Пианист, лауреат второй премии конкурса имени Шопена (2021) Александр Гаджиев — о любимых записях, экспериментах, таланте и судьбе.
— Александр, с момента окончания Конкурса имени Шопена, на котором вы получили вторую премию и специальный приз от Кристиана Цимермана, прошло около трех месяцев. Можно ли сказать, что статус победителя престижного конкурса и его награды уже внесли в вашу жизнь и карьеру некоторые изменения?
— Да, конечно, много всего сразу поменялось. Самое буквальное и очевидное — количество концертов: я посчитал, что в 2022 году у меня запланировано около 93-х концертов, что, в общем, очень много.
Я не привык к такому, но с другой стороны, это очень здорово, потому что мне всегда было интересно путешествовать, играть в разных местах, в разных странах. Так что в этом году будет очень много географических возможностей, по-моему, около 30-ти разных стран: Австралия, Япония, Тайвань, Европа. И Россия тоже.
— В вашем Instagram вижу много событий: концерты, интервью, много выступлений и анонсов. Очень активная концертная жизнь у вас началась после конкурса.
— Конечно, конкурс имени Шопена — большое событие, незабываемый момент в моей истории. Много всего происходит, но мне нравится.
— К такому взлету вообще можно быть готовым? Это можно как-то предвкушать, или оно просто происходит — и человек… проявляется, узнает себя в новых обстоятельствах? Действует в силу своих возможностей и данных.
— Я об этом, кстати, много думал. У каждого своя история, и многое зависит от того, что происходило до этого, зависит также от страны, в которой человек жил. Мне кажется, в России музыканты более подготовлены к такой жизни. И таких примеров очень много — таких больших карьер, больших победителей. Они знают, о чем речь — особенно, когда учишься в таком учебном заведении, как Московская или Санкт-Петербургская консерватория.
Я родился и жил в маленьком городе в Италии. Когда мне было 15-16 лет, я мог себе представить, о чем это все, но примеров я не видел, это было в фантазиях.
Потом я переехал, жил в Зальцбурге, Берлине. В Берлине стали происходить вещи более интересные: много контактов, знакомств с музыкантами. Но то, что происходит сейчас, происходит впервые.
Конечно, к конкурсу можно подготовиться, естественно. А к тому, что происходит после конкурса — сложнее. Это должно быть в характере человека, мне кажется.
К тому же, зависит от того, чего ты сам хочешь: есть люди скромные, есть более открытые. Для одних карьера очень важна, для других — менее важна. Путь зависит от многих факторов.
— Появление концертов, ангажементов, выступления с известными дирижерами и есть цель участия в престижных музыкальных конкурсах. Вы сказали о большом количестве предстоящих концертов, я смею предположить, что для кого-то, в силу разных причин — здоровья, характера, темперамента, мироощущения — такое количество выступлений может оказаться неподъемным, все ведь очень индивидуально.
В связи с этим вопрос: пианист, который получает эти возможности после конкурса, может каким-то образом регулировать и корректировать количество концертов? Либо это становится понятным в процессе, когда новая концертная жизнь уже началась?
— Это, конечно, становится понятным в процессе. К сожалению, мы живем в таком мире, где нет особенного баланса — ни в общем в жизни, ни в нашей, музыкальной части жизни. Намного больше прекрасных музыкантов должны бы играть больше концертов, и есть музыканты, которых слишком много. Если бы это зависело от меня лично, я бы, конечно, определил что-то по-другому. Но к этому тоже нужно прийти.
Я думаю, что упомянутые процессы происходят быстрее, чем, я предполагаю, происходили раньше — может быть. Возможно, это просто фантазии, возможно, это всегда было так и сейчас продолжается в другом формате. То есть, все строится очень медленно, и потом, через некоторое время, люди могут распределить свое время более гуманно, по-другому.
Но, опять-таки, я никогда не был против такого образа жизни, хотя такого подъема у меня никогда не было, несмотря на победы в других крупных конкурсах. Поэтому жизнь после конкурса имени Шопена — это тоже новость и интересная возможность.
И мне бы очень хотелось видеть своих близких друзей, очень хороших музыкантов, на сцене, хотелось бы слушать друг друга чаще и ходить на концерты друг друга. Я думаю, было бы здорово, чтобы между музыкантами было больше общения.
— Многие музыканты, за плечами которых — большое количество конкурсов, говорят, что конкурс — это своего рода лотерея, участвуя в которой, трудно предугадать результат. Александр, вас можно назвать опытным конкурсантам, но в чем заключается этот опыт, если каждый новый конкурс — это новый мир? Можно ли вынести опыт из участия в конкурсах?
— Это личное дело, но для меня, например, это всегда был момент глубокой концентрации.
В 2015 году я участвовал в конкурсе в Дублине, мне кажется, это было одно из моих самых удачных конкурсных выступлений, но я не прошел во второй тур почему-то. Я помню, что очень хорошо готовился к выступлению именно во время конкурса. И каждый конкурс был для меня временем очень глубокого напряжения и концентрации, я всегда находил новое вдохновение. И я мог развиваться во время конкурса, так было и на Конкурсе имени Чайковского в Москве, и на конкурсе Хамамацу в Японии.
Так что я думаю, что самый большой опыт, который ты можешь вынести — опыт этого времени: к какой степени концентрации ты можешь приблизиться, как ты научишься быть с самим собой.
Конкурсное время — время нереальное. Все происходит будто не наяву, время останавливается. В этот момент и начинается другое.
— Личное.
— Да, очень личное. И конкурс — я так всегда думал, — это не борьба с другими людьми, с другими участниками, никогда. Это борьба с собой.
— Узнаешь себя с разных ракурсов, возможно, через другую оптику.
— Да, абсолютно. И тот, который способен с собой справиться, управлять с собой в своем мире, своей системой самым лучшим способом — тот обычно получает лучший результат.
— А о каких-то закономерностях в конкурсах можно говорить? Пример с конкурсом в Дублине: вы считаете выступление на нем самым удачным в своей конкурсной жизни, но дальше первого тура не прошли. И так бывает не только с вами.
— Знаете, вдруг многие вещи как бы… складываются. Много элементов, кирпичиков складываются вместе — либо в техническом плане, либо ты раскрываешься эмоционально. Например, ты уже где-то играл, тебя уже знают, публика тебя любит. Это какой-то маленький космос, который должен совместиться, и потом получается хороший результат.
Я не думаю, что есть объективные законы, но, конечно, нужно быть очень уверенными в том, что ты делаешь — это самое главное. Это реально самое главное, потому что сразу видно, уверен человек или нет. А если ты сам в себе не уверен, то другим будет еще сложнее тебе поверить. Но при этом нужно оставаться честным к тому, что делаешь. Важен баланс.
— У меня, преданного конкурсного слушателя и болельщика, тоже есть своя теория. Понятно, что музыкальный конкурс не стометровка, и вопросы, и разочарования будут всегда. И теперь я думаю, что выступление должно быть настолько уверенным и профессиональным, такого высокого художественного уровня, чтобы само по себе имело художественную ценность, без привязки к конкурсу и всей шумихи вокруг него. Чтобы игру хотелось переслушивать и через много лет — она должна быть произведением искусства. В таком случае, даже если музыкант не пройдет в финал, это не так страшно, потому что его исполнение (спасибо, Youtube) будет звучать, музыка будет говорить сама за себя. Что думаете?
— Да, абсолютно так. С моей стороны могу сказать, что я долго общался с товарищем Шопеном — и особенно в последнем году, во время ковида и локдауна.
Во-первых, я нашел очень интересную книгу, в которой Шопен представлен в воспоминаниях своих учеников. Книга очень интересная и познавательная, в ней много полезной информации о технике, о legato, cantabile, об итальянской опере, в общем о музыке — и не только. Книга подарила мне много разных размышлений и возможностей: как заниматься музыкой Шопена, как приблизиться к ней.
Я пытался выразить эту музыку многими способами, и потом, мне кажется, что-то сделалось само по себе. Не так, что ты форсируешь, чтобы интерпретация сформировалась, но со временем, если у тебя есть ежедневная постоянная работа и стремление к этому, что-то само по себе сформируется. И когда это происходит — оно происходит абсолютно органично. И потом, я думаю, производит хорошее впечатление и выделяется. Но выделяется нормально, абсолютно естественно — потому что был какой-то процесс.
Если есть процесс — будет результат этого процесса.
— Мы говорим о конкурсах и о Шопене. Говоря о конкурсах, всегда подразумеваются выносливость, стрессоустойчивость, стойкость, воля к победе. Шопен — синоним тонкости, ранимости, хрупкости, уязвимости, нежности, поэзии и других деликатных чувств. Конкурс имени Шопена — есть в этом что-то парадоксальное: как ранимости и хрупкости пройти пять туров, выдержать испытания? Или так нужно, это правила игры?
— Я не думаю, что конкурс имени Шопена ищет самого лучшего исполнителя музыки Шопена — очевидно. Потому что сам Шопен наверняка не прошел бы далеко в конкурсе, этот способ был бы ему не близок.
Конкурс имени Шопена — это другое. Это поиск очень солидного музыканта и пианиста, который в какой-то степени может представить мировое музыкальное направление на пять лет. Я думаю, это организаторы конкурса и пытались делать в прошлом и сейчас — найти образ пианиста, не образ интерпретатора только Шопена.
— А Шопен, со всеми сложностями техническими и душевными, выступает как индикатор на талант и мастерство?
— Да. Я думаю, что это самая честная музыка.
— Какой из жанров, в которых писал Шопен, вам ближе всего, а какой дался сложнее?
— Как показал опыт, мне близки большие сонатные формы (Александр удостоен специального приза Кристиана Цимермана за исполнение сонаты — прим. ред.). Наверное, Соната — самое близкое мне произведение. Конечно, и Полонез-фантазия. Я бы сказал, что мне близки поздние произведения композитора.
Я анализировал это: я пришел к Шопену с другой стороны — не от Баха, а со стороны Скрябина и Дебюсси, можно сказать, в обратном порядке. Также очень люблю Баркаролу op.60 и Четвертую балладу. Еще одно очень близкое мне произведение — прелюдия из op. 45. Я исполнял эти сочинения на конкурсе.
А самый сложный жанр… Конечно, баллады очень сложные, потому что их форма немного импровизационная: постоянное движение и постоянно все меняется, пианист должен очень быстро реагировать на материал. Наверное, баллады — самые интересные в музыкальном плане.
А так, я подружился со всеми жанрами — мне очень нравится исполнять мазурки. Вальс… — конечно, это совершенно другой способ выражения, но тоже прекрасный.
— Александр, вы преподаете?
— Очень редко у меня были мастер-классы и будут в этом году. Но я пока не преподаю. Думаю, что рано или поздно это придет в какой-то форме.
— Если бы перед вами стояла задача открыть ученику мир Шопена, как думаешь, с чего бы вы начали? Возможно, это была бы и не музыка, а рассказ, фильм, картина, история? Или музыка сама все скажет?
— Я думаю, что очень важно сразу слушать хороших исполнителей. Для меня это стало самым большим открытием: дома у меня были диски с произведениями Шумана в исполнении Корто. Помню, у меня было много разных записей: «Крейслериана», «Карнавал» и другие.
Я абсолютно уверен, что можно играть очень хорошо даже плохую музыку и сделать ее интересной для слушателя. И наоборот: самую прекрасную музыку можно представить в таком неинтересном и скучном виде, что она покажется некачественной. Поэтому слушать хорошие исполнения — это очень важно.
Я бы сразу начал с исполнения Шопена и я думаю, самое лучшее — слушать вживую. Можно сыграть ученику что-нибудь и показать, насколько это человеческая музыка. Естественная, ненадуманная, а с другой стороны — невероятно богатая. И сразу подключить человека к этому, это самое интересное.
Ведь сам Шопен не был философом, ему было очень сложно писать — в отличие от Листа, который писал бы стихи всем женщинам и мужчинам мира. Шопену было интересно выражаться через звуки, через музыку. И поэтому нужно исходить из этого.
— Какие записи музыки Шопена ваши любимые? Возможно, в отношении жанров и исполнителей.
— Люблю вальсы в исполнении Дину Липатти. Люблю записи Морица Розенталя, Иосифа Гофмана, Владимира Горовица, записи Рахманинова. Хотя, если честно, я намного меньше слушал Шопена, чем, например, Шумана или Листа. Запись Сонаты Листа в исполнении Горовица я мог слушать десять раз в день.
Шопена не очень много слушал в записи, потому что мне всегда казалось, что его нужно слушать вживую.
— А может, еще и потому, что эта музыка очень личная, ее хочется исполнять самому, общаясь с композитором напрямую.
— Это тоже.
— Говоря об искусстве в целом и о Шопене в частности, нельзя не затронуть две важные категории: талант и вкус. Думаю, что для исполнения Шопена они — условие.
— Да, нужно каким-то образом их объединить (улыбается), потому что только одного недостаточно.
— Александр, как бы вы определили, что такое талант?
— Это хороший вопрос, я размышлял над этим. Я думаю, что талант — это необходимость, потребность. Если мы говорим о музыкальном таланте, то потребность, чтобы что-то звучало именно так, а не по-другому. Это внутренняя потребность выразить то, что ты чувствуешь.
Конечно, со временем, с возрастом взгляды меняются, ты меняешь свое отношение к вещам, видишь по-другому, иначе. Но когда появляется эта интуитивная потребность и ты точно знаешь, как должно быть, когда ты это чувствуешь — это, я думаю, определяется и выражается словом талант.
— А вкус?
— Я думаю, он развивается. Вкус — это в принципе человеческая вещь. Он развивается со временем, пониманием и опытом. С экспериментами.
Порой нужно экспериментировать, чтобы раскрыть для себя больше возможностей и потом из этих возможностей выбирать: что тебе более интересно, что получается, что — нет. Что имеет смысл, что смысла не имеет. Иногда нужно выходить из своих собственных границ, чтобы получить новый опыт. И потом развивать свои возможности и вкус. Вкус — это тоже, наверное, выражение своих возможностей, ведь если у тебя возможностей больше, у тебя более тонкий звук, более тонкая фразировка, интересная интерпретация.
Допустим, у тебя есть три аккорда, и ты можешь сделать некоторые вещи, а если у тебя пятьсот разных аккордов, ты можешь написать более изысканную музыку — то же самое в архитектуре, в искусстве в целом, во всем. Вкус показывает твои возможности и то, как ты ими управляешь, как их используешь, ищешь пропорции между ними.
— А можно говорить о том, что вкус — это в том числе и выбор?
— Конечно. Выбор. Есть какая-то свобода в том, что можешь играть без вкуса (смеется).
— Мы говорили о конкурсах, о закономерностях, процессах, взаимодействиях… Александр, вы верите в судьбу? В судьбу как во что-то, что не зависит от человека, что не может не произойти или, напротив, никогда не произойдет.
— Да, абсолютно. Потому что если даже смотреть на свою жизнь — миллиард разных факторов создают жизнь человека. Я думаю, что только очень-очень уверенный в себе человек либо просто дурак может подумать, что все от него зависит. Потому что это не так.
— Понимание, что не все зависит от тебя — жизнь облегчает или усложняет?
— Облегчает. Я не думаю, что все то, что мы делаем, настолько серьезно. Наверное, это облегчает жизнь.
— Если бы у вас была возможность пожить в теле другого человека, в другой эпохе, какое время и личность вы бы выбрали?
— Я бы пожил в начале XX века — это самое интересное время в истории для меня.
Если говорить о человеке — наверное, в теле Скрябина, когда он писал Пятую сонату. Это было бы очень интересно — интересно не то слово. Это было бы просто потрясающе. Нереально.
— Как думаете, на кого из литературных персонажей вы похожи?
— Возможно, мой ответ покажется претенциозным — мне очень близка книга «Идиот», мне близок князь Мышкин. Также мне близко творчество австрийского писателя Элиаса Канетти, его трактовки.
Я всегда в поиске, никогда не доволен тем, чего достигаю. Тема Фауста, тема бесконечного поиска всегда была мне очень близка.
— Если бы у вас была возможность побывать на любом из конкурсов имени Шопена в качестве слушателя, на какой из них отправились бы?
— Я бы очень хотел послушать своего педагога Павла Гилилова на конкурсе имени Шопена в 1975 году, где он получил четвертую премию. Есть его запись Полонеза-фантазии, которая для меня абсолютно потрясающая.
— А если говорить о концертах?
— Два концерта. Первый — концерт Гленна Гульда в Большом зале Московской консерватории в 1957 году. И есть запись концерта Рихтера в Праге, где он исполняет «Отражения» Равеля — абсолютно гениальная запись. На этих двух концертах я, конечно, хотел бы побывать.
Беседовала Татьяна Плющай