Большой и Малый театры совместно поставили «Снегурочку» с музыкой Чайковского.
Проект возник по инициативе ГАБТа, вспомнившего, как в 1873 году Малый театр закрыли на ремонт, и артисты играли в соседнем Большом. Рачительная Дирекция императорских театров решила сделать общий спектакль, с драмой, оперой и балетом. Известному драматургу Александру Островскому заказали пьесу, а музыку – с подачи писателя – попросили написать молодого Чайковского.
И вот в ГАБТе подумали: отчего бы не повторить? Без ремонта. К тому же можно отметить 200 лет со дня рождения автора пьесы. Спектакль шел больше пяти часов (нынешний в ГАБТЕ сокращен почти вдвое). Задачи сделать реконструкцию не было, да это и невозможно.
Как известно, лозунг Малого театра – блюсти традиции русского психологического театра. Но именно это сочинение Островского не похоже на его бытовые пьесы. Это не просто сказка, а сказка-мистерия, написанная не для детей, а для взрослых.
Конечно, и детям среднего детского возраста можно ее читать. Но они, ухватив внешнюю сторону, не поймут и не почувствуют многого. Это как в случае, например, с Толкиеном, у которого не просто сказочные квесты, но философические осмысления целой вселенной. Или как с оперой Моцарта «Волшебная флейта», где в сказочную назидательную историю ее авторами вплетены масонские смыслы.
Так что «психологический театр» в чистом виде – наверно, не лучшее решение для символической и аллегорической пьесы про познание любви, и не только Снегурочкой. И не только про познание, но и многом другом. Это, по сути, чувственная и плотская пьеса, но одновременно – идеалистическая и поэтическая. Важно показать эту двойственность.
Яркие бытовые штрихи (в лице Бобыля и Бобылихи) не должны вводить в заблуждение. «Снегурочка» – не о быте, она о бытии. Так ее и следует ставить. Без непременной цели сделать «очень традиционный и понятный зрителю спектакль». Даже (а может быть, тем более) с музыкой. Это, конечно, трудно.
Надо сказать, что постановщики, главреж Малого театра Алексей Дубровский и сценограф Мария Утробина, задачу частично понимали. Действие постоянно колеблется между наглядной понятностью и поэтической условностью.
Взять хотя бы изящное оформление в виде органных труб, по-зимнему холодных. Даже «избы», как бы висящие в воздухе, сотканы из труб, только разноцветных. А царство мороза из хрустальных серо-белых кристаллов – тем более. (Есть правда, одна неувязка, но существенная. Пол сцены тоже выложен чем-то «хрустальным», таким, что танцевать на нем в музыкальном спектакле нельзя, ибо громкий треск и стук от «бухающих» ног вмешивается в звучание. Странно, что в театре никто не рассказал об этом пришельцам из драмы).
Стремление сделать спектакль для семейного просмотра (12+) все же пересилило.. Хотя именно о сложности замысла драматурга говорит анонс ГАБТа:
«в честь 150-летия первой постановки на сцену Большого возвращается «Снегурочка» Александра Островского. Именно здесь состоялась мировая премьера самой загадочной пьесы великого драматурга».
Увы, загадочность пьесы-притчи об обновлении мира (тоже тема этой сказки) не прочитывается превалирует та или иная буквальность, хоть и красочная. Хор Весны в пестрых шапках-цветах, костюмы берендеев – смесь «от кутюр» и фольклора, сама Весна в красном платье эффектно спускается на лонжах. Лешие в темных мохнатых обмотках скачут, как свита феи Карабос в «Спящей красавице». Но отчего Мизгирь ходит в золотом и серебряном люрексе? Это его богатство показано? Отчего на одном берендее очки, а на другом – клетчатое пальто? Для смеха?
На первом показе ощущалось: многие зрители слегка недоумевали: что они тут делают без отпрысков? Точно такое же мнение позже высказали многие обитатели соцсетей. Отзывы в духе «как на ёлку новогоднюю сходили». Или, простите, писали и злее: на сказки-телешоу с поп-звездами.
Эту постановку, как детский утренник, мне кажется, нужно показывать утром. Чтобы дети участвовали так, как на утренниках: активно. Музыка Чайковского, светло-праздничная, хоть местами в спектакле сокращенная, на этой же стороне.
Но что делать со второй половиной, прописанной Островским? С драмой эмоциональных несовпадений, например. С тем, что обезумевший от страсти Мизгирь грозит деве физическим насилием, а Берендей спокойно принимает гибель невинных (это «тревожить нас не может»), ибо для нормальной жизни языческого племени нужна сакральная жертва немилосердному богу. Ведь почти что тема «Весны священной». Вот где нужны непрямолинейные решения.
Тут, я думаю, таится ответ, почему после премьеры в 1873 году спектакль Островского-Чайковского успеха, мягко говоря, не имел. А ведь какие актеры играли! И Ермолова и Федотова, и Живокини. Лучшие силы. Видимо, режиссерски органично совместить мало совместимое – быт и сверх-быт, наивность и искушенность, текст и подтекст – у всех постановщиков не очень получилось.
А вот оркестр ГАБТа под управлением молодого дирижера Ивана Никифорчина работал точно и ловко, с порывистым воодушевлением, передавая, как писал Чайковский о своей музыке, ее
«радостное весеннее настроение».
Обилие треугольников создавало имитацию сверкания снега и зимней прозрачности льда. Ударные поддерживали хвастовство Мороза. Кларнет соло помогал песне Леля. Так что «швы» между композиторской обработкой русских народных песен и использованными самим Чайковским фрагментами уничтоженного им балета «Ундина» были мало заметны. А если все же можно заметить, так это воля Петра Ильича, соединить так и такое.
Певцы, особенно Алина Черташ (Лель), звучали, что называется, манко. Все, и Иван Максимейко (Брусило) , и запевала- гусляр (Сергей Балашов)… Но Черташ, с ее густым контральто, органичной игрой в юношу и совсем не стыдным драматическим произношением текста впечатлила больше всех.
Драматические актеры из Малого театра играли, как правило, сочно. Мелкие сельские обыватели Владимир Носик и Ирина Муравьева (Бобыль и Бобылиха) – прелесть что такое, правда русский психологический театр во всей полноте.
Царь Берендей у Михаила Филиппова неуловимо (то есть актерски тонко) неоднозначен: то милый общий дедушка, то расчетливый до цинизма правитель. Или оба сразу.
Вальяжный Мизгирь (Андрей Чубченко) тут немолод, и его внезапная страсть к пятнадцатилетней девушке решена прямолинейно и брутально.
Обе девицы – Снегурочка (Анастасия Ермошина) и Купава (Алина Колесникова) в подаче актрис доведены до двух типов: милой интеллигентки и броской оторвы. Голоса обеих исполнительниц вернее, их манера произносить слова (и манера держаться) весьма выразительны.
Были приглашенные цирковые акробаты в сцене Масленицы, они показали, что народное гулянье, весело. Там же и бег в мешках, и ходули. Были танцы, поставленные хореографом Викторией Арчая в стиле «эстрада с элементами классики», и я бы предпочла видеть в этом кордебалет театра, а не артистов миманса. Они не равны танцу.
Та же Арчая – режиссер по пластике, а значит, автор предельно «елочного» начала спектакля, где миманс дружно машет крыльями и всячески изображает птичьи повадки. Ну да, Весна же про птиц говорит. Надо их реалистически изобразить. Дать помахать.
Снегурочка в финале тает, опускаясь в люк. Из люка навстречу людям выталкивают ее венок. На память. В зале в этот момент смеются. Гимн Солнцу-Ярило, получившему свою жертву, все радостно поют на фоне светила на заднике. Снегурочка растаяла. Теперь у берендеев всё будет хорошо.
Майя Крылова