Неуемный Валерий Гергиев организовал в Москве новый фестиваль. Если по весне столицу лихорадит от Пасхального, то теперь такая же участь ожидает Первопрестольную и по осени.
Только что в московском концертном зале «Зарядье», к которому маэстро имеет самое прямое отношение, завершился грандиозный Первый Московский международный музыкальный фестиваль «Зарядье».
Его программу составили мариинские оперные манифесты и выступления лауреатов патронируемого ныне Гергиевым Конкурса имени Чайковского.
Последняя мариинская премьера – опера Клода Дебюсси «Пеллеас и Мелизанда», привезенная целиком, как спектакль (режиссер Анна Матисон), благо в Петербурге она была поставлена в Концертном зале театра, посему на сцену «Зарядья» встала как влитая – была дополнена концертными исполнениями «Тангейзера» и «Иоланты». И если последнюю в Москве в интерпретации Гергиева слышали сравнительно недавно, то первый, особенно после сомнительного успеха в Байройте, интересно было послушать многим.
Среди выступлений «чайковцев», конечно, прежде всего, привлекали концерты его последнего золотого лауреата Александра Канторова – он выступил сольно в Малом зале «Зарядья» (куда, увы, прессу не пускали) и с оркестром Мариинки в Большом зале, исполнив Египетский концерт Сен-Санса.
Кроме Канторова афишу фестиваля украсили своим участием скрипачи Равиль Ислямов и Сергей Догадин, пианисты Мао Фудзита и Денис Мацуев. Большинство концертов начиналось не по-московски поздно – официально в восемь, а фактически еще на полчаса позже, соответственно, их финалы, в зависимости от программы каждого, часто оказывались в районе полуночи, что пагубно влияло на наполняемость зала. И не спасали даже бренды – имена самого маэстро, звездных лауреатов, великого петербургского театра…
Мао Фудзита: «Фантастическую конкурсную атмосферу мне никогда не забыть»
Посещая летом этого года состязания пианистов, скажу честно, победителя я не угадал: у меня были свои фавориты, при чем даже не один, и, отдавая должное мастерству Александра Канторова, я понимал, что он – не герой моего романа.
Спустя месяцы захотелось проверить свои ощущения вновь, поэтому отказать себе в удовольствии еще раз послушать победителя, а в его исполнении невероятный по красоте опус Сен-Санса я не мог. Но прежде обратился к своим же летним записям, отразившим впечатления от конкурсного состязания.
«Соната Бетховена оп. 2/2 ля мажор у француза Канторова показалась мне какой-то сонной, а его этюды («Метель» Листа и фа мажорный Шопена из ор.10) недоученными».
«Канторов центром своей программы избрал Брамса. И если Рапсодия си минор оп. 79 была очень хороша своей лирикой, хотя мне в ней не хватало большего разнообразия голосов – все сводилось только к верхнему голосу – то во Второй сонате Брамса увлечение пианиста деталями и звучаниями на пианиссимо, особенно во второй части, приводило к нарушению цельности сонатной формы и предвосхищало звучания Форе, одним из ноктюрнов которого Канторов завершал свою программу».
«Канторов выбрал для финала Второй концерт Чайковского и Второй концерт Брамса. Этот выбор оказался очень счастливым по разным причинам. Канторов играл последним во второй день третьего тура, а это означает, что жюри и публика уже успели отслушать четыре раза Первый Чайковского и оскомину он уже успел набить изрядно. И когда на сцену вышел Канторов со Вторым концертом Чайковского — это был настоящий музыкальный праздник.
Пианист блестяще справился с виртуозными задачами, которые этот концерт перед ним поставил: многочисленные каденции в первой части были сыграны безукоризненно, лирическая вторая часть, благодаря развёрнутым скрипичным и виолончельным соло (Сергей Гиршенко, скрипка, Пауль Суссь, виолончель) — настоящий тройной концерт, и третья часть была сыграна в бешеном темпе и с блеском.
Нужно заметить, что пианист, к счастью, избрал полную оригинальную версию, а не искромсавшую произведение версию Александра Зилоти. Блестящее исполнение плюс свежесть и новизна придали этому выступлению чувство освобождения от привычки, рутины, стандартов, связанных с исполнением и слушанием архипопулярного Первого концерта.
Исполнение Канторовым Брамса оставило противоречивые впечатления. Если третья часть с виолончельным соло (Суссь) прозвучала подкупающе просто и нежно, то вторая — недостаточно выпукло и рельефно, пианист словно потонул в оркестре.
В первой части мне не хватило суровой мужественности — она получилась слегка жеманной. Финал был хорош, в музыке как бы чувствуется освобождение от жизненных оков, автор начинает принимать участие в беззаботных радостях жизни. Канторов играл эту часть легко, может быть только слишком облегченно по звуку. Но в целом выбор и этого концерта оказался счастливым, что и было доказано первой премией».
Так почему же все-таки Канторов? – ответа на этот вопрос я для себя не нашел и холодным октябрьским вечером. Виртуозность? – бесспорная, но кто не виртуоз среди финалистов «Чайника»? Техника Канторова завораживает, это более чем блестящее владение инструментом – но все мы знаем, что одного этого мало, иначе в недалеком будущем фортепианные конкурсы начнут выигрывать роботы, которые без сомнения сыграют точнее и быстрее.
Особая глубина или может быть поэтичность звука? Едва ли: скорее легковесность и изящество на грани жеманного кокетства, что вновь подтвердилось в осеннем выступлении. Ведь фортепианная партия у Сен-Санса предполагает не только беспечное порхание по клавиатуре, но и тяжесть пряного восточного колорита, выраженного неоднократно во фрагментах покрепче, а этого не было вовсе.
Концертом с участием Канторова фестиваль официально открывался. Помимо дуэта с пианистом оркестр самостоятельно исполнил «Рассвет на Москве-реке» – всегдашнюю гергиевскую инаугурационную пьесу, – в остальном же программа оставалась полностью французской: «Болеро» Равеля и Фантастическая симфония Берлиоза.
В Мусоргском коллектив продемонстрировал очень насыщенное звучание, множественное рубато и эфирные пианиссими. В Равеле – шаманскую медитативность, достигаемую за счет ритмической точности и филигранной градуированности в нагнетании звучности, что очень подходит темпераменту и методу маэстро Гергиева. Берлиоз оказался на удивление скучноватым и не разнообразным – единственной частью, получившейся по-настоящему интересной, оказалась вторая – вальсообразный «Бал».
В оперной программе фестиваля выделялся, безусловно, «Тангейзер». Опера для столицы редкая – единственная за многие годы ее постановка здесь (в Театре Станиславского – работа Андрейса Жагарса 2013 года) уже выпала из репертуара.
В июне этого года Валерий Гергиев впервые взялся за эту партитуру – удивительно, что не раньше, учитывая его давнее пристрастие к творчеству сумрачного байройтского гения. Взялся по причине весьма утилитарной – с этим названием он дебютировал летом на знаменитом Байройтском фестивале, и ему нужна была «артподготовка и обкатка» перед столь ответственным выступлением.
Как известно, дебют не вышел таким, как хотелось бы. В немецкой прессе было много критических отзывов: писали, что Вагнер у Гергиева звучал проходно, в чем сказалась слабая подготовка к премьере – маэстро почти не репетировал с тамошним оркестром. Были и горячие головы, оценившие выступление как провальное.
В Москве (впрочем, как и в Петербурге в июне) все было совсем иначе. Энергичный и яркий оркестр ворожил и чаровал, погружал в пучину страстей, сводил с ума пряными красотами звукописи, оглушал как мощью форте, так и томительными паузами и нежностью пианиссимо. Воодушевление, которое несется из оркестровой ямы, не способно было никого оставить равнодушным – зал буквально оказался наэлектризован вагнеровским экстатизмом.
Монолитность и красота звучания хора (хормейстер Андрей Петренко) пленяла стопроцентно – для этой оперы, где хоровые фрагменты несут важную смысловую нагрузку, это архиважно.
Ровен певческий состав, он счастливо соответствует высокой исполнительской планке петербургской труппы. Главное событие – у оперы есть настоящий герой, поющий захватывающе, с полной самоотдачей, пылкий до взвинченности, но все же скорее лирический, нежели воинственный, хотя очень крепкий и феноменально стабильный тенор Сергей Скороходов. В его исполнении Тангейзер получается поистине упоительным – и за такое пение, несмотря на все прегрешения персонажа, симпатии зала полностью на его стороне.
Поэтичный Вольфрам Владислава Куприянова наделен поистине рыцарским, благородным баритоном, в то время как ландграфа Германа исполняет мягкий, тембрально богатый, словно звучащий со старых пластинок, бас Дмитрий Григорьев – оба молодых певца великолепно показались в столь ответственных партиях.
Противостоящие друг другу дамы завершают картину вокального благополучия мариинского исполнения: обворожительное меццо Юлии Маточкиной сочится эротизмом, но ее Венера не только томная, но и страстная, взрывная, требовательная; мощное и глубокое сопрано Ирины Чуриловой не лишено одухотворенности в партии чистой Елизаветы, хотя ее более, чем других певцов, можно упрекнуть в слишком славянском звуке и не всегда идеальной позиционной интонации.
Александр Матусевич