В концертном зале «Зарядье» завершился цикл «Все симфонии Малера». По иронии судьбы Первая симфония композитора была исполнена последней.
За пультом Российского национального оркестра стоял Александр Рудин.
Он привнес свою авторскую манеру исполнения: интеллигентную и ненавязчивую, но при этом вполне аналитическую. Малеру, с его страстью к эмоциональным преувеличениям, это как раз подходит. Ибо уравновешивает.
Первую симфонию молодого Малера (1888) исполняют сравнительно редко, хотя она во многом показательна. От Вагнера, партитуры которого Малер тщательно изучал, он унаследовал огромный оркестр с усиленной медно-духовой частью. От композиторов–романтиков – идиллические (Шуберт и Вебер просто прочитываются) и мятежные настроения. От себя, уже в Первой симфонии, добавил то, что в более позднем творчестве станет очевидным: балаганность как важную смысловую и оркестровую краску.
Это сочетание возвышенного и вульгарного, по прежним меркам, не сочетаемого – главный принцип парадоксального малеровского мышления. Чтобы понять Малера, нужно помнить, что высокое у него может не только мгновенно перейти в низкое, но и само стать низким, то есть ироничным. То же самое с оппозицией «серьезное-насмешливое», «бойкое-тихое». Музыка в этом смысле капризна, как романтическая душа.
Малер, в сущности, завершил то, что культивировали романтики – довел до предела перманентную изменчивость психики лирического героя, его резких, вспыльчивых реакций на мир, рожденных пониманием мирового несовершенства .
Автор сперва назвал опус «Симфонической поэмой», потом дал ему название «Титан», в честь любимого романа Жан-Поля Рихтера. Сверхидея симфонии, о которой автор не раз писал – лирический герой из идиллии переходит в раздрай, переживает мрачное настроение, но в итоге выруливает к некой гармонии. Была у сочинения и программа: пять частей назывались «Весна без конца», «Blumine», «На всех парусах», «Траурный марш в манере Калло» и «Из ада в рай».
Позже Малер вторую часть исключил, как и литературщину (названия фрагментов). Осталась только музыка. А с ней все непросто. Недаром музыковеды говорят о «неслыханном по меркам 19-го века мезальянсе между жанром симфонии и народными площадными жанрами: уличной песней, военным маршем, садовой музыкой, опереткой, мезальянсе между высоким слогом и вульгарным «жаргоном».
Рудин и РНО четко обозначили расстановку сил. Первая часть симфонии вполне иллюстративна, как Малером и задумано. Начальный звук, долгий флажолет струнных, дает ощущение волшебной инфернальности. Природа – это чудо. Рассвет, восход солнца, пение кукушки (звукоподражание), голоса охотничьих рогов. Пастораль в деревне, как аналог рая.
Потом будет «пастораль» в городе, но уже в кавычках. Расцветет пошлая бойкость, провозглашенная валторнами и трубами, их обычно описывают как «рычащие» и «топочущие». Мещанский лендлер (тут у Малера стоит ремарка «дико») резво мчится вдаль, и оркестр у Рудина «приплясывает» так настойчиво, как хотел композитор.
Танец пропадет – неожиданно и безжалостно – в траурном марше, начинающемся с глухого рокота барабанов и душераздирающих реплик контрабасов. По Малеру, это показ разочарования героя. Рудин так мерно повторяет один и тот же тоскливый квартовый пассаж, что слушатель словно шагает в процессии за катафалком. Но вот в траур врывается вставка – что-то клезмерское, приплясывающее, банальное. Думаешь в этот момент об истоках гротеска Шостаковича и Шнитке. И снова музыканты печатают унылый и «печальный» шаг, одно накладывается на другое.
Тут коварное место для восприятия: дело в том, что Малер написал марш по сатирической гравюре «Звери хоронят охотника», Так что горе на деле липовое, и страдания лицемерны, но догадаться об этом может только внимательный слушатель.
Марш, соответственно, растворится в преувеличенном до грани абсурда оптимизме: струнные напористо ликуют, медные (бесконечные тутти) и перкуссия выходят из себя. Оркестр, если вслушаться, хохочет. И, как я писала,
«почему вдруг нарастает навязчивый апофеоз, с вкраплениями фанфар, и почему он вдруг прекращается – знает только ветер. Или композитор, написавший минорный финал с мажорной кодой».
Дирижер гротеск и пародию не стимулирует, скорее намекает, предоставляя автору музыки возможность самому сказать всё, что нужно. Но оркестр, конечно, схватывает суть коллизии: двойное дно этой симфонии, где наивность героя то поддерживается, то подвергается насмешке, где полно резких перепадов, многозначительных пауз, грохочущих всплесков и слишком в итоге сладкой идиллии.
Рудин дает понять, что в финальном мирно-бурном разрешении конфликта есть подспудная проблемность, ибо пафос и патетика так нарочито сильны, что не веришь. Реплика Малера в партитуре «с величайшей яростью» подсказывает, как лирический герой симфонии будто сам себя уговаривает не горевать. У героя после карнавального шика и траура есть потребность в новой идиллии, и она приходит. То есть герой снова в раю. Но так ли это?
Флейта настолько лучезарна, скрипки до того оптимистичны, оркестр в целом так банально возвышен, что, если бы не короткие, злые взвизги альтов (Малер назвал их звучание «сдавленным и насильственным», а также пыхтящим), мы бы и поверили. Как верили многие современники Малера, обвинявшие его именно в банальности и не считавшие авторскую насмешку. В любом случае вспоминаешь то ли финал «Лебединого озера», когда зло торжествует, но не навсегда, то ли финал «Жар птицы», где благодать расплывается у Стравинского после Поганого пляса.
Заслуга Рудина и в том, что он раскрыл одно из главных достоинств симфонии: ее «потрясающую, блестящую оркестровую технику» (слова знаменитого критика 19- го века Ганслика, бывшего на премьере). Что так называемые «дурные звучности», что гладкий и ладный оптимизм – все решено за счет остроумного и сложного сопоставления тембров.
Малер любил свою первую симфонию и дирижировал ею 15 раз. На вечере с РНО и Рудиным все поняли, почему. Ведь это по-своему рубежное произведение. Конец романтической эпохи и начало времени скепсиса, который властно захватит музыкальное мышление в следующем столетии.
Но тоска по идиллии, исподволь проглядывающая сквозь малеровский первопроходческий стеб, останется. Куда ж без нее?
Майя Крылова