Грандиозный цикл «Весь Стравинский» начался в Московской филармонии. Его придумал и делает музыковед и лектор Ярослав Тимофеев. Цикл рассчитан на семь лет.
Прозвучат известные вещи и раритеты, объем звучания объяснит, почему этот композитор многими считается «самым влиятельным после Баха». Конечно, такие утверждения нельзя принимать за точный рейтинг, ибо искусство – не статистика. Но тенденция, несомненно, существует.
«Моя музыка состоит сплошь из костей»,
говорил композитор, это во многом правда, но к раннему Стравинскому еще не относится. Первый вечер цикла был посвящен времени «откуда ноги растут», то есть началу сочинительства, когда автор, недавний студент-юрист, оставался верным учеником Римского-Корсакова и открытые эмоции не обходил еще стороной, хотя уже делал шаг в иное.
Тимофееву хорошо помогали Академический симфонический оркестр Московской филармонии и дирижер Антон Шабуров. Кстати, как напомнил оратор, именно этот оркестр дали Стравинскому для дирижирования своей музыкой во время знаменитого визита в СССР.
«Фавн и Пастушка», три песни на стихи юного Пушкина. Первый изданный и первый исполненный публично опус Стравинского. Начало пушкинской поэмы дало повод композитору вспомнить Вагнера и Чайковского при создании вокального цикла про невинную Лилу и похотливого фавна.
Эта информация стала вступлением к пению меццо-сопрано Марии Бараковой, чей мощный голос, возможно, не очень был настроен на иронические и эротические порывы сочинения, но пасторальную мелодраму (то есть идиллию и ее нарушение) передал сполна. Хотя, как сказал Тимофеев, короткие попевки, прихрамывающие ритмы и особые гармонии уже напоминают будущий балет «Жар-Птица», а финал с пронзительной трубой – финал будущего «Петрушки».
Забавно было слушать, как использованы инструменты: слова о двух рогах, нависших над грустными очами фавна, сопровождали «нечеловеческие» медные духовые. Сладострастие создавали долгие низкие пиццикато струнных, восемь, например, контрабасов. Погоню изображали тревожные валторны, всхлипы гобоев, флейт и удары тарелок. А когда певица пропела «Но Лила спасена!», в ликовании оркестрового апофеоза вспомнилось «жгучее» немое кино.
«Фантастическое скерцо» для оркестра написано Стравинским под влиянием модной в то время книги Метерлинка о пчелах. Тут, конечно, нельзя не вспомнить «Полет шмеля», созданный любимым учителем автора. В этот момент в оркестре прибавились три арфы, челеста и новые деревянные духовые.
«Жизнь улья, любовные приключения пчелиной матки, снова жизнь улья. Пчелы не спешат, и кульминаций в музыке нет. Есть смерть шмеля во второй части. Как бы обрядовая жертва».
Так Тимофеев, намекая на будущую «Весну священную», описал три части опуса. В котором, хочу добавить, Стравинский продолжил традиции «изобразительной» музыки, и так ярко продолжил, что ему бы наверняка аплодировал бы Гайдн, с его «Временами года».
Имитации гудения роя и его извилистых перемещений в воздухе (короткие штрихи струнных на высоких регистрах с «завихрениями» духовых и взвизгами арф), наглядное «сонное» ползание пчел по улью, наполненному золотистым медом (протяжные легато оркестра); отстранение и холодность звучания, когда встречаются шмель и матка. Кажется, что звук вот-вот перейдет в ультразвук, с помощью длинных гамм, уменьшенных септаккордов и расширенных трезвучий. И наверно, воспоминаний о Дебюсси.
Оркестр и дирижер это подавали со всеми непростыми наложениями, ведь тут и «натурфилософия природы», и налет легкой улыбки во всем.
Никакой улыбки нет в минорной «Погребальной песне» для огромного оркестра, написанной на смерть Римского–Корсакова. Конечно, Тимофеев рассказал о сенсационной находке 2015 года, когда в списанном архиве петербургской Консерватории нашли оркестровые партии утерянного сочинения.
«Наиболее передовым по использованию хроматической гармонии»
позже называл этот опус сам композитор, который был уверен, что партитура погибла в пламени революции и гражданской войны. Это грустная музыка без просветов, где фаготы, туба с тромбоном и глухие звуки барабана создают траурное напряжение. Имитация органа в какой-то момент и струнные, как шелест черных крыл. Снова любимое ранним Стравинским соло трубы. Одинокий голос человека или трубный глас? На ваше усмотрение.
Но вообще-то атеист Римский-Корсаков (о чем напомнил оратор) вряд ли нуждался в музыкальной мистике. Скорее «склепные» гармонии (неожиданно напоминающие прокофьевские звуки в сцене склепа в «Ромео и Джульетте») призваны напоминать о бренности. Композитор на склоне лет писал:
«Я забыл эту музыку, но хорошо помню мысль, положенную в ее основу. Это была как бы процессия всех солирующих инструментов оркестра, возлагающих по очереди свои мелодии в виде венка на могилу учителя на фоне сдержанного тремолирующего рокота, подобного вибрации низких голосов, поющих хором».
Оркестр искупал публику в изощренных трагических красотах, напоминая о том, что Стравинский и колористика – это синонимы.
Симфония ми-бемоль мажор, совершенно контрастная «Песне» – дипломная работа Стравинского в Консерватории. И единственная симфония композитора. Чем она ценна? Непреходящей энергичной бодростью, а это, как сказал Тимофеев,
«дефицитное качество в истории русской музыки».
Четыре части симфонии, как часто бывает у Стравинского, можно воспринимать всерьез, а можно, вслед за оратором, считать, что для композитора-новатора
«работа в академической форме – лучший повод над этой формой иронизировать».
Можно подумать о золотой секвенции, сентиментальности а-ля Чайковский, уважении к методам Глазунова и мелодии песни « Вдоль по Питерской». Но достаточно послушать, как одна и та же музыкальная фраза послушно до назойливости повторяется разными группами инструментов, чтобы проникнуться мастерством дипломника в связях тембров и регистров. Или как фанфары медных духовых возглавляют оркестровые фейерверки, после почти рахманиновских медленных «разливов».
Еще кларнеты заходятся в сантиментах, фаготы ласково ворчат, и разворачиваются темы считалки-буллинга, которой, как сказал Тимофеев, жестоко развлекались дети в молодости Стравинского. Финальный вихрь с грохочущими тарелками, сменившими приплясывающие флейты и совсем разгулявшийся тромбон, доводит этот хэппи-энд до головокружения.
В ближайших концертах цикла лектор расскажет, как Стравинский оркестровал Шопена и Бетховена. Будут исполнены «Жар-птица», «Петрушка» и «Подблюдные песни», символистская кантата «Звездоликий», пройдет мировая премьера арии Шакловитого из оперы «Хованщина» (реконструкция редакции Стравинского для баритона с оркестром) и заключительный хор из той же оперы (тоже реконструкция). Ее сделал сам Тимофеев, когда писал об этой музыке диссертацию и работал с черновиками композитора.
«У нас есть обязанность по отношению к музыке – ее необходимо изобретать»,
— сказал Игорь Стравинский. И правда, он свои опусы скорее изобретал, нежели сочинял. Не к этому мастеру разговоры о душевности, и эпитетами его музыку, как правило, не опишешь. Но можно описать собственными словами композитора: музыка – это
«внесение порядка между человеком и временем».
По аналогии с театром, его творения называют музыкой «представления», а не «переживания». Слушатель на Стравинском должен размышлять и анализировать.
Ни к какому «изму» Стравинский надолго не примыкал, хотя пробовал почти все, от барокко и классики 19-го века до джаза и атональности. Он мастер формы и мастер ее разнообразия. За большую жизнь композитор не раз менял стиль, подобно тому, как это делал другой долго живший титан – Пикассо. Именно это качество невозможно будет не заметить в грядущем цикле. Ведь Стравинский, по словам Тимофеева, напоминает о прошлом, расшифровывает настоящее и пролагает пути в будущее.
Майя Крылова