В Большом театре показали гастрольную петербургскую «Чародейку» Чайковского.
Это спектакль Мариинского театра, поставленный — давно — знаменитым режиссером Дэвидом Паунтни и возобновленный в 2018 году. Идет он на сцене нечасто, на сегодняшний день это один из редких ныне образцов европейской «режиссерской оперы», то есть театральной рефлексии наших дней на историю искусства.
Естественный театральный процесс (не будь его, публика, начиная с XIX века, вечно смотрела бы один и тот же «реалистический» спектакль, а история мирового театра закончилась, едва успев начаться) нашел в Паунтни талантливого адепта. Как он говорил в интервью,
«в опере смысл не подчиняется логике, не имеет линейного изложения; он основан на ассоциациях, на созвучиях».
Режиссер прочел историю отношений Кумы и семьи князя как экзистенциальную драму, а не как древнерусскую локальную историю, он говорил, что делает
«”домашнюю пьесу”, сюжет которой не привязан к историко-временному контексту и может разыграться где угодно и когда угодно».
Концепция «Чародейки» обходится без сарафанов и теремов. А если нужно именно национальное, вспомните родного Достоевского, герои которого, как и персонажи оперы, одержимы гибельными, неконтролируемыми страстями.
История, в которой отец и сын любят одну женщину, жена отца бешено ревнует, и всё это приводит к насилию, безумию и смертям — чем не роман Федора Михайловича? Но если требовать от театра литературного буквализма, то перенос действия из вполне условной старой Руси (именно условной, если внимательно вчитаться в забавное, а-ля рюсс, топорно архаизированное либретто) во времена самого Чайковского, то есть в XIX век, может и напрячь.
Отсутствие кокошников до сих пор, хотя спектаклю Паунтни уже четверть века, ошеломляет консервативную публику, Хотя, собственно, чем? Видели мы и покруче решения опер.
Другое дело, что без авторского присмотра постановка сценически несколько захирела и, как многие давно идущие «на автомате» спектакли, требует чистки изначальных мизансцен.
Например, Княгиня (Анна Кикнадзе) с репликой «Ты столько золота не видел» осыпает колдуна (Станислав Трофимов) купюрами, но через пару минут тот вдруг спрашивает «а где золото?». То есть купюры были брошены преждевременно.
Можно как угодно относиться к Паунтни, но он крепкий профессионал и не стал бы допускать такие ляпы. Равно как и превращать хитрого колдуна в старца с реальной деменцией.
В общем, расклад такой. Дамы в турнюрах, мужчины во фраках, княжич Юрий (Сергей Скороходов) тоже. У князя не терем, а богатый особняк, у Кумы (Инара Козловская) — не трактир, а богатый «веселый дом», и всё это — один и тот же замкнутый интерьер, различающийся лишь деталями.
В сцене народного бунта стены проламывают, а в финале, когда всё у всех идет наперекосяк, перекашивается и дом, его стены разъезжаются, потолок провисает, в окно теперь торчит ствол упавшего дерева, аналог глухого леса.
Всё на сцене лишь в трех цветах – красном, черном и белом, и, если внимательно смотреть, понятно, почему и где какой цвет. Роль условного наваждения играют маки в руках девиц Кумы. Мечта о воле (знаменитое ариозо «Глянуть с Нижнего») воплощена в полете дивана, на котором возлежит и поет всеобщая чаровница. Сама она, впрочем, по замыслу, умна и величава, ни капли вульгарности.
Оркестр Большого театра с Валерием Гергиевым, по велению дирижера, был больше сосредоточен на страстных апофеозах, в увертюре броско сменил идиллию простора тревожным штормом, в сцене драки стульями вообще неистовствовал, а в финале, когда князь сходит с ума, выдал нечто душераздирающее. Главное, с певцами на этот раз не расходились, почти. И щедрый мелодраматизм Чайковского, от неги до злобы, оркестранты передали сполна. Будь больше репетиций с Гергиевым, было бы и больше нюансов.
Не так, увы, радужна картина с вокалом (я была на первом спектакле). К хору, особенно в момент смерти Кумы, когда полифония голосов скорбит, претензий нет. Но есть вопросы к солистам.
По большому счету, один лишь блистательный Владислав Сулимский (Князь) соответствовал высокому мировому рангу, на который претендует Мариинский театр (ведь претендует же?). Как Сулимский пел и как играл! Все комплексы самодура, спесь начальника, неудовлетворенная страсть «папика», звериная ревность и дикий душевный срыв — всё было показано в ярком баритоне. Поистине шекспировский характер.
Но, когда на сцене царил Сулимский, сильнее ощущалась возможность претензий к исполнению прочих солистов. И по актерской, и по певческой линии.
У кого-то не было силы голоса и необходимой харизмы. Кто-то не очень справлялся с техническими сложностями и правда трудной партии, другая просто выдавала остатки былой вокальной роскоши. Певцы, в частности, имели проблемы с верхами или играли «не в ту степь», например, в пьесу Островского, что в случае Паунтни совсем не к месту. Не случайно спектакль начинается и кончается одной и той же мизансценой: за трапезой в доме Князя сидят члены его семьи, а вышколенные лакеи приносят и расставляют тарелки и рюмки.
Только в финале это уже не семья, а безумный убийца-отец, скрюченный труп сына и ошалелая или мертвая мать-отравительница, но все равно житейское шоу должно продолжаться. И бездумно скачет на игрушечной лошадке та же безымянная невинная девочка, что чинно сидела за домашней трапезой в начале.
Опера о том, как плохо люди справляются со своими тараканами в голове, может быть назидательной. Если ее хорошо споют.
Майя Крылова
Музыкальный и балетный журналист. Неоднократно эксперт фестиваля "Золотая маска".