер в «стол» работать не может.
— Мы говорим о Фуртвенглере уже существующем, о сформировавшейся личности — цельном, талантливом, высокопрофессиональном музыканте. Но чтобы таким стать, помимо большого таланта нужно многое, в том числе и работа над собой, которая требует времени, прочтения книг, впитывания лучшего из других сфер искусства. Позволит ли наше время, с раздачей времени и энергии на второстепенное, взрастить такой талант?
— Для того, чтобы стать Фуртвенглером, нужно родиться Гением, прочитать Гете, Шиллера, Пушкина… Многое пережить и выстрадать. Жить той Музыкой, которую исполняешь!
Сегодня есть дирижеры, которые пролистали партитуру и пошли дирижировать. И в карманных, новых партитурах нет ни одной пометки, видно, что по ней никто не работал. А процесс идет, раз – два – три.
Несколько лет назад по телевидению показывали фильм о Георге Шолти, великом, одном из моих любимейших дирижеров. Корреспондент задает вопрос:
— Про дирижирование вы все знаете, но все-таки иногда вам приходится дирижировать что-то новое для вас?
— Да, конечно.
— А как вы изучаете новые произведения?
Меня потряс ответ Шолти: приступая к новой партитуре, он смотрит, сколько времени на нее осталось: полгода или год — вот такие были сроки. Считает страницы и размечает, сколько страниц в день сможет досконально выучить. Может, одну страницу, может, три или десять. То есть, он досконально изучал произведение, чтобы потом не нужна была партитура.
Сейчас, наверное, это уже кажется исторической фантастикой! Но это тот профессионализм и погружение в Музыку, без которого смысл нашей профессии размывается!
— Нужно сопротивляться такому положению вещей? Находить в себе силы сопротивляться этой гонке и такому отношению.
— Да, безусловно. Но и сегодня я вижу примеры, как скрупулезно мои коллеги подходят к процессу. Лично мне очень важно самому размечать партитуры, я не могу дирижировать по чужой партитуре, для меня это невозможно и неинтересно. Мне нужно самому все изучить, у меня есть своя система: беру цветные фломастеры и рисую в нотах, не порчу чужие. Поэтому мои партитуры совершенно непригодны другим коллегам (смеется). И в какой-то момент я чувствую, что впитал все.
Мой отец, выдающийся петербургский дирижер Виктор Федотов, в силу разных причин, и в первую очередь — гениальной музыкальной и стенографической памяти — почти все дирижировал наизусть: оперы, балеты, симфонии… Другое дело, что он мог выучить партитуру за очень короткий период, он обладал этими уникальными качествами. Он даже мог сказать, на какой странице и строке что конкретно написано, в любой партитуре или книге, которые «проглатывал» залпом.
Для меня дирижерская профессия — это прежде всего интеллектуальная деятельность, возможность трактовать. А что нужно, чтобы трактовать Брамса и Рахманинова..? Нужен огромный опыт для внутреннего диалога с Авторами.
С сорока лет я приступил к регулярной дирижерской деятельности. Так сложилось. Одна профессия откладывает отпечаток на другую, скрипичная деятельность повлияла на дирижерскую, как теперь дирижерская профессия влияет на мою скрипичную (я имею в виду трактовки произведений).
Мне довелось сыграть огромное количество скрипичных концертов с выдающимися дирижерами. Смотрел, наблюдал, учился. Но от концерта Бетховена отказывался — не знаю, почему. Видимо, не считал себя созревшим для него, не знал, как бы я сам хотел его исполнить. И вот после того, как продирижировал почти все симфонии Бетховена, сразу же увидел, каким хочу видеть «мой» Бетховенский концерт, и ввел его в репертуар.
— Кто ваши фавориты в дирижировании, в этой профессии?
— Сложно сказать, потому что в таком случае говорят: «Он называет тех, кого с нами уже нет». Но мне посчастливилось играть со многими выдающимися дирижерами — и нашими, и европейскими. Не хочу называть имена: кого-то не назовешь — станет неловко даже перед самим собой. Но все же для меня, как для человека, который осваивал эту профессию, очень интересно и важно смотреть записи старые: Шолти , Караяна, Челибидаке, Бернстайна…
Это совершенно разные гениальные школы, стиль, темперамент. Но объединяет их присутствие невероятного интеллекта, ясности мысли и жеста и гипнотическое воздействие на оркестры и слушателей! К сожалению, осталось мало записей Фуртвенглера. Я представляю, что он творил — или, скорее, даже не представляю, — говорят, что это был невероятный гипноз.
— Если бы у вас была возможность выступить в качестве дирижера с любым из великим музыкантов прошлого. С кем бы сыграли?
— Я бы мечтал об этом, с любым из них! Особенно с пианистами и виолончелистами. Со скрипачами тоже, хотя несколько сложнее. Не из-за них — из-за моих привычек.
— Ревновали бы?
— Ни в коем случае! Я очень люблю хорошую и очень хорошую игру на скрипке! К счастью, встречаюсь на сцене как дирижер, в основном благодаря Санкт-Петербургскому Дому музыки, с потрясающими скрипачами, составляющими гордость нашей страны и профессии.
Есть такая особенность — солисты-инструменталисты и дирижеры по-разному учат, воспринимают и ощущают на сцене одни и те же скрипичные концерты с оркестром. Я имею в виду не музыкальную трактовку, а всю технологию процесса. В этом смысле легче прикасаться дирижерской рукой к тем произведениям, которые сам не играл, а это, понятно, вся симфоническая, вокальная, фортепианная, виолончельная и т.п. литература. И скрипичная, которую сам не играл, но таких произведений мало (смеется).
Хотя, когда общаешься с великолепным солистом в скрипичных концертах Шостаковича, Чайковского, Брамса… забываешь про все сложности.
Мне очень приятно, что профессия живет. Мы все очень верим, что этот тяжелый и полный неопределенности период для музыкантов закончится, и наша профессия останется. Речь идет именно об этом!
Скрипки продолжают делать, конкурсы проводятся, симфонические оркестры Москвы, Петербурга и еще некоторых наших филармоний, с которыми удалось сохранить концерты, в полной своей профессиональной форме. Радует, что в Московскую консерваторию и Академию Гнесиных хотят поступать. Молодые люди хотят посвятить себя нашей профессии! Не все потеряно.
Беседовала Татьяна Плющай