В «Новой опере» представили «Гензель и Гретель».
Опера Энгельберта Хумпердинка очень популярна в Европе: по данным статистики, она в последние годы занимала тринадцатое место по частоте показов, опережая многие известнейшие шлягеры. А у себя на родине, в Германии, и вовсе первое.
Чтобы обосновать обращение к малоизвестной у нас опере, театр сообщает: на родине авторов литературного первоисточника – братьев Гримм – рождественская «страшная сказка» с очевидным хэппи-эндом играет ту же социальную роль, что новогодний «Щелкунчик» в балете. То есть роль идола для семейного похода в театр.
Сказку ожидала счастливая судьба еще на премьере: в 1893 году в Веймаре ею дирижировал Рихард Штраус, а через год, в Гамбурге – Густав Малер. Опера быстро стала популярной. Не в последнюю очередь потому, что к тому времени кумира публики и многих композиторов – Вагнера – не было в живых всего десять лет, и его посмертное стилистическое влияние только расширялось.
Многие жаждали услышать музыку в манере «Вагнер-лайт», где система лейтмотивов, то и дело доходящих до апофеозов, прослоена вальсами и парафразами народных песен.
Способствовал популярности и незамысловатый вроде бы, но притчевый сюжет о шкодливых братике с сестричкой, которых рассерженная мать в сердцах отправила в заколдованный лес, где детей чуть не съела злая ведьма-людоедка, но дети спаслись, обманом убив ведьму, а опомнившиеся родители их нашли и приголубили, а чада простили мать.
Конгломерат типовых сказочных конструкций, достаточно сентиментальный, плюс назидательный и нравоучительный, и вдобавок пронизанный явными и скрытыми христианскими мотивами (в финале все поют хвалу богу), не мог не стать народной оперой.
Но то в Германии. А в России у «Гензеля и Гретель» другая судьба. Правда, до 1917 года было три постановки. Но потом – десятилетия забвения, чего не могло не случиться в атеистической стране.
В 2009 году оперу поставили в Екатеринбурге, в 2015 году – в Мариинском театре. И всё.
«Новая опера», нуждавшаяся в детском спектакле, поручила постановку той же команде, что готовила в этом театре «Фауста» и «Саломею»: режиссер Екатерина Одегова, драматург Михаил Мугинштейн, сценограф Этель Иошпе.
Спектакль идет под названием «Пряничный домик, или Гензель и Гретель». По словам Мугинштейна, это концептуальный ход, а не только историческая отсылка к постановке Большого театра 1896 года.
Что это и впрямь – ход, воочию убеждаешься на спектакле, сценографически построенном на сопоставлении скромного обычного домика, где живут брат с сестрой, и разноцветно- сияющего строения в лесу – обиталища ведьмы.
Ведьмин дом сделан из сладостей, которые самозабвенно перечисляют Гензель и Гретель. При этом наружная привлекательность маскирует внутреннее зло, и нельзя не вспомнить новозаветное «гробы повапленные».
Главное в спектакле «Новой оперы» – контраст между обыденностью и загадочностью, между понятным светом дня и тайнами ночи. Ночь пугает, но она и искушает. Преодолеть соблазн искушения – значит спасти себя. Во всех смыслах.
Об этом – спектакль, и об этом итоговый хэппи-энд, когда персонажи стоят вокруг рождественского вертепа.
И со злом, по Хумпердинку, не нужно церемониться. Когда детишки, которым грозила участь быть запеченными на обед, бросают ведьму-повара в ею же приготовленную печь и долго, с радостью, поют о ее смерти, с кровавыми подробностями, сперва ежишься от непосредственной и, главное, бессознательной, жестокости. А потом понимаешь, что в глазах авторов оперы это нормально. Ведь показ «красот» ада и козней дьявола, с деталями, чтоб знать врага в лицо – один из любимых мотивов европейского искусства.
Картины ночного леса, когда детское воображение рисует себе черт знает что, выстроены как морок с призраками.
Между колонн-деревьев бродят всяческие чудища громадных размеров – черный ворон, синий монстр, бегающий коленками вперед, горбатая бабочка, летающий велосипедист и дети-грибы.
Русалку съедает волк в дорогом пальто, несущий затем в зубах ее обглоданный скелет. Заполошная Тревожная мать (немой персонаж) возит туда-сюда коляску с младенцем. Души убитых ведьмой детей, (облика, конечно, ангельского, в белом) помещаются в громадные конфеты.
Над всем этим царит русский вольный перевод немецкого текста, работа высокого качества, идеально ложащаяся на музыку и удобная для пения. Не без юмора сделанная Екатериной Поспеловой (большая часть) и Ольгой Прохоровой.
Смесь забавных рифм («ямб, хорей и лук-порей, фонарей, богатырей») словесных ужастиков («мои детки станут котлетки») и житейских размышлений («вари обед из слез и бед») плюс цитаты из английской народной поэзии и Пастернака, а также аллюзии на тексты шлягерных опер – все это снимает возможность скуки. Для взрослых, способных такое оценить. При этом, как уверяют в театре, смыслы либретто переданы близко к немецкому оригиналу.
Гензель (Мария Патрушева) и Гретель (Виктория Шевцова), два огненно-рыжих ребенка, и держатся органично в ролях подростков, и поют красиво. Начиная с первой фразы оперы (конечно же, традиционное немецкое «Ах, мой милый Августин»).
Герои делают бумажные снежинки. Едят рождественский пирог, спрятанный до праздника. Слушают пение лесного духа. Сталкивают ведьму в печку с репликами «старушка-ватрушка» и «людоед стал сам обед».
Кстати, о людоеде, он же «KnusperNexe», Пряничная ведьма. Эту роль превосходно сыграл и спел Антон Бочкарев, сумевший одновременно и насмешить, и напугать.
На премьере за пультом стоял дирижер Андрей Лебедев, проделавший – вместе с оркестром – вполне качественную работу. Это было очевидно уже в громадной девятиминутной увертюре, напомнившей, что композитор был ассистентом Вагнера на постановке «Парсифаля» в Байройте.
А потом мы услышали все тщательно воспроизведенные «включения» Хумпединка – и отголоски полета валькирий, и отзвуки «Шелеста леса» из «Зигфрида». Да и солистам было комфортно петь – их не заглушали.
И, слава богу, обошлось без прямого подражания Вагнеру. Ведь даже в апофеозах Хумпердинк не громогласен и не величественен. Он уютен и наивен, как статуэтка из эпохи бидермайера.
Майя Крылова