Скрипачу и дирижеру Льву Маркизу исполнилось 90 лет. И 25 лет прошло с момента выхода диска, где музыканты Amsterdam Sinfonietta под его руководством исполняют Камерную симфонию для струнных и духовых инструментов, ор.73а (Струнный квартет №3 в оркестровке Рудольфа Баршая) и Сонату для альта и камерного оркестра, ор.147а (солист Владимир Мендельсон) Дмитрия Шостаковича.
Amsterdam Sinfonietta – оркестр в Голландии, созданный дирижером, маэстро выступал с коллективом многие годы, накопив большой и разнообразный репертуар.
Второй раз я пишу о Льве Маркизе и его камерном коллективе. Прежде писала о том, как музыканты Amsterdam Sinfonietta играли концерты Феликса Мендельсона для двух роялей. Это было интересно.
В Мендельсоне Маркиза есть главное, что отличает композитора. Немного салонный уют, но без мещанства. Мало рефлексии, много нарядности. Романтизм счастливого, но неглупого человека, у которого все противоречия и разлады – внутри некой целостности. И упоение магией звучности, но не ее криком.
Теперь хочу рассказать о встрече дирижера и его оркестра с Шостаковичем. Ведь уровень записи таков, что ее слушать и слушать. И, что самое важное, мыслитель двадцатого века Шостакович, как и романтик Мендельсон, поняты дирижером во всем многообразии их сложности.
Камерная симфония была создана в 1973 году, и с тех пор версия Баршая (друга Шостаковича) получила всеобщее признание: добавление в партитуру деревянных духовых внесло в музыку новые тембровые краски, особенно в медленных частях, придало опусу новую (и уместную) красоту, иной звуковой объем.
Шостакович говорил, что начало Камерной симфонии не следует форсировать, а играть нежно. На записи сразу слышен нужный звук: легкий, порхающий, «вальсирующая» музыка, подразумевающая торжество беззаботности. Это вдумчивый итог баланса, который у дирижера духовые (флейта, гобой, английский рожок, кларнет и фагот) составляют со струнными, итог порывистого единства и детально проработанной оркестровой переклички.
Легкая тревожность – мостик к органным пунктам, любимому приему Шостаковича во второй части, когда остинатные басы, словно упругая подушка, поддерживают эксцентричные «прыжки» верхних голосов. Оркестр играет это так же впечатляюще, как многочисленные паузы с уходом в тончайшие пианиссимо, представляя музыку сложным многоуровневым полотном.
Вслед за композитором нас бросают из жара в холод и обратно, мы напряженно прислушиваемся к едва слышному «писку» или почти вздрагиваем от «громоподобных» усилений. Ясность дирижерской концепции напоминает, что Шостакович сперва обозначил этот фрагмент словами ««Грохот волнения и ожидания».
Третья часть у Шостаковича и Маркиза – злая скорость, почти бездушная броскость, наступательный акцент повторяющейся темы, мурашки по коже. С итоговыми фанфарами в конце, предвещающими свет в конце туннеля.
Четвертая – тягучее, медленное адажио, освобождающее от прежнего ужаса. Контраст тут подчеркнут, но не настолько, чтоб мы не помнили про настроение торжественной скорби. И финал, где звук снова – и искусно – рождается из недр басов, как «неуклюже» ворочающийся рык, переходящий в оттенки вечного шостаковичевского недоумения: отчего человек так неоднозначен?
Унисонный плач струнных и тщета людских усилий – одно и то же, а одиночество длится через соло скрипки, упорное, но все же затихающее как бы с исходом душевных сил. Дирижер оптимально ухватил авторскую специфику – гаерность пополам с исповедальностью. Это, как и щемящий, истаивающий звук финала, станет перекличкой с Сонатой для альта и камерного оркестра, где ход музыкальной мысли во многом совпадает. В этом смысл соседства в записи Струнного квартета 1946 года, ставшего позже Камерной симфонией, и последнего, предсмертного творения Шостаковича.
Соната для альта и фортепиано написана за несколько дней до смерти композитора, и любой, кто ее играет, не может не помнить об этом. Версия выдающегося музыканта Владимира Мендельсона для альта с оркестром, записанная голландским оркестром – фактически заново написанная партитура, вновь созданное художественное пространство, сочетающее камерность композиторской исповеди с инструментальным богатством, необходимой «прозрачностью» звучания и тонко выдержанным балансом составных частей. Дерзкая затея Мендельсона (а он не только альтист, но и композитор) увенчалась полным успехом.
Дирижер переживает эту музыку как сложное биение пульса – в буквальном и метафорическом смысле. Оркестр рассказывает экзистенциальную историю, разворачивает конспект жизни, от романтического или «скоморошьего» начала «без рефлексии» до необъяснимости небытия в конце. Повествуя обо всем с максимальным тактом. Он не впадает ни в многозначительность, ни в ложный пафос, ни в трагический надрыв, но передает изменчивость и гибкость эмоциональных противоречий, сплав риторики и скепсиса, крик души и ее элегию, в общем, все то, что Шостакович мог и хотел сказать, сочиняя (или описывая?) свою «линию жизни».
Глубокий, густой или прозрачный, сложно нюансированный голос альта (Владимир Мендельсон проявляет чудеса мастерства), открывающий Сонату, исследует созерцательность и вводит в лабиринты хроматизмов, петляя среди прочих инструментов и в мелодии, как тропинка в лесу.
Утонченное звучание записи воспроизводит вариационность партитуры, ее невесомые звуковые паутинки (снова конструкция из пианиссимо с паузами) и взрывные гримасы, точки и тире, изломы темпов и плавность переходов, интонации отчаянного рыдания и нервического скепсиса.
Маркиз мастерски реконструирует оглядку музыки Шостаковича на эмоцию, противоположную очевидно звучащей: смех с оглядкой на тоску, например. В Альтовой сонате тоже есть квази-веселье, наполненное горечью и фатумом. А немыслимо красивое адажио, где царит «таинственная, напряженная тишина», где нежнейшие переливы в каденции альта и финальное шептание оркестра говорят о смятении и смирении, у оркестра, вслед за композитором, становятся прелюдией и постлюдией вечности, исподволь проникающей в музыку и уничтожающей ее.
Музыканты сыграли это с поразительным пониманием сути. Если под сутью понимать мысль композитора, высказанную им первому исполнителю Сонаты, альтисту Федору Дружинину: это не траур, тут «музыка светлая, светлая».
… В партитуре Сонаты цитируется, в частности, Бетховен, а в дни, когда я писала этот текст, праздновалось 250-летие со дня рождения венского классика. Мне попалась на глаза мысль Германа Гессе о юбиляре:
«В его симфониях и квартетах есть места, где из глубины горя и отрешенности излучается что-то бесконечно трогательное, по-детски нежное предвосхищение смысла, предчувствие избавления».
Эти слова (при всем композиторском гротеске Дмитрия Дмитриевича, сигнале нового времени) как нельзя лучше подходят к его музыке.
К тому, как ее слышит Лев Маркиз и его оркестр.
Лев Маркиз: “Из-за похода в цирк я двадцать лет был невыездным”
И еще одно. В канун 2021 года Московская консерватория выпустила диск с записью совместного концерта виолончелистки Натальи Гутман и дирижера Льва Маркиза. Эти мастера вместе с Ансамблем cолистов сыграли произведения Вивальди, Моцарта, Шумана и Шуберта.
Вот что говорит дирижер в предисловии к диску:
«Очень рад, что этот диск услышат многочисленные поклонники Наталии Гутман, рассеянные по всему миру! И большое спасибо Алексею Любимову – за эту инициативу.
Несколько слов об этом памятном концерте 1978 года, который прошёл в Большом зале МГК, где Наташа играла вместе с моим Ансамблем солистов. Наше совместное музицирование началось в 70-х годах и было очень интенсивным. Все музыканты Ансамбля обожали замечательную виолончелистку, а я однажды сказал, что хотел бы сделать специальный оркестр, который будет играть ТОЛЬКО С НЕЙ!
«Ансамбль Солистов» состоял из абсолютной музыкальной элиты тех лет. Лауреаты конкурсов, квартетисты, концертмейстеры оркестров, ведущие исполнители на духовых инструментах… При этом никакого «формального и бюрократического статуса»!
С нами играли и записывались такие скрипачи, как Л. Коган, Н. Школьникова, О. Каган, Л. Исакадзе, М. Лубоцкий; пианисты С. Нейгауз, Д. Башкиров, Э. Вирсаладзе, О. Майзенберг, Д. Алексеев и многие, многие другие. Наталья Гутман была общей любовью и нашим фаворитом! С ней мы сыграли ряд концертов и записали несколько пластинок.
Ещё одно. Мне хотелось бы рассказать нынешним слушателям, что концерты, подобные тому что на этом диске, были ЧИСТЕЙШИМ АЛЬТРУИЗМОМ. Все его участники играли абсолютно безвозмездно! А «гонорар», получаемый спустя месяцы, носил смехотворный характер – пять рублей.
И последнее. Я думаю, что ни у одного дирижера в мире не было такого ПЕРВОГО ПУЛЬТА ПЕРВЫХ СКРИПОК. Концертмейстером у меня сидел Олег Каган, а рядом с ним – прилетевший специально из Ленинграда Зиновий Винников. Я надеюсь, что спустя 42 года, слушая Наталью Гутман и Ансамбль Солистов, вы сможете хотя бы немного ощутить музыкальную атмосферу нашего времени».
Майя Крылова