О себе она говорит очень коротко: «Скрипачка, лауреат всероссийских и международных конкурсов, четырежды стипендиат Президента РФ, трижды золотая медалистка Дельфийских игр России и СНГ. В 2018-2021 годах — ассистент концертмейстера Новосибирского театра оперы и балета, с 2021 года — артист симфонического оркестра. Параллельно веду сольную деятельность. Гастролировала в Южной Корее, Израиле, Австрии и США».
Одержимая служением музыке, но не зацикленная, играющая мировую классику, но современная и эмпатичная, миниатюрная и изящная, как восточная статуэтка, но со стальным стержнем внутри и готовая аргументированно отстаивать свою точку зрения.
Речь скрипачки Аниты Лахиной метафорична и полна образов, от этого объёмна, текуча и очень красива. Её увлечения разносторонни: литература об искусстве и его истории, психология, философия, коучинг, джаз и блюз, танго, открытки с репродукциями Климта… — и поэтому взгляд на мир и процессы, в нём происходящие, широк, а мышление гибко и нестандартно.
— Скрипка, вне всяких сомнений, изысканный музыкальный инструмент, но довольно сложный в освоении. Чтобы достичь серьёзных успехов, начинать учиться нужно с трёхлетнего возраста и даже раньше. Сколько вам было лет, когда пришло осознание, что будете скрипачкой, музыкантом?
— Скрипка, действительно, один из самых сложных инструментов, и в самом раннем возрасте уже принимают в музыкальную школу — года в 3-4. Именно в этом возрасте формируется музыкальный слух, абсолютный слух, уже можно ставить музыкальный скрипичный аппарат: учить правильно держать инструмент, чтобы ручки встали правильно, чтобы тело подстроилось под инструмент.
Знаете, музыкальное образование, игра на музыкальном инструменте — это как искусство бонсай: возможность в детском теле, пока оно податливое, послушное, пластичное, развить все его природные задатки. Как в балете есть выворотность и растяжка, так и с игрой на музыкальном инструменте — тело нужно «заточить» с самого начала.
События, когда ребенка отдают на музыкальный инструмент, и когда он осознаёт, что хочет быть музыкантом, музыкантом с большой буквы, я подчеркну, — две абсолютно разные сферы, разные философии.
Осознание, что я буду музыкантом, ко мне пришло после 25 лет, а до этого я мыслила себя скрипачкой: меня отдали в музыкальную школу на скрипку, у меня хорошо получалось, и я понимала, что это уже будет моей профессией, то есть именно это можно указать в резюме. Большое спасибо моей маме, моим первым преподавателям, ибо мой путь был предопределён, и у меня никогда не возникало вопроса: кто я по жизни.
— Нужен ли с первых занятий серьёзный взрослый подход, или, как у Пушкина: «Чтоб не измучилось дитя, учил его всему шутя…»?
— Смотря какие цели у родителей. Хотят дать ребенку дополнительное образование, чтобы он разносторонне, гармонично развивался — можно и шутя. Вначале, кстати, всё так и происходит: ребёнка, который приходит в класс музыкальной школы, сначала развлекают, учат играючи на музыкальном инструменте.
Но если у него есть задатки, талант, способности, и родители и преподаватели это понимают, то игра в бирюльки заканчивается. Проявившийся алмаз нужно огранить, и здесь уже начинается настоящий труд, дисциплина, иногда и своего рода самопожертвование родителей, чтобы из ребенка воспитать действительно музыканта.
— Отдавая ребёнка в музыкальную школу, тем более, на класс скрипки, родители обрекают его на определённые лишения и страдания, делая, по сути, выбор за него? Или всё же дают возможность попробовать что-то стоящее, что потом даст и удовлетворение, и признание, и станет делом всей жизни, и обеспечит возможность достойной жизни?
— Всё чаще ко мне приходит эта мысль… я всегда буду благодарна маме за то, что отдала меня в музыку. Во-первых, и это самое банальное, — у меня навсегда есть сфера деятельности, в которой я буду работать и развиваться. Другими словами, это мой хлеб, и мне не пришлось переживать жизненные кризисы, чтобы найти себя и понять, чем же всё-таки мне заниматься. В наше время высоких скоростей, где профессии отмирают и появляются новые, а люди в вечных поисках себя, многие могут мне просто позавидовать.
Во-вторых, чем старше я становлюсь, тем больше понимаю, что музыка — это религия, философия, мировоззрение, стиль жизни, характер… это и досуг, и работа. То есть быть музыкантом — это смотреть на мир иначе.
— Помните ли вы свой первый концерт или своё первое выступление, о котором хочется рассказать? Какие чувства, эмоции были перед выступлением и потом, когда уже всё закончилось?
— Самые первые не помню, потому что была очень маленькая. Но у меня остались фотографии с концертов-посвящений в музыканты, своего рода инициаций, в детской школе искусств №1 имени Сергея Прокофьева во Владивостоке. На одной из них я читаю стихотворение про нотку до, а рисунок с этой ноткой висит у меня, как медалька, на груди. И с ней же я играю что-то на скрипочке, щиплю струны, мне около 6 лет, у меня такое голубое платье…
Вот этот момент я помню. После концерта нам выдали красные ленты, где было написано «Юный скрипач». Мой первый педагог уделял огромное внимание таким ритуалам, что прекрасно, потому что ребёнок начинает видеть в музыке не столько развлечение, сколько искусство, к которому просыпается трепет. И после таких ритуалов он начинает чувствовать маленькую ответственность за свою работу и мыслить себя ещё маленьким, но уже настоящим скрипачом.
Ещё помню, как с одной из соучениц мы, как самые успешные, играли в дуэте так называемые афишные концерты: на стенде музыкальной школы висела афиша, где были наши имена, и мы делили с ней целый концерт на двоих. А я просила бабушку дарить мне в такие дни конфеты «Рафаэлло» — мне казалось, что это такой изысканный подарок для меня, к тому же я была жуткая сладкоежка, и сейчас ею остаюсь (смеётся).
— Можете представить себя в другой ипостаси?
— Мне кажется, нет. Вот раньше, лет в 18-19, я пыталась представить себя в иной ипостаси, когда был бунт, и «скрипка — не моё», и «ну и что, что у меня получается — выбор сделан за меня» и всё такое…
В какой-то момент я поняла: «Анита, а ты ведь больше ничего не умеешь»… С одной стороны, была такая досада, с другой — пришло осознание: если я умею играть на инструменте, чувствую музыку, умею доводить зал до определённых эмоциональных состояний, после моего выступления зрители подходят, делятся впечатлениями, иной раз и со слезами — так их тронула моя интерпретация, — у меня нет потолка в росте. Я могу расти постоянно!
Знаете, помимо моих ежедневных репетиций, ежедневных занятий, одно время я очень увлекалась аналитической психологией Карла Густава Юнга. Потом очень серьезно — литературой, потом — философией, искусствоведением… И в какой-то момент поняла, что все эти сферы меня интересуют лишь потому, что я музыкант. Ибо профессия музыканта подразумевает, что нужно знать всё обо всём.
Ведь у нас нет слов в музыке, и я оперирую воображением слушателя, общаюсь с ним только через абстрактный мир звуков, и только моё внутреннее наполнение может эту музыку как-то донести. То есть я являюсь музыкальным медиумом.
Если музыкант внутри пустой, он просто играет красивые звуки, его игра ничего не выражает. Когда я начинаю изучать новое музыкальное произведение, то начинаю читать что-то про композитора, узнаю, в какое время он жил, интересуюсь историей — у меня выстраивается приличный список литературы… И получается, что начали мы с музыкального произведения, а закончили, например, 30-летней войной в Германии, потому что Бах родился после неё, что очень сильно сказалось на его творчестве.
Вот поэтому музыка, только музыка.
— По мнению вашего педагога Марины Кузиной, секрет успеха новосибирских «смычков» кроется в давних традициях скрипичной школы, ставшей известной в нашей стране ещё поколение назад. Ведь наставниками самой Марины Александровны были Галина Степановна Турчанинова и гениальный Захар Нухимович Брон, воспитавшие много звёзд мирового скрипичного олимпа. И воспитанники Марины Александровны сегодня блистают.
А в чём, по-вашему, залог многочисленных побед представителей новосибирской скрипичной школы? Вам, наверняка, есть с чем сравнить — вы приехали из Владивостока в уже сознательном возрасте, в 11 лет, и могли как-то соотнести уровень.
— Скрипичная новосибирская традиция продолжает быть одной из самых сильных не только в России, но и в мире. И даже не секрет, а вся суть нашей школы кроется не столько в знании каких-то технологий, сколько в том, что наши педагоги, наши профессора — гениальные преподаватели, педагоги с большой буквы, которые умеют заинтересовывать, умеют вдохновлять, обладают феноменальным талантом передавать знания. Ведь можно знать очень много, но не уметь это донести.
Мы переехали всей семьёй в Новосибирск из Владивостока, когда мне было 11 лет. Мама понимала свою ответственность как родителя за то, чтобы дать мне достойное музыкальное образование, определить к лучшим педагогам, и именно это побудило нас покинуть родной город.
Как раз в 2005 году во Владивостоке проходил конкурс, на который приехала, в том числе, Марина Александровна Кузина, и её ученики взяли все призовые места. Мама слушала все их выступления, а я просто ходила на все туры, слушала всех, слушала всё, но не всё понимала — маленькая ещё… В тот момент мама и решила всё за меня, как говорится, и сделала всё, чтобы мы попали в Новосибирск, в класс Марины Александровны.
В новосибирской скрипичной школе очень высокие требования к звуку. Звучание — наша фирменная часть, наша «фишка». До сих пор на любом прослушивании, на любом концерте у меня спрашивают: «Анита, а что у вас за инструмент?» А он у меня обычный, максимально для меня комфортный. Но благодаря тому, чему меня научила Марина Александровна, я могу «достать» красивый звук из любого инструмента.
Не менее важно быть внимательным к деталям, прежде всего, к интонации. Марина Александровна никогда не проходила мимо любой моей фальшивой ноты. Это просто аксиома — фальшивых нот не может быть.
И всегда надо помнить, что музыкальные произведения имеют историю, имеют героев. Музыка никогда не воспринимается просто как абстракция. Марина Александровна с самого первого урока учила меня играть о том, что происходит в этой музыке, учила находить выразительные средства, чтобы донести до слушателей смыслы, выразить абстрактную музыку.
— Для маленького, пробующего, пытающегося начать быть музыкантом человека какой инструмент вы бы порекомендовали? Стоит ли сразу замахиваться на «Страдивари», «Амати» или «Гварнери»? Сегодня возможности у всех разные, и в наше время безудержной детоцентричности тщеславные родители на многое готовы. Что первично: престиж или всё-таки формирование эстетики красивого скрипичного тона с первых шагов, стремление получить разные краски в звуке, овладеть техникой? Что здесь взять за первооснову? Звучание инструмента, его конструкцию или родительское самолюбие? Найти своего лютье (как портного или стоматолога), который будет по спецзаказу изготавливать инструменты по мере взросления ребёнка или, для начала, остановиться на том, что предлагают обычные скрипичные мастерские?
— Знаете, как у нас говорят: «Нужно любить музыку в себе, а не себя в музыке». К сожалению, есть такие родители, ради иллюзорной значимости и мнимого престижа готовые и «Страдивари», и «Амати» из частной коллекции своему подросшему чаду заказать. Только зачем вам «Бугатти» или «Ламборгини», если вы первый день за рулём?
В скрипичном искусстве, прежде всего, нужно научиться самому сложному — правильному звукоизвлечению, что даёт возможность слушателю упиваться звуком инструмента.
И если ребёнок так и не научился извлекать звук из учебной скрипки, из своего первого тренажёра, то никакой мастеровой инструмент ему не поможет, а дорогую скрипку из частной коллекции никто никогда не доверит, ведь он её просто испортит своим неумением с ней обращаться. Скрипка — очень капризный инструмент, прямо как мы, женщины (улыбается).
Пока ребёнок делает первые шаги в скрипичной музыке, нужно покупать инструмент, который рекомендует преподаватель, и здесь работает принцип степ-бай-степ.
Редко, но всё же бывает, что личность ребёнка превосходит его инструмент, ибо он уже видит и слышит музыку по-своему, ему есть что сказать, и детская скрипочка здесь не подходит. И тогда это задача со звёздочкой — подобрать такой инструмент, который по формату ещё детский (половинка или три четверти), а по звучанию — взрослый. И совершенно не факт, что это будет «Страдивари».
— Что лучше — прославиться в очень юном возрасте или все-таки дождаться своего часа в более сознательном?
— Отличный вопрос. Я считаю, что есть два типа музыкантов. Все мы слышали про экстраверсию и интроверсию. Так вот, экстраверты черпают вдохновение извне, общаются с людьми, видят ресурс во внешнем мире и его перерабатывают: произведения искусства, какой-то творческий продукт или проект. Они вот так функционируют. И прославиться в юном возрасте способны, как раз, экстраверты. Для них вся жизнь — игра, соревнование, азарт. Поэтому на первом месте стоит техника, техничность. Ведь когда маленький скрипач играет взрослое произведение — это покоряет.
Интроверты же опираются на внутреннее содержание: сами генерируют какие-то мысли, занимаются саморефлексией. Не самопожиранием, а постоянным анализированием. Они любят уединение, черпают информацию из книг, постоянно обдумывают что-то. Для них, вероятнее всего, будет вариантом дождаться своего часа в более сознательном возрасте.
Личность с возрастом становится интересней, ведь именно так приобретается эмоциональный, жизненный, чувственный опыт. Человек впитывает этот мир, перерабатывает его, и ему есть что сказать. Маленьким детям ещё сказать нечего, поэтому они берут техникой. Более взрослые музыканты, кого слава нашла в сознательном возрасте — другие, у них другая миссия, и они играют другую программу.
Поэтому я пошла именно по второму пути: когда мне уже есть о чём сказать, поделиться тем, что я пережила, у меня появились мысли. Я по-другому подхожу к выбору репертуара, и у меня есть свой слушатель, что намного интереснее: больше человеческого контакта и меньше шоу, больше интимности, больше какой-то сокровенности, и для меня это более важно. Другими словами: я — интроверт, и мои большие достижение пришлись на сознательный возраст.
— Как вы относитесь к такого рода популяризации классической музыки, серьёзной музыки, как концерты профессиональных музыкантов в метро, в переходах? К уличным музыкантам, играющим свои аранжировки классики? Не умаляет ли такой подход её элитарности? Всё-таки классический концерт в соответствующем зале — это высший пилотаж. А нетривиальные эксперименты для скрипичной музыки: каверы, рок-джаз-аранжировки, неистовое звучание струн и вплетение в него элементов фолка и эмбиента, электронная скрипка — это всё же попса? Или нет?
— Положительно отношусь, даже если это попса. Пусть люди узнают о классической музыке хотя бы так, через каверы.
Это как изучать мир через мемы. Например, я рассказываю своим резидентам в клубе: «Помните рекламу про весёлый горошек?». Все: «Да, помним». «А это Россини, увертюра к опере «Вильгельм Телль», — говорю. Удивляются и — запоминают.
Понимаете, кто-то уже сделал работу за меня: подготовил этих слушателей, они знакомы с этим произведением. И моя цель, как профессионального музыканта, дать им уже специальные профессиональные знания, настоящие знания.
Когда я была подростком и делила мир на чёрное и белое, мне казалось, что играть на скрипке нужно только классический репертуар и только в концертных залах и филармониях. Тогда у меня было такое… радикальное музыкальное мировоззрение.
Сейчас я понимаю, что каждому своё, и мои академические навыки могут быть во вред другому музыканту, который является профессионалом в своей сфере.
Однажды в джаз-клубе я услышала скрипача, который играл совершенно не по классическим канонам. Сначала было удивление и неприятие, но в какой момент я подумала: «Анита, он играет джаз так роскошно и здорово только потому, что он не делает того, что делаешь ты. Поэтому, Анита, ты не играешь так джаз, потому что ты в другой музыкальной сфере».
Понимаете? В какой-то момент каждый выбирает свой конкретный путь.
— Ваше сотрудничество с Дмитрием Карповым — не только классика.
— С Дмитрием Карповым, моим прекрасным партнёром по сцене, мы играем блюз. Вроде как баловство…
Сегодня и я, и многие мои коллеги-классики с особым трепетом пытаемся научиться играть джаз, а для этого иногда нужно забыть то, чему тебя учили. И это тоже баловство, но ты становишься от этого еще более музыкантом. Не универсалом, но музыкантом, который ещё умеет и вот это тоже.
— Есть в вашем творческом портфолио какие-то ещё эксперименты? Может быть, более смелые, необычные?
— Ммм, я танцую танго. И у меня есть планы, совершенно пока нечёткие, — создать свой танго-коллектив. Я уже наслушана, понимаю и знаю музыкальные правила… Поэтому в планах сыграть свой танго-концерт.
— Анне-Софи Муттер или Ванесса-Мэй? Истинная исполнительская классика и высочайший класс или коммерческая музыка и масскульт? Ведь сейчас мировая культура движется к упрощению. Или это то же самое, что сравнивать, например, кислое с квадратным?
— Анне-Софи или Ванесса-Мэй… Знаете, это как в джазе: афроамериканская музыка влияла на западноевропейскую, и наоборот. Скрипка не принадлежит априори лишь музыкальному искусству, и нет такого, что, если ты не играешь на скрипке симфонии и концерты, то тебе вообще запрещено её в руках держать.
Ванесса-Мэй умеет играть на скрипке, и да — она продукт поп-индустрии, шоу-бизнеса. Прекрасный проект, со своей целевой аудиторией — образ изящной скрипачки, красивой женщины со скрипкой в руках, продюсерам которой сказали когда-то, что «Шторм» Вивальди — это здорово.
Анне-Софи Муттер — гениальная скрипачка, сто процентов академическая, которая ратует за сохранение традиций и канонов, за всё то, что является сутью классической музыки.
Но если бы не каноны, Ванессу-Мэй не смогли бы ничему научить в музыкальной школе. А если бы не Ванесса-Мэй, то мы бы наверняка не имели возможности слушать прекрасные, качественные записи оркестров со всего мира, над которыми работают команды звукорежиссёров и режиссёров, которые «набивали руку» в работе с поп-классикой. Здесь имеет место взаимопроникновение, взаимовлияние современного высокотехнологичного шоу-бизнеса и чистой классической музыки.
— Каждое ваше выступление, каждый выход на сцену — это высказывание. Что вы хотите сказать своему зрителю?
— Каждый раз разное. Современный человек, обречённый на достигаторство, с клиповым мышлением, настолько окаменел в рациональных установках, что приходится его, буквально как луковицу, чешуйка за чешуйкой, раскрывать и оживлять.
Для меня важно донести до слушателя, что музыка — это музыкальная речь в виде мелодии, а мелодия, в свою очередь, — человеческая мысль, выраженная в форме звуков. И мне важно показать, что музыка — она вся про любовь. Абсолютно вся музыка про любовь. Это очень интересно. Там столько глубины, столько смыслов… Безусловно, я предвзято отношусь к музыке, потому что для меня она — и религия, и мировоззрение, и досуг.
Но, возможно, музыка — то единственное, что позволяет нам оставаться людьми, та сфера, где мы можем получить какой-то отличный от всего опыт. И мне важно донести со сцены: почувствуйте это! Почувствуйте то, что примерно чувствую я. Выскажите своё мнение, как вам то, что вы услышали? На уроках в своём онлайн-клубе по классической музыке я включаю музыку и спрашиваю: о чём она для вас? Расскажите. Давайте вместе поищем.
— Поговорим про противоположную от рампы сторону. Зрители слышат, когда кто-то из музыкантов ошибается? Вообще, игра в оркестре даёт ли возможность отдельному музыканту спрятаться, если вдруг что-то не получилось? А игра соло наоборот требует максимальной концентрации? Каждый отдельный музыкант в оркестре отвечает только за себя, или это командная работа? Или это вообще всё не так работает?
— Музыканты с самого-самого детства воспитываются с обострённым чувством ответственности за себя, за ансамбль. Но начинают, прежде всего, с себя — у нас гиперответственность, мы перфекционисты по жизни. И поэтому в оркестре у нас никогда не бывает такого: я сейчас что-то тут не сыграю, а сосед, если что, подхватит. Наверное, встречаются музыканты с атрофированным чувством ответственности, но тогда получается ужасная, невыносимая какофония, которую невозможно слушать.
Когда мы играем в оркестре: первых скрипок 10 человек, вторых скрипок столько же, альты, виолончели… — очень большое количество — действительно, кто-то может что-то не сыграть, где-то перепутать штрихи, не ту интонацию дать, сфальшивить… Здесь главное — не терять контроль за собой и продолжать с группой.
А вот если у нас нет коннекта с партнёром по пульту, потому что он вдруг в плохом настроении, — мы не достигнем консенсуса, даже если я буду изо всех сил стараться играть со всей группой.
Давайте попробуем сравнить с работой в офисе: необходимо выполнить задачу в определённые сроки, и не так важно, насколько прост или сложен будет процесс достижения, ведь важен результат и сроки. А у нас именно процесс выполнения влияет на результат: если наш пульт играет не вместе сейчас, сзади сидящий пульт тоже играет не вместе, так как ориентируется на нас, и так далее — нарушается гармония в нашей группе, и это, как эпидемия, перебрасывается на весь оркестр. Стоит одному человеку перепутать штрихи — это тут же схватывается всей группой, и такая начинается лавина…
В сочинениях Моцарта, сложных, с прозрачнейшей фактурой, каждая ошибка будет очевидна сразу же. В сложнейшей серенаде для скрипки соло и струнных Леонарда Бернстайна, в финале балета «Весна священная» Стравинского с очень сложным ритмом, множеством пауз, сменой размеров если неправильно что-то посчитать, всё просто рассыплется. И я подсознательно чувствую, как весь оркестр про себя считает. Мы даже дышим синхронно! Думаю, руководители и менеджеры могут только мечтать о подобной сплоченности в компаниях.
Что уж говорить про сольную игру — она требует концентрации ещё большей. В оркестре ответственность распределяется под девизом «один за всех, и все за одного». А вот когда выходишь сольно — чувствуешь всё внимание, все сотни глаз, направленных на тебя одного… очень дисциплинирует. Знаете, в квантовой физике есть такой эффект наблюдателя: пока исследователи не наблюдают, какую щель выбрал электрон для прохождения, он ведёт себя как волна; но стоит только начать наблюдение — и электрон моментально становится твёрдой частицей. Эти твёрдые частицы ты чувствуешь всеми фибрами своей кожи, когда стоишь на сцене перед полным залом.
И этот визуальный контакт с публикой, безусловно, важен, и он тоже разный. В оркестре мы видим слушателей в начале и в конце концерта, когда мы только выходим в зал, и когда дирижёр нас поднимает. Но мы всегда, особенно скрипки, чувствуем, как они на нас смотрят, разглядывают. Это своя специфическая атмосфера.
В сольном выступлении я с публикой тет-а-тет, лично я пытаюсь поделиться с огромной аудиторией своими чувствами через музыку, поворачиваюсь к залу, смотрю в него… и это даже другой язык тела.
— Есть ли уже свой слушатель, который придёт на каждый концерт, а на премьеру программы тем более?
— Зависит от исполнителей — солист или артист коллектива. Солисту надо воспитывать своего слушателя, взращивать, дать ему возможность узнать о себе, как об артисте, через социальные сети, например. Важно грамотно выстроить программу, наладить контакт. И так постепенно-постепенно появятся и свои слушатели, и преданные поклонники.
У оркестра другая история, вот именно история: оркестр — музыкальный организм-долгожитель, он может существовать столетиями, и у него уже есть своя публика. На его концерты ходят, потому что ходили их бабушки и дедушки, родители ходили, а потом и детей своих приучили. Поколения сменяются, а привитая любовь остаётся.
— Есть ли в планах некий ликбез для неофитов в классической музыке, которые и хотели бы, и тянутся, но вот нет достойной путеводной звезды? Есть ли способы рассказать широкой публике, что, прежде чем прийти на концерт, нужно хоть немного узнать о произведении, об авторе, о времени, в котором он творил? Ведь невозможно индивидуально заниматься с каждым-каждым желающим приобщиться.
— Конечно, сейчас можно создать любой гайд, любой чек-лист, как подготовиться к концерту, хотя бы для того, чтобы просто снять барьер и дать слушателю примерное понимание эпохи, личности композитора и жанра. Но зрителя, прежде всего, нужно готовить эмоционально и духовно. Это моё глубокое убеждение.
Мой подход в том, что сначала нужно полюбить какое-то произведение, захотеть о нём знать всё, настолько им проникнуться, чтобы из этой точки отчёта начинать выстраивать свою карту классической музыки.
Возьмём, допустим, «Лунную сонату» Бетховена: так, Бетховен жил в 1770−1827 годах, эпоха классицизма, классицизм был после барокко, а чем они отличаются? И вот так всё начинается, закручивается, и идёт по нарастающей, появляются точки опоры, координаты для ориентации в музыкальном пространстве. И вы начитаете не просто обладать какими-то знаниями, но начинаете чувствовать.
А если хочется не просто читать о музыке, но и иметь практику активного слушания, распознавать стиль композитора и находить единомышленников в своём увлечении, то сейчас популярны мастер-классы, музыкальные встречи, лекции, арт-бранчи в сфере классической музыки, и не только, которые доступны для любого интересующегося. Да и ко мне всегда можно обратиться.
— Как языком скрипки рассказать историю, сюжет, который будет понятен боле-менее подготовленному слушателю? В балете, например, такое очень даже возможно: языком танца, пластики, тела, мимики рассказать целую историю, когда всё понятно на каком-то животном уровне.
— Чтобы оценить грандиозность проделанной артистом работы, полностью отдаться своим чувствам и вынести из прослушанного смысл, нужны некоторые академические знания. К академическому искусству нужно всегда подготавливаться, а людей 21-го века это часто раздражает, так как хочется, чтобы было понятно всё сразу и быстро. И языком скрипки можно рассказать историю, понятную историю, но не всё зависит от исполнителя и его наполненности, подготовленность зрителя не менее важна.
Может быть, обращали внимание, какая некрасивая, нескладная речь сегодня у многих. И если уж человек не замечает изъянов в словах, в своей родной, привычной речи, как он заметит красоту в звуках, в музыке, если нет этого опыта и наслушанности? Нужно, чтобы слушатель шёл навстречу исполнителю. И только тогда он будет способен услышать любую историю, которую рассказывает скрипач со сцены.
Повторюсь, что нужно быть не только скрипачом, но музыкантом — быть очень глубоким человеком, расширять свою духовную ёмкость, обрастать жизненным опытом. Становиться магом, волшебником и фокусником, достающим из рукава очередную историю, притчу, и через них чему-то учить, проповедовать. Но не менее важно быть услышанным и понятым. А для этого нужен чуткий, воспитанный — в музыкальном смысле, благодарный слушатель. Как Шостакович говорил: «Можно быть гениальным композитором, можно быть гениальным исполнителем, но можно быть и гениальным слушателем».
— Вдохновение, в чём оно для вас: в самой музыке, в осознании того, что посредством её можете помочь хотя бы одному человеку стать лучше, и тем самым изменить мир, изменить его к лучшему? В чём-то ещё, пусть более простом и понятном: в ярких летних красках или в зимнем монохроме, в прогулке с близким человеком или посиделках с подругами?
— Я нахожу прекрасное в мелочах. Люблю приходить после утренней репетиции домой, заваривать чай, и это меня так вдохновляет, так успокаивает, у меня такое прекрасное настроение. Могу просто взять книжку, читать её за чаем у себя на кухне, и мне от этого хорошо.
Или я вижу книгу по искусству в прекрасном переплёте — и мне хочется её купить, она меня уже вдохновляет.
Не так давно я начала коллекционировать почтовые карточки с портретами кисти русских художников, Густава Климта, эскизы театральных костюмов Льва Бакста… очень красиво, хоть и несколько наивно, наверное.
Очень люблю народные и религиозные праздники, Рождество, Масленицу, Пасху: накануне вспоминаю все произведения, с ними связанные, читаю какие-то книги на эти темы, исторические, ищу визуальное сопровождение, связанное с этими музыкальными произведениями… И так всё замыкается, я максимально погружаюсь в тему, это наполняет и переполняет меня, и вдохновляет.
Бывают такие прекрасные моменты, когда я хорошо позанималась, и мне так хорошо, такое внутренне удовлетворение, и хочется просто пойти с подружкой кофе выпить, что-то пообсуждать девичье.
И танго! Танго — отдельный источник моего вдохновения. На первый взгляд — нормальная такая физическая нагрузка, но сколько же в этом красоты и эстетики! Мне вообще нравится заниматься чем-то таким женским. Меня это очень наполняет.
А когда я встречаю музыкантов, которые делают какой-то новый проект, живут им, у них глаза горят, и я понимаю, что мне до них расти и расти в чём-то — я чувствую колоссальный прилив энергии. Вдохновляюсь их вдохновением.
А ещё люблю тишину, камерность, встречи вдвоём… Это пробуждает во мне новые силы, даёт эмоциональный подъём.
— С кем из великих мастеров вам бы хотелось поработать? Теодор Курентзис, Даниэль Баренбойм, Зубин Мета, Валерий Гергиев, Виктор Третьяков, Вадим Репин, Максим Венгеров, Хилари Хан, Кристьян Ярви, Виктория Муллова… список может быть довольно длинным, к счастью.
Это же плодотворная атмосфера: обмен опытом, идеями, творческой энергией. Или что-то большее?
Есть ли здесь вероятность компромисса, в хорошем смысле слова? Ведь у каждого состоявшегося музыканта своя точка зрения, своё мнение о том, как должно звучать произведение. Или здесь имеет место вдохновение друг другом?
— Вы знаете, меня безумно вдохновляет Максим Венгеров. Музыкант, яркий представитель сибирской скрипичной школы, у которого максимально раскрыта музыкальная самость. Он настолько крупный художник, со своим личным взглядом на музыку, он так во мне отзывается и, уверена, что в душах многих людей.
Если вообще касаться темы настоящих, выдающихся художников, с колоссальным багажом творческой энергии, со сногсшибающей витальностью — да, у них и свои взгляды, и свои идеи, но с ними вообще не хочется спорить, а лишь быть рядом, попасть в поле их идей, хоть как-то с ними соприкоснуться.
Вот представьте ситуацию: собрались вместе величайшие Мстислав Ростропович, Святослав Рихтер и Давид Ойстрах. Гениальные музыканты, великие люди, со своим личным мнением на музыкальный счёт. Но! Они всегда найдут точки соприкосновения, придут к взаимопониманию, потому что они про одно и то же — они про музыку.
А чем мельче художник, тем больше у него каких-то установок «я». Блез Паскаль в «Мыслях» говорит: «Часть не может познать целого». Если художник любит себя в искусстве, то он никогда не сможет приблизиться к пониманию искусства, другими словами — познать это целое.
Цель настоящего художника — дойти до центра, где находится суть искусства, суть духовной, религиозной жизни, этой символической составляющей. Действительно крупные музыканты уже там, они ничего не отстаивают, ничего не доказывают — они говорят на едином языке друг с другом.
— Какую музыку вы слушаете помимо классики? Есть любимые композиторы, исполнители?
— Знаете, что такое «музыкальные углеводы»? Лет пять назад я придумала для себя такой термин, и он вполне рабочий. Как и обычные углеводы, они бывают сложными и простыми.
Когда-то нам нужны сложные музыкальные углеводы, которые дадут нам продолжительное состояние эмоционального насыщения, эмоциональной сытости, собранности, без скачков настроения. Например, когда я включаю Гольдберг-вариации Баха, у меня сразу мозги собираются в единый центр, всё раскладывается по полочкам автоматически, то есть, эта музыка меня так структурирует.
Быстрые музыкальные углеводы «раскачивают» очень быстро, но стоит музыке стихнуть, как вы возвращаетесь в исходное состояние, либо вообще уходите в минус. Так работает поп-музыка, которая, по факту, просто физика звука, облачённая в околомузыкальные формы. На таком музыкальном фастфуде вы долго не просуществуете.
Дома я всегда что-то слушаю, если не читаю и не работаю с информацией. Мне вообще кажется, что у меня зона мозга, отвечающая за музыку, в разы больше, чем зона, отвечающая за чтение и письмо.
Никогда не стану слушать то, что модно, что слушают все. Я сама нахожу приятную мне музыку, наполненную смыслами, эмоциями, с фактурой, и, кстати, нейросети в этом подборе неплохо помогают.
— Наш земляк, сибиряк, гениальнейший певец, признанный во всём мире, Дмитрий Хворостовский, говорил: «Любое искусство — преломление себя через страдание, ибо такое качество, как сострадание, прежде всего, присуще настоящему искусству. Существование в музыке, в классической музыке — это как религия, где находишь ответы на все вопросы, находишь успокоение».
Давайте поговорим об этом. Согласны вы с Дмитрием Александровичем?
— Да, согласна, я тоже так чувствую: музыка для меня — и религия, и философия, и мои символы. Искусство — оно всегда про человека и про его чувства. Даже если мы видим исключительно пейзаж на холсте, на нём нет людей — он тоже про человека, ведь его нарисовал художник, который как-то ощущал себя в этом мире и перенёс это мировосприятие на холст.
Чтобы быть чутким к искусству, необходимо уметь чувствовать и не бояться этого. Соприкосновение с чувствами другого человека — всегда риск: мы подпускаем его к себе близко, начинаем с ним взаимодействовать, проживать что-то вместе, а современные люди этого очень боятся. Но если мы можем проживать чувства и сострадать, тогда мы в состоянии испытывать катарсис от произведений искусства и получать новый опыт. Наверное, об этом страдании говорил Дмитрий Хворостовский. В опере «Снегурочка» Н.А. Римского-Корсакова есть сцена таяния Снегурочки c гениальными словами:
Но что со мной: блаженство или смерть?
Какой восторг! Какая чувств истома! <…>
Люблю и таю, таю
От сладких чувств любви!
Здесь и любовь, и боль, и катарсис одновременно.
Музыка вводит чуткого, отзывчивого слушателя в такие заповедники переживаний и страстей, где он сам, не выходя за рамки своего жизненного, повседневного опыта, обихода, никогда не смог бы побывать. Музыка является криптограммой невыразимых словом душевных состояний и движений человека. Содержание музыки определяется проникновением в глубины человеческих переживаний: благодаря этому музыка обладает такими возможностями познания духовной жизни человека, каких нет ни у одного другого вида искусства.
— Музыкант, тем более скрипач, — больше мужская стезя, согасны? В силу разных причин — сложный процесс овладения инструментом, постоянное обучение, совершенствование и т.д. В большой музыке, как и в большом спорте, большом балете, большом кино невозможно без твёрдости характера, решительности, самоуверенности, целеустремлённости, настойчивости. Есть ли в вас какие-то из этих качеств?
— Основы характера, безусловно, закладываются в семье, затем, в подростковом возрасте, примером часто служит авторитетный взрослый за рамками семьи.
Моей путеводной звездой была, безусловно, Марина Александровна Кузина и её лучшие ученики. И самое главное, чему я у них научилась: не надо смотреть, как делают другие — делай так, как ты считаешь нужным; нужно придумывать свою историю произведения и играть убедительно. Сейчас не про отсебятину речь, а про то, что нужно думать о себе, по возможности, адекватно себя оценивать: что и зачем ты играешь, каковы твои сильные стороны.
Есть произведения, которые я никогда не буду играть, и нужно иметь мужество признаться себе в этом. Например, я не играю сочинения Паганини, который обладал слишком длинными пальцами и свои сочинения писал для себя, прежде всего потому, что у меня очень маленькие руки — я и сама миниатюрная.
Не нужно играть всё подряд или то, что принято иметь в своем арсенале. Помните, как в притче про рыбу, обезьяну и медведя, которым сказали влезть на дерево — кто первый, тот и выиграл? Мы же понимаем, что рыба никогда на дерево не заберётся.
Я уже неоднократно повторяла, что музыкант должен быть не просто скрипачом, а быть медиумом, посредником между композитором и слушателем, найти те произведения, которые близки и понятны именно ему, и он хочет ими делиться со слушателями. И если ты прекрасно исполняешь прелюдии Шостаковича, потому что можешь схватить эту форму, на инструменте всё это изобразить, показать, насколько это многогранная музыка, провести слушателя по лабиринтам состояний, и это твоё — продолжай в этом направлении. Не нужно пытаться играть Паганини, если у тебя руки «заточены» под другое.
Но это не оправдывает твою лень, конечно. Мне кажется, сейчас за каждым исполнителем будут закреплены какие-то его произведения, которые у него получаются лучше всего.
— Как быть с интригами, завистью, кознями? Что помогает всё это пережить? Как выходить из трудных, кризисных моментов? Преодолевать себя или дать возможность погоревать, погрустить, пожалеть себя?
— Зависть тоже разная бывает. Занимаясь у одного преподавателя, у нас, учеников, возникает некий дух соперничества, конкуренция, потому что кто-то уже сыграл произведение, а тебе пока ещё не доверили. Или кто-то уже съездил на конкурс, а тебя не позвали… обидно. Но это зоны роста, и через эти микротравмы, через фрустрацию тоже нужно проходить.
Нужно понять, что невозможно нравиться всем, поэтому я спокойно отношусь к внешнему негативу, уверена в себе и продолжаю свой путь, не тратя силы и энергию на выяснения: кто, что и почему как-то не так сказал. Важно прислушиваться к мнению публики и близких людей, но и иметь лично своё музыкантское мнение, придерживаться своего пути с учётом пожеланий. Необходимо сосредоточиться на своём любимом деле, улучшать свои сильные стороны и просто заниматься музыкой.
— Ваше увлечение психологией, через проработку своих личных историй, как помогает в работе, в общении, в жизни?
— Сейчас психология — моё второе высшее образование. До того, как началось обучение, я подходила к музыкальным произведениям с одной оптикой, видела их в определённом масштабе, преломляя их через призму субъективных переживаний. Начав обучение, ещё только начав обучение, мне стала открываться совсем другая перспектива — я увидела, насколько всё сложнее и от этого интереснее. И в одном и том же произведении 15 лет назад и сейчас я выражаю, например, любовь, совершенно по-разному.
Я уже не обожествляю композиторов: если раньше мне казалось, что все они — гении, небожители, и им не свойственны какие-то отрицательные черты, то сегодня это заблуждение ушло. И я перестала смотреть на мир через розовую занавеску, перестала его идеализировать, стала принимать его таким, какой он есть. Это помогает мне видеть музыку чуть ближе, чуть лучше, и понять, что любой композитор, несмотря на всё своё величие, был, прежде всего, обычным человеком.
— Так что же для вас музыка? Любимая работа, часть жизни, дело всей жизни, может быть — сама жизнь? Как вы себя идентифицируете в музыке: музыкант, просветитель, миссионер?
— Музыка для меня — это жизнь, и это не громкое высказывание — музыкой пропитано всё моё существование. С самого детства, со школы искусств, и дальше-дальше, по всем ступенькам, музыка навсегда и так прочно вошла в мою жизнь, что без неё я себя не мыслю, я ею живу. Моя работа, все мои интересы, картина мира — всё из музыки.
Взгляды на жизнь сформировались, в том числе, благодаря тому, что я прочла какие-то книги, которыми начала интересоваться только потому, что мне это нужно для развития моего музыкального бэкграунда. Мои друзья, моё окружение — мы говорим, в основном, о музыке, для нас это норма. И совершенно не потому, что пытаемся строить из себя богему, которой нет дела до обычных людей, мы не понтуемся — прошу прощения за жаргонизм — музыка проросла в нас, оплела собою всё наше существо, понимаете?
У меня очень низкий порог чувствительности во всём. И я болезненно реагирую на любой громкий звук, грязную интонацию, фальшь. И не потому, что я хочу похвастаться абсолютным слухом, нет, — мне на физическом уровне становится плохо: тут же портится настроение, начинает болеть голова, уши пытаются закрыться, всё тело противится. От того, что музыка в моей жизни была всегда, ещё до рождения, у меня есть эталонная настройка, все мои нейронные связи настроены на восприятие идеального звучания.
Служение музыке — а я именно так себя в ней вижу — подчиняет себе все остальные сферы моей жизни. Из простого: я очень часто не попадаю на семейные праздники, потому что у меня репетиция, концерт, гастроли, что-то ещё. Такой стиль жизни выработался, и все домашние уже смирились.
А ещё… музыка не всегда приносит удовольствие, бывает и такое. Когда необходимо играть произведения, которые тебе не близки. Был такой случай в моей жизни. Я проснулась утром в прекрасном настроении: тепло, светло, птички поют… Прихожу на репетицию, а у нас музыка про геноцид. И вот как с этим быть? А нам нужно исполнять её на протяжении недели — на протяжении недели находить в себе силы, найти в себе ту потайную комнату, найти к ней ключ в своей душе, чтобы можно было этой музыке открыться, как-то воспринять её и сыграть.
Поэтому музыка иногда ломает. Оттого обогащает тебя как личность, хоть отчасти. Научает задавать извечные вопросы: что делать, как жить, что именно для меня важно.
И музыка — это воспитание. Если бы меня не отдали в музыку, я бы никогда не встретила тех людей, тех преподавателей, благодаря которым я стала тем, кто я есть сегодня. Я не считаю, что я самая классная, удивительная и неповторимая. Просто это такое счастье для меня, что я попала именно в музыкальную сферу. Потому что только музыка обладает такими возможностями познания, которых нет ни у одного другого вида искусства.
Блиц
–Три главных принципа вашего пути.
— Во-первых, быть интересной и вдохновлять, любыми способами: как скрипачка, как женщина, как человек.
Во-вторых, влюблять в музыку: сыграть произведение так, чтобы услышавший его для себя открыл, понял — Боже мой, как же это интересно, не просто, но так интересно.
И третье — быть профессионалом в своём деле, никогда не халтурить. Боже упаси! Хуже музыканта-халтурщика быть ничего не может.
— Что делает вашу жизнь счастливее каждый день.
— Красота, когда я вижу что-то прекрасное: солнышко за окном иногда так прекрасно освещает мою комнату, что настроение моментально поднимается.
Созидание, создание чего-то: могу открытку подписать кому-то и отправить, приготовить что-то вкусненькое и пригласить на ужин, нарисовать что-то.
Новые знания. Я люблю это ощущение, когда нахожу в книге какой-то такой факт, и он настолько значим, что переворачивает во мне всё! И это меня очень будоражит и вдохновляет.
Общение с любимыми людьми. И когда я люблю…
Люблю, когда что-то получается, особенно если долго над чем-то работаю, несколько дней, даже недель, и, наконец-то, виден результат.
— Ваш идеальный день в трёх словах.
— Мой идеальный день: чтение книг, общение с близкими и кофе после плодотворных занятий.
— Прятаться или идти в бой.
— Я бы сказала так: главное — не метать бисер, если нет для этого резона, а лучше сэкономить свои усилия, перенаправить их на что-то плодотворное.
— Профессия скрипача в трёх словах.
— Труд, дисциплина, искусство.
Беседовала Жанна Ревкуц