Татьяна Елагина беседует с продюсером, пианистом и коучем Айком Григоряном.
– Айк, давайте начнём с самого начала. Расскажите, пожалуйста, о своей семье, о том, как стали музыкантом.
– Я родился в Армении, недалеко от Еревана, в городе Раздан, среди гор, вблизи Цахкадзора. Родители мои оба медики.
Папы, к сожалению, уже три года нет с нами. Медицинский институт он заканчивал в Перми, там же познакомился с мамой.
В студенческие годы создал группу «Тон-тон», имевшую бурный успех среди сверстников, особенно девушек. Он был удивительно одарённый певец-любитель. Природный лирико-драматический тенор отца сделал его лауреатом конкурса песни Армянской ССР и Всесоюзного смотра эстрады. Ему давали рекомендации для поступления на вокальный факультет Московской или Ленинградской консерватории с перспективой стажировки в Ла Скала.
Но отец мой к тому моменту выбрал врачевание, клятва Гиппократа для него всю жизнь оставалась не пустым звуком. Папа стал прекрасным эндокринологом, обладавшим интуицией в диагностике и полным гуманности к пациентам. Он мог отдать своим больным последнее! Но пел в часы досуга всегда, вплоть до ухода в мир иной в 73 года, легко брал верхние си-бемоль и даже до – такова была благодатная природа его голоса.
Нас у родителей три сына. Музыкальное образование получили все. Мы с младшим братом стали профессионалами, а старший брат, не смотря на явный талант, избрал другое дело.
– Когда Вы почувствовали, что хотите стать пианистом?
– Я начал заниматься в восемь лет. Сразу особых данных не обнаруживал. К тому же, как многим детям, было скучно постоянно играть этюды, упражнения, пьесы всё время в классе, не выходя на сцену в концертах. Советская система музыкальной педагогики чаще всего основывалась именно на повторении, оттачивании материала, без возможности вынести свои успехи на публику.
Примерно в пятом классе занятия на фортепиано мне сильно надоели. Отец сказал: «Давай закончим учебный год, если совсем нет желания – бросишь музыкальную школу».
Но тут же мой мудрый папа предложил мне «бизнес-план». За выученное произведение обещал 25 рублей! Я вошёл во вкус и за неделю заработал целых 75 рублей. Пошёл и купил себе фирменный спортивный костюм «Адидас»! Это было роскошно. Моё отношение к музыке кардинально изменилось. Я захотел поступать на джазовое отделение. Но в Ереванском музыкальном училище имени Бабаджаняна как раз в тот год джазовое отделение закрыли по причине нехватки студентов.
Я поступил на академическое фортепиано, проучился в училище два года. А дальше нам пришлось переехать в Россию, на родину мамы, в Пермь. В Армении тогда, в начале 90-х, стало совсем тяжело. Не было света и газа, зимой сидели дома в верхней одежде. В магазинах пусто. Мы узнали, что такое голод. Даже хлеб в Армении стал по талонам, 250 грамм на человека с несъедобными примесями.
Я перевёлся в Пермское музыкальное училище. Там педагоги меня приняли радушно, сразу во мне увидели что-то хорошее. Закончив училище, я приехал в Москву. Однажды мы с папиным другом детства, который меня опекал в столице, оказались возле Московской консерватории, и он заговорил с пожилым интеллигентным человеком.
Тот спросил моё имя, любезно дал свой телефон и представился: «Наум Штаркман». У меня подогнулись колени от восторга и смущения! Ведь ещё на выпускном курсе в Перми я с наслаждением слушал в исполнении Наума Штаркмана в филармонии Второй концерт Рахманинова. Но сидел далеко и лица музыканта не разглядел, потому и не узнал.
Наум Львович кардинально изменил моё отношение к музыке. Но был и ещё один человек, оказавший огромное влияние на моё мировоззрение. Марианна Марковна Левина – мама пианиста Михаила Аркадьева. Она меня приютила у себя дома на целых три года, вплоть до её смерти.
Марианна Марковна заменила мне семью в то время. Мы с ней говорили обо всём на свете. Она привила мне вкус к чтению, много рассказывала из своей страшной юности в статусе «дочь врага народа», о стукачестве и предательстве в ГИТИСе.
С Наумом Львовичем у нас тоже сложились тёплые дружеские отношения. Он поддерживал, задавал направление. Хотя профессиональные секреты словно скупился выдавать. Когда я спрашивал, как Штаркман в 12-13 лет уже играл все этюды Шопена, он отвечал – не знаю! Он никогда не задумывался над техникой. А у меня, напротив, было очень много технологических проблем. Допустим, жёсткий и грубый звук. Я искал и искал, занимался ночами, старался нажимать клавиши беззвучно, чтобы не будить соседей. Сам себя провоцировал выучить произведение быстрее наизусть. Рекорды были: Вторая соната Шопена за четыре дня, Итальянский концерт Баха за один день.
Через много лет я услышал интервью Бэлы Давидович про метод Игумнова, заставлявшего их, студентов, перебирать клавиши рояля так, чтобы они не звучали. Этим упражнением можно добиться полновесного, но мягкого звука. Получается, я в юности интуитивно нащупал тоже самое. У меня в лучшую сторону изменилось туше, Наум Львович гораздо серьёзней стал ко мне относиться.
Я поступил в аспирантуру Московской консерватории, сыграл ряд удачных концертов соло и с оркестром. Но в 2004-м году пришлось на целых восемь лет «закрыть крышку рояля», то есть прервать сольную карьеру. Хотелось более надёжного заработка. Решил попробовать себя в рекламе на радио и телевидении.
Но я всё равно остался музыкантом. Аккомпанировал певцам, познакомился с замечательным американским педагогом вокала Майклом Полом. Начиная с 2006 года мы с Майклом проводим летний фестиваль и мастер-класс на итальянском острове Искья, куда приезжают как молодые, так и очень титулованные оперные певцы.
– Тягу к работе с вокалистами можно, наверное, объяснить генами папы, поющего доктора. Но кто был первым наставником в концертмейстерском классе?
– На младших курсах я, как и большинство пианистов, считал, что концертмейстерство – удел слабаков. Но когда на третьем курсе попал в класс к нежно любимой до сих пор Анне Моисеевне Рахман, настоящему Мастеру помощи вокалистам, всё изменилось. Анна Моисеевна открыла мне новый фантастический мир, как своим прикосновением поддерживать певца. Я стал заниматься с ней фанатично.
В аспирантуру консерватории я захотел поступать именно на концертмейстерское отделение. Пришёл показаться Важе Николаевичу Чачаве. Он дал список произведений на экзамен и сказал: «Вот там я вас и услышу».
Сыграл я труднейшую программу удачно, поступил по концертмейстерству к Чачаве. Но вскоре Важа Николаевич заявил, что я достаточно много уже умею, он вряд ли сможет что-то ещё принципиальное мне дать, и перевёл в класс Игоря Леонидовича Котляревского. Он тоже потрясающий пианист и музыкант, научивший меня множеству тонкостей. Собственно, с тех пор я прочно связал свою жизнь с вокалистами.
В 2010-м году я попытался вернуться к пианизму. В Еврейском культурном центре сыграл концерт с квартетом и соло. Потом играл в ансамбле с друзьями, скрипачом Александром Барклянским и альтистом Сергеем Полтавским.
И снова случился перерыв. В 2012–м на концерте в Италии я исполнил Балладу №1 Шопена. Меня услышал тогда ещё архимандрит, а сейчас митрополит Саранский и Мордовский Зиновий. Он подозвал меня и строго спросил: «А почему вы не играете сольные концерты? Вы должны!» Владыка человек очень убедительный, с пронзительным взором. Ощущение было, что меня встряхнули и разом выбили дурь из головы.
Я начал регулярно заниматься на рояле. Быстро снова обрёл исполнительскую форму. Стал вспоминать прежний репертуар, разучивать новое. Появились какие-то концерты. И до сих пор митрополит Зиновий опекает меня и очень помогает в жизни, даёт стимул к деятельности. Я, к сожалению, не выступаю сольно в том количестве, как бы хотел владыка.
– Ваш аккомпанемент дуэта из I акта «Тоски» на заключительном в этом сезоне Opera night 13 июня удивил мягкостью туше, очаровательным именно у Пуччини лёгким «свингом». Когда успеваете заниматься для поддержания фортепианной формы?
– Если бы была возможность, я бы сидел и играл по 15 часов в день. Но увы. Мне очень не хватает игры на рояле как таковой. Случается вдруг есть хоть час досуга и рядом инструмент – сажусь и занимаюсь. Кстати, благодаря поддержке владыки Зиновия, а также радио продюсеров Йосси Тавора и Дианы Берлин, я сподвигся записать мой первый сольный диск для фирмы «Мелодия». Работа над ним ещё не завершена.
Занятия с вокалистами тоже меня увлекают. При чём не только в качестве концертмейстера и коуча. Огромное количество организационных дел в связи с проектом Opera night, который как бы случайно появился в 2012-м году, и вот только что мы завершили 6-й сезон существования.
– Как Вы придумали такой нестандартный формат – непринуждённые «посиделки» в кафе за столиками с оперными номерами?
– Это родилось из комплекса моих наблюдений, чего не хватает юным музыкантам в детстве, или певцам в самом начале их пути. Для того, чтобы хорошо петь или играть, ты должен выступать на сцене. Настоящие артисты создаются не в классе, где есть возможность остановиться, поправить ошибку, начать ещё раз. Музыка делается только на сцене, вернее, при публике. Тогда происходит некий «химический» процесс, открывается портал общения со зрительным залом.
– Цель раскрепостить молодых артистов, дать им возможность выступить при нескольких десятках доброжелательных слушателей (а теперь ещё и с прямой трансляцией в Интернете, что увеличивает аудиторию и ответственность в разы!) благая и понятная. Но оперное пение ассоциируется у большинства с чем-то строгим, парадным. Отчего Вы не арендовали с самого начала залы библиотек или музеев, где чинно на стульях сидит публика, артисты выходят на сцену в концертных платьях и смокингах, и никакого звона бокалов и, о ужас, запаха еды?
– Меня многие ругали за такие вольности. Кроссовки, рваные джинсы, бейсболка – вот мой любимый дресс-код для посетителей Opera night. Хотя многие уже известные музыканты признавались после, что наша маленькая эстрада в кафе – серьёзный экзамен на прочность, и волнуются они на выходе не меньше, чем в БЗК.
– Как происходит отбор участников?
– Никакого отбора нет вообще. Сейчас часто присылают видео ролики, но бывали случаи, когда даже человек из публики просился выйти и спеть. И отказать я не могу. Я кайфую от этой импровизационности, это же адреналин! Играем по-честному. Если объявляю:сейчас выступит «кот /кошечка в мешке» – значит и сам не знаю исполнителя.
Ещё стараюсь на каждый концерт привлечь «дичь», охочусь на покрупнее. То есть, в качестве специального гостя приходит достаточно известный, иногда даже заслуженный/народный солист оперного театра. На громкие имена хорошо клюют «пациенты» – так мы называем завсегдатаев Opera night. Как ни странно, среди них много врачей-меломанов.
Начинали мы проект в джаз-клубе Алексея Козлова. И в течении нескольких лет заседания Opera night проходили каждую пятницу, начинаясь в 23 часа.
– Что-то изменилось, когда вы переехали в кафе «Март» на Петровке?
– Здесь другая атмосфера, и публика стала приходить несколько иная, более элитарная. Но и проект за эти годы вырос, обрёл известность. Я не целюсь на посещаемость музыкантами или завсегдатаями оперных театров. Мне интересней менеджеры среднего звена или технари, слушающие фоном в офисах или автомобилях попсу. Хочется заставить этих людей понять, что оперные арии – это не сложно, не надо их бояться.
Многие мотивы Моцарта или Верди – та же массовая музыка, только из прошлого. Но та «попса» живёт сто, двести и более лет, в отличие от сегодняшних песен-однодневок.
– Кто-то из «пациентов» признавался Вам, что после нескольких арий в кафе почувствовал интерес к жанру и впервые в жизни пошёл в оперу, и понравилось?
– Много раз! В клубе Козлова часто сидел за столиком колоритный огромный мужчина, налысо бритый, весь в наколках, явно с криминальным прошлым. Всегда сильно выпивший. И однажды он высказался в конце вечера: «Братан, слышь, меня торкнуло по полной!» Потом он начал приходить трезвый, приводить друзей. Если друзья не выдерживали испытания оперой и быстро уходили, то наш «братан» оставался до конца. И вскоре доложил, что сходил в оперу и там было: «Ааааа! Круто!» И что теперь ему стыдно, что прессовал и заставил уехать соседа-пианиста.
Вот с того момента я понял, что моя миссия развивается в правильном направлении. Я хочу, чтобы люди поняли: опера – это доступно и понятно. Её можно так подать и с помощью почти домашней обстановки, и живыми комментариями о произведениях, сюжетах.
Конечно, дома готовлюсь к конкретной программе. Но часто зачитываю что-то и с телефона. Импровизация – наше кредо.
Другая сторона вопроса – освободить от стереотипов самих музыкантов и певцов. У старшего поколения академических исполнителей воспитывалась кастовая закрытость. «Мы – избранные от классики, а вы – неучи, ничего не смыслящая в высоком искусстве». Только последние годы наметилась тенденция, что музыканты не всегда должны выходить к народу во фраках, и что оперная дива может шутить и снимать туфли во время арии.
Есть огромная проблема российской вокальной педагогики. Многие люди, преподающие сейчас в вузах, питомцы советской системы. В которой практически не исполнялся студентами-вокалистами Бах, чуть-чуть Моцарт, ничтожно мало Беллини и Доницетти. И вся зарубежная классика звучала в переводе на русский язык.
Получается, что педагоги не знают стилистики барочной оперы, Моцарта, бельканто. И всё это заставляют петь крупным «веристским» звуком. Хотя молодым голосам именно Бах, Моцарт и белькантисты наиболее полезны. Причём кому-то надо первые пять лет, а кому и десять сидеть на лёгком репертуаре.
На Западе никто всерьёз не воспримет студента-вокалиста, если у него в портфеле на кастинге только Верди, Пуччини или даже Вагнер. А у нас знаю печальный пример молодой ещё сопрано, почти полностью потерявшей голос. А потому что ей в училище в 17 лет давали петь Тоску! Преступление, когда педагоги, в прошлом артисты, пытаются пережить в учениках и дать им спеть то, что сами не реализовали.
– Но выученная ария из крепкого репертуара ещё ведь не вся партия. Неужели и разок спеть в концерте «грех»?
– До определённого возраста и арию петь не стоит. Всё равно как 10-летнему вундеркинду-пианисту из ЦМШ дать Третий концерт Рахманинова. Выучить ноты ребёнок сможет, но прочувствовать и понять музыку – нет.
– На фортепиано и струнных начинают малыши в 6-7 лет. А вокалисты в массе по-взрослому звучат ближе к 20, уже полноправные граждане!
– Слишком быстрое проскакивание начального, щадящего голос репертуара, создаёт «парниковый эффект». Как помидоры из теплицы – крупные и красивые на вид, но ни вкуса, ни запаха. За пятнадцать лет общения с вокалистами изнутри профессии сколько я насмотрелся на ранних скороспелок, выходивших с драматическими ариями и оставшимися без голоса через считанные годы. Впервые говорю открыто. Я тоже преподаю вокал. У меня пока немного профессионалов среди учеников. Но один мой парень, бас-баритон, недавно был в Ла Скала на стажировке, имеет контракты в европейских оперных домах.
Другая девушка, сопрано, у которой на нашем с Майклом Полом мастер-классе открылась шикарная колоратура, отлично закончила Академию им. Гнесиных.
– Ваши ученики и «котики и кошечки» в кафе «Март» – разные категории вокалистов? Или иногда представитель класса Григоряна может выйти на эстраду Opera Night?
– Конечно, я даю шанс выступить и своим ученикам, тем, которые уже могут что-то показать на публике и хотят этого сами. Но тогда они не «коты в мешке», повторяю – там игра в незнакомцев по-честному!
– От Вашей старшей коллеги, опытнейшего вокального коуча Любови Анатольевны Орфёновой слышала, что концертмейстер для вокалиста всё же не может полностью заменить педагога. Вариант, когда пианист сходу говорит новой для него певице: «какая же ты сопрано, когда у тебя меццо!» за гранью этики.
– Вокалисты – те же инструменталисты в переносном смысле. Как скрипач или пианист не может играть без техники, так и певец не может петь оперу, просто обладая природой. Надо овладевать техническими приёмами.
Я столько часов провёл не только в разучивании вокальных произведений, но и сидя как ассистент на уроках Майкла Пола, которого считаю величайшим вокальным мэтром, что беру на себя смелость определять тип голоса и указывать людям не только достоинства, но и недостатки.
Два года назад Майкл приезжал в Москву и устраивал мастер-класс в Фонде Елены Образцовой. Вышел из зала юноша и запел басом романс Шуберта. Мы с Майклом переглянулись, сразу вычислили в этом «басе» тенора и объявили об открытии. В зале шум, недоумение. Но уже через 10 минут распевки с Полом этот парень легко и красиво взял соль, соль диез и верхнее ля. Все ахнули! Это та же механика в физиологии, это система, которая работает.
– Майкл Пол пел на сцене в прошлом?
– Да. Но в какой-то момент он решил, что полезней будет на ниве педагогики.
– А Вы сами поёте хотя бы условно дирижёрским голосом, когда показываете?
– Не знаю дирижёрский это или какой тембр, но что-то показать могу. Хотя просто так вне работы не пою. Открыть миру новый красивый оперный голос – удача, настоящие певцы всегда штучный товар. И не хочу сказать, что я один это делаю. У нас целая команда «искателей».
– А от нуля, в зародыше, можете понять талант и поставить голос?
– Есть у меня в классе светлая голова по математике-физике, студент МФТИ, который пришёл ко мне в 15 лет. У него прошла ранняя мутация лет в 10-11, и в 15 он уже по-взрослому басил. Я сказал, что первые два года будем петь только упражнения. Лет в 17 у него прорезался баритон, потом легко пошли очень быстрые колоратуры. И в 19 лет парень оказался тенором. Распевается до ми-бемоля наверху. При том, что тембр густой, почти драматический.
Сейчас ему 22 года, техническую специальность бросать пока не хочет. Но некоторые профессионалы, послушав его записи, говорят, этот человек вполне может рассчитывать на сольную карьеру. Реально он запоёт в полный голос через 3-4 года.
– И тут наступит сложный для всех момент выбора. Что лучше – «кусок хлеба с маслом», допустим, айтишника, или непредсказуемое будущее оперного певца. Не секрет, что сейчас гораздо меньше стало стабильности в театрах, материально обеспеченного «среднего класса» артистов, по сравнению с советским прошлым. Или ты пробиваешься в успешную «сборную», поющую на Западе по контрактам за жирный гонорар, или прозябаешь здесь на скромном окладе, подчас меньше чем у медсестры или учителя начальной школы.
– В отношении оперы всё чаще употребляется слово бизнес. И я хорошо знаком со всеми его сторонами. Но, упрощая, даже если ты хочешь открыть палатку и торговать овощами-фруктами, ты должен для начала вложиться в её строительство и оборудование. Мои мозги «перепрошились» в отношении творческих профессий, когда я восемь лет занимался рекламным бизнесом. То есть, и музыканту, артисту, певцу, надо постоянно вкладываться в своё дело, чтобы получать отдачу.
А у нас многие, особенно вокалисты, считают, что раз им Бог дал голос, то они особенные. И все кругом им должны – заботиться, наставлять, устраивать прослушивания и контракты. Правда, через несколько лет эйфории наступает понимание, что ты сам должен вкалывать, иначе не получается.
– Что делаете, если к вам попадает молодой певец (у мужчин это почему-то чаще), обладающий прекрасным голосом, эффектными внешними данными, что сейчас тоже особенно ценится, но полный «дуб» в плане музыкальности, с которым надо долго зубрить нотный материал и жёстко контролировать интонацию?
– Сложный вопрос. Будем пытаться работать, развивать слух и музыкальность. Пианист может заниматься без вреда и по шесть-восемь часов, если понимает механику своего тела и контролирует его. Вокалисту для поддержания аппарата надо не более часа в день, но это занятие должно быть предельно осмысленным и сконцентрированным.
В какой-то момент я понял, что есть внутренняя этика нашей работы, сродни врачебной. У нас в Opera night оценочные выражения типа «хорошо –плохо» вообще запрещены, для всех! В начале если кто-то из вокалистов пытался критиковать или обсуждать коллег вслух, я просто выгонял.
И ещё. Если русская инструментальная школа традиционно очень сильная, то вокальная оставляет желать лучшего. Потому я не знаю ни одного хорошо поющего отечественного певца, кто бы не занимался параллельно с основным своим педагогом с неким «тайным советником» здесь или с зарубежными коучами.
– Оргиниальная и неожиданная точка зрения! А я недавно слышала противоположное мнение от прекрасного солиста Большого театра, сказанное очень образно. Вокалист, занимающийся у двух преподавателей сразу, рискует закончить как князь Игорь – не оперный, а муж святой Ольги, что к древлянам пошёл вторично за данью. А они его к двум согнутым берёзам привязали, деревья отпустили, и пополам беднягу разорвало!
– В данном вопросе я совершенно нейтральное лицо. Официально не преподаю нигде, потому и высказываюсь так свободно. Я плотно занят с вокалистами с 2004 года. Сотрудничал с продюсерской компанией NYIOP International Opera Auditions, трижды помогал им делать в Москве прослушивания. С тех пор уровень российских оперных певцов очень вырос. Студенты перестали бояться ездить на мастер-классы, ищут консультации, занимаются с коучами. Лучше стало с пониманием стилистики зарубежной музыки.
В 2014-м я был приглашён в Зальцбург на Моцарт-класс ассистировать великолепной Джаннет Пери, сотрудничавшей ещё с Караяном. Это были две недели счастья! Потрясающая дама, настоящий Мастер. Да и весь Зальцбургский фестиваль – музыкальная Мекка, где за весьма недорого можно посетить несколько мастер-классов, и просто познакомиться с великими старшего поколения. Радостью и удачей было для меня, например, пообщаться с Анной Томовой-Синтовой
– Анна всё так же пленительно хороша собой?
– Да! И более того, она в пристойной вокальной форме. В 2015-м году Томова-Синтова отлично прозвучала в партии Сабуровой в «Царской невесте» на сцене Ла Скала, а ей уже было 74 года. Легенда! Моя жена, сопрано Мария Евсеева-Григорян, старается хотя бы раз в год позаниматься с госпожой Томовой-Синтовой. Она до сих пор может показать всё: верх, низ, беспредельно долгое дыхание.
На вопрос, как ей удаётся и на восьмом десятке сохранять форму, Анна ответила: «Сейчас молодые певцы гонятся сразу за деньгами, за выгодными контрактами. Соглашаются петь всё, что предложат. А наше поколение знало, что каждому репертуару своё время, и перепрыгивать через ступеньку-укорачивать свой вокальный век»
– Весной стартовал ваш совсем новый проект Arena Moscow night. Там концертная программа организована как соревнование певцов в шикарном ресторанном павильоне «Арена» в Царицыно, за передним столом сидит жюри, идёт он-лайн трансляция на портале Культура.рф.
– Arena Moscow night это как телевизионный «Голубой огонёк» по сравнению с «Театральными встречами». Принцип тот же самый, но наличие камер, он-лайн трансляция и почти миллионное количество просмотров за три передачи обязывает.
Сразу, конечно же, пошли комментарии: «Вот, раз тут телекамеры, всё поставлено режиссёром и результат заранее просчитан». Ничего подобного! Да, для «Арены» я уже тщательнее отсматриваю предварительно присланные демо-ролики. Но если певец или певица понравится – смогу даже оплатить дорогу и проживание в Москве на день съёмок.
– Позвольте пожелать всем вашим проектам успеха и умножения в геометрической прогрессии числа «пациентов» и поклонников. И до встречи с её величество Оперой! Будь то за столиком в уютном кафе, у экрана монитора на прямой трансляции или в бархатно-золотом зале прославленного театра.
Открытие седьмого сезона Opera night состоится 12 сентября 2018 в 20.00 в кафе “Март” (Москва, Петровка, 25) – ClassicalMusicNews.Ru.
Татьяна Елагина