С 19 по 29 января 2023 года в Новой Опере состоится традиционный Крещенский фестиваль.
Финальный концерт пройдет под управлением Филиппа Чижевского. Известный дирижер впервые представит на сцене Новой Оперы масштабную симфоническую программу.
Прозвучат произведения Джона Адамса, Иоганнеса Брамса и Антона Брукнера.
О том, что их объединяет, почему он выбрал именно Третью симфонию Брукнера, чем музыка Адамса похожа на танец афроамериканцев, как идея программы связана с фильмом Алексея Балабанова, а также о многом другом маэстро рассказал в интервью.
— Филипп, от чего вы отталкивались в подготовке программы? От какой-то идеи или от музыкальных произведений, которые хотелось исполнить?
— Программу мне предложил директор Новой Оперы Антон Гетьман, с которым мы давно сотрудничаем, общаемся, дружим. На тот момент список сочинений уже был сформирован, и в него входила музыка Адамса.
Кстати, совсем недавно мы с Еленой Ревич исполнили его Скрипичный концерт – сначала в Московской филармонии, а затем в Казани. Я подумал: как интересно, Адамс, Брамс. Третьим произведением тогда была Нулевая симфония Брукнера. Она вызвала у меня вопрос. Я сразу сказал, что с радостью приму предложение, но хочу подумать о программе. Поразмышляв совсем немного, меньше суток, я пришел к выводу, что должна прозвучать другая симфония Брукнера.
Концепцию программы я сразу прочувствовал: это концерт in d [в тоне ре – прим. ред.]. В произведении Адамса Tromba Lontana нота ре – центральная. Сочинения Брамса и Брукнера написаны в тональности ре минор. Мне это понравилось.
У меня сразу появилась идея, как их совместить. Tromba Lontana и Концерт Брамса можно исполнить attacca subito – без перерыва. Получится динамично и стремительно, можно сказать, как на космодроме: музыка Адамса выполнит функцию запуска, а когда в Концерте Брамса мы преодолеем сверхзвуковые скорости и земное притяжение, зазвучит Симфония Брукнера.
— Высокая, поднебесная музыка?
— Именно так. Но я решил заменить Нулевую симфонию Брукнера, потому что согласен с самим композитором, который не включил две первые симфонии в основной перечень своих сочинений. Они существуют под названиями Симфония №0 и №00. На мой взгляд, это справедливо.
Но я решил сохранить тему in d. Сначала думал о Девятой симфонии, но быстро отмел эту идею. Сложно представить, с чем она может идти в одной программе. Девятая – совсем запредельная музыка. Посвящение Господу Богу.
В принципе, Брукнер писал Восьмую симфонию как последнюю, не зная, что у него будет еще одна. Многие композиторы боялись цифры 9. Брукнер находился в лечебнице для душевнобольных и в моменты прояснения сознания фиксировал музыку Девятой симфонии: буквально в смирительной рубашке, с карандашом в зубах.
Если мы погружаемся в его творчество, то понимаем, что ему открылось нечто большее, даже чем Малеру, например. Когда человеку открывается такое, он должен чем-то поплатиться, в данном случае, самым дорогим – потерей рассудка. Малер, на мой взгляд, пользуется всеми возможными средствами выразительности – всем, что есть на земле: от Марианской впадины до вершины Джомолунгмы, но это всё земное.
Брукнер смотрит на планету из космоса, за счет этого создается вселенский масштаб. Его произведениям свойственно органное звучание (Брукнер был органистом) – часто и хор, и оркестр он пишет, как для органа: использует крупные мазки, хоралы. Почему, например, многие струнники не любят играть Брукнера? Ты сидишь и играешь один и тот же мотив без перерыва – и так две страницы. И не обращаешь внимания на то, что в это время у медных звучит потрясающий хорал. А если знаешь всю партитуру, конечно, тебе будет интересно ее играть, слушать, участвовать.
— И все-таки, почему вы выбрали Третью симфонию?
— Она тоже написана в тональности ре минор. Я начал о ней читать. Оказывается, Брукнер приезжал к Вагнеру, перед которым преклонялся, с двумя партитурами – Второй и Третьей симфоний, и Вагнер оценил именно Третью. Брукнер просил у него разрешения посвятить симфонию ему и получил одобрение.
Дело в том, что в этом сезоне я готовлю премьеру «Летучего голландца» Вагнера в Пермской опере. Тут у меня всё идеально сложилось, получилась длинная проекция: я через Брукнера иду к Вагнеру. Поэтому Третья.
— Это основное сочинение программы?
— Не совсем так. Концерт Брамса тоже особый. Его называют «симфонией с фортепиано», и это резонно. Помимо тайминга (сочинение длится около 50 минут!), он и по письму, наполнению брукнеровский, если так можно выразиться. Вступление – абсолютно симфоническое.
Оно мне напоминает горячо мной любимый опус Шумана – Скрипичный концерт. Его не слишком ценят скрипачи: он не очень удобный, не очень эффектный с технической точки зрения, но совершенно гениальный, если его расценивать как симфоническую фреску. Возвращаясь к Брамсу, скажу, что его Второй фортепианный концерт – более виртуозный, а в Первом – больше интеллектуальной, внутренней духовной работы. К нему надо подходить с максимально очищенным сознанием. Здесь не выехать на пианистическом блеске. Это не музыка эффектов.
То же самое и у Брукнера. В целом, вся программа – вдумчивая. Мы попытаемся посмотреть внутрь себя, поразмышлять, что с нами происходит, может быть, попробуем спроецировать какие-то идеи на нашу жизнь сегодня, если мы расцениваем музыку как спасательный круг, который помогает людям испытывать эмоции, чувствовать, задумываться.
Мы хотим поговорить о душе, хоть ее у кого-то и нет. Помните, как в фильме «Груз 200» Алексея Балабанова герой Алексея Серебрякова спрашивает: «А душа? Душа есть?» Ему в ответ: «Нет, души тоже нет». Я вдруг вспомнил другой жанр, но на самом деле – всё об одном. Балабанов показывает жуткий трэш, но говорит о том же, что и композиторы, говорит о Боге, просто другим языком.
Константин Богомолов поставит в Перми оперу Вагнера «Летучий голландец»
— И в то же время в этой музыке сочетается несочетаемое. Про финал Третьей симфонии сам Брукнер говорил: «Смотрите, здесь, в этом доме – большой бал, а рядом, где-то за стеной, на смертном одре покоится великий человек». Он сталкивает разные темы друг с другом – точно так же, как эти события могут парадоксально сталкиваться в жизни.
— Да-да. Кстати, в плясовой теме финала очень много русскости! И у Малера есть подобные мотивы. Где они могли это услышать…
— Что вы скажете про музыку Адамса? В чем ее особенность?
— Думаю, что он в своем творчестве смог аккумулировать разные стили и сделал это точно и изящно. Я бы сравнил такой подход с танцем афроамериканцев или с японскими мастерами единоборств: они делают небольшие движения, но в каждом из них – максимум энергии.
Не стоит относить Адамса ни к минимализму, ни к постминимализму, ни к какому-либо другому музыкальному направлению. Он исследует стили на грани и получает кайф от микронесовпадений, от смещения. Он играет с возможностью раздвинуть временные границы. Сочинение Tromba Lontana длится всего 4 минуты, но оно начинается из ниоткуда и уходит в никуда. Это проецирование бесконечности.
Дирижер Филипп Чижевский: “Мне нравится музыка с оттенком темноты”
— У Адамса в этом сочинении солируют две трубы. В Третьей симфонии Брукнера – тоже соло трубы. Есть ли в этом какая-то параллель?
— Пожалуй, это можно соотнести, но я об этом не думал. Вообще для Брукнера медные инструменты – особая каста. Это глас Божий.
Обычно я интуитивно составляю программу, а потом для себя объясняю, почему эти сочинения вместе. На уровне интуиции сочинения гораздо лучше коннектятся. Как во время беседы: два человека сидят, смотрят друг на друга и происходит общение. Такой же диалог и с сочинениями. И при этом прямой путь, «штамп» – это не всегда плохо. Например, почему все играют Реквием Моцарта? Потому что это гениальная музыка, пусть она звучит.
— Вам интереснее интерпретировать сочинения, которые уже много раз исполнялись, или открывать зрителям новую музыку?
— Я играю очень много современной музыки, которую нельзя заранее послушать. Когда я готовлюсь, у меня есть только партитура и мой внутренний слух. Таким же образом я открываю для себя и симфонию Моцарта, например: как будто я ее первый исполнитель. А интерпретация будет всегда, независимо от того, новое сочинение или уже много раз звучавшее. Когда ты играешь стилистически разные произведения с разными составами, это очень хорошо прочищает голову – как контрастный душ. Ты всё время на острие. Игра должна быть опасной.
— Нельзя чувствовать себя спокойно и расслабленно?
— Иногда я выхожу к оркестру относительно спокойным, но с первого аккорда что-то включается. Подчеркну, что я транслирую только свое ощущение. Раньше у меня было долгое послевкусие от случившегося концерта, а сейчас переключение происходит быстрее.
— Вы впервые будете выступать в Новой Опере?
— В 2014 году я участвовал в гала-концерте на сцене театра, а в 2019 мы делали совместную программу в «Зарядье». Но концерт на Крещенском фестивале станет моей первой большой программой. Я жду репетиций с оркестром Новой Оперы. Если у меня есть история, которая мне самому помогла прийти к пониманию сочинения, я всегда стараюсь поделиться с музыкантами. Но иногда словоблудие только расхолаживает и мешает. Гораздо интереснее, когда происходит флюидный контакт. Можно красиво говорить, но взгляд всё равно скажет больше.
— И Первый фортепианный концерт Брамса, и Третья симфония Брукнера в свое время были холодно встречены зрителями на премьере, а уже потом получили признание. Сталкивались ли вы с таким при исполнении новой музыки?
— Музыка – искусство, которое действует напрямую. Тебе не обязательно знать контекст, разобраться в истории создания произведения или знать строй инструментов. Если артист доносит эмоцию, она в любом случае дойдет до зрителя. Интересно, что музыкантам образование зачастую мешает прочувствовать сочинения, мы анализируем, не можем абстрагироваться и воспринимаем не все 100%. А публика принимает эмоциональную волну в своей полноте, не разбирая музыку по косточкам.
Когда готовлюсь к репетициям – стараюсь сам уверовать в то, что делаю, иначе вообще не имею права выходить к оркестру. И если верю, то это, конечно же, будет резонировать со зрителями. Какой бы ни была аудитория, если ты с ней говоришь откровенно, то эта искренность найдет отклик.
Беседовала Мария Тихомирова