В Гамбургской Staatsoper Дмитрий Черняков представил свою версию “Саломеи” Рихарда Штрауса. Режиссер отошел от сюжета, поэтому “то, о чем поют” порой совсем не совпадает “с тем, что показывают”. Но запутаться невозможно — история-то хрестоматийная.
Не путаница, но любопытное переплетение было озвучено театром задолго до премьеры. “Саломея”, безусловно, самостоятельное произведение, которое не требует ни приквела, ни сиквела. Однако заявлена опера была как вторая серия короткометражного сериала. Первой же стала поставленная Черняковым за два года до этого “Электра”.
Так поспорил режиссер с композитором в первый раз. Ведь Рихард Штраус писал оперы в обратном порядке – сначала “Саломею”, а потом уже “Электру”. И даже сомневался, браться ли ему за античную трагедию после библейского сюжета — уж больно психологически похожими казались ему обе истории.
Вот в этом режиссер с композитором полностью согласился. Поэтому обе оперы стали двумя частями одного мини-сериала. Правда исторический контекст сменили на истории о неблагополучных семьях, что можно назвать спором между творцами номер два.
Все действие разворачивается в гостиной богатого дома. Помещение почти точь-в-точь повторяет то, в котором разыгрывается история в “Электре”. Вот только “в первой серии” налицо обшарпанность и увядание. В “Саломее” же все кричит о достатке и благополучии. Но только внешнем.
Буржуазная элита пригласила на торжество по случаю дня рождения хозяина дома (Ирод — Джон Дашак) интеллектуала-диссидента (Иоканаан — Кайл Кетельсен). Соблюдены все детали образа: пиджак надетый на черную водолазку, очки в квадратной оправе и надменный вид, с которым странный гость смотрит на окружающих. Они же смотрят на него с интересом и почтением. К слову, некоторые немецкие критики неожиданно сравнили Иоканаана с… Лениным в молодые годы.
Яркие кричащие наряды хозяев жизни намекают, что действие происходит в доме нуворишей, которые, конечно, достигли определенного финансового благополучия, но понимают, до эстетики “old money” явно не дотягивают. А хочется. Как хочется продемонстрировать миру не только богатство внешнее, но и намекнуть на интеллектуальные резервы. От того и приглашен странный гость, который почти на протяжении всего действия сидит за столом спиной к залу. И поет также.
Текст оперы, понятно, не менялся. А вот с образами персонажей из-за смены локации произошли трансформации.
Неожиданно оказалось, что насмешки и критика, которыми пророк осыпает Ирода и Иродиаду (Виолета Урмана) очень гармонично звучат в новой реальности. Но если канонический Иоканаан вызывает у зрителя уважение, то образ, предложенный Дмитрием Черняковым, едва ли не такой же отталкивающий, как и образы других персонажей. Ну разве можно назвать мудрым и достойным человеком того, кто придя в гости, оскорбляет окружающих и читает за общим столом книгу, не пытаясь скрыть скуку?
Единственный, кто вызывает положительные эмоции — Саломея (Асмик Григорян). В режиссерской трактовке заглавная героиня — подросток, переживающий сложный пубертатный период. Бунт против родителей рождает заинтересованность странным гостем так непохожим на людей из привычного окружения. То есть ситуация жизненная и вполне узнаваемая. Разве можно такому ребенку не посочувствовать?
Пожалуй, самым ожидаемым фрагментом оперы является “Танец семи покрывал”. Всегда интересно, как режиссер обыграет эти семь минут первого в мире официально признанного стриптиза. В гамбургской постановке решили обойтись без него.
Нет, некое подобие танца, который длится несколько секунд все-таки есть. Но, судя, по ошарашенному выражению лица юбиляра, не того он ждал от падчерицы, стоящей на стуле. И если в последующие несколько минут по классическому сюжету Саломея должна избавляться от одежды, то есть от покрывал, то в гамбургском театре в это время ее переодевают из вечернего наряда в кукольный, еще больше подчеркивая инфантильность персонажа.
Что было дальше, известно всем. Саломея требует награду — голову Иоканаана. Но на сцене гамбургской оперы получает в ответ лишь насмешки. Причем от самого же пророка, который спустя время покидает сцену живым, с головой на плечах и на своих двоих.
Как до этого сам уходит и Нарработ (Алексей Пальчиков), который согласно классическому сюжету должен заколоть себя из-за безответной любви к Саломее. Поэтому слова Ирода “откуда здесь кровь? чей это труп?”, а позже и главной героини про стук от падения отрубленной головы, несколько выбиваются из повествования. Однако опера жанр условный, поэтому никакого явного диссонанса подобное несоответствие не вызывает.
Напротив, к середине оперы совершенно забывается, что это музыкальный спектакль. В “Саломее” Дмитрия Чернякова был продемонстрирован редкий синтез музыкального и драматического искусства. Игра певцов ничем не уступала игре актеров драмы. По инсайдерской информации, на репетициях режиссер буквально муштровал исполнителей.
И оно того стоило. Вокальные шероховатости были нивелированы как уровнем игры, так и накалом страстей и остались незамеченными, о чем можно было судить по восторженным овациям зрителей, которые помимо послевкусия от прекрасной музыки и исполнительского мастерства, вынесли с собой еще и мораль — если в вашем доме подрастает бунтующий подросток, не приглашайте в гости странных друзей.
Виктория Тиелеманн