«Душный летний вечер и музыка…»
Немногим из столичной богемы известно о музыкальном островке спокойствия в Басманном переулке – гостиной Владимира Хлоповского – продюсера, гитариста, композитора, любителя медитаций и просто хорошего человека. Сияющая белизной четырехкомнатная квартира в старинном доме с просторной залой, с большим ковром на полу, с виниловым проигрывателем, а также с двумя роялями – Шрёдер и Блютнер, стала надежным пристанищем для любителей музыки. Если модное пространство ГЭС-2 начало надоедать и нет сил выйти в свет в залы консерватории, Хлоповский готов принять у себя «путников».
Он соберет слушателей за большим столом, зажжет свечи, поставит раритетную пластинку, напоит вкусным и расслабляющим китайским чаем, а потом усадит в залу слушать великолепных музыкантов, которые вчера выступали в «Зарядье» или вернулись с европейских гастролей.
Еще у Хлоповского есть особый талант – собрать незнакомых друг другу людей (а их обычно бывает 20-30 человек) и завести разговор на общую, но важную для каждого тему. И через пару минут маркетолог, юрист, учитель йоги, архитектор беседуют как давние друзья.
Можно назвать это квартирником или академической вечеринкой… Названия не так важны: время в квартире № 23 останавливает свой ход, и житель мегаполиса на 2–3 часа выпадает из привычной шумной жизни, заваленной работой, планами, книгами и встречами. Искусство здесь звучит по-новому, и слушатели верят в его целительную для душ силу.
Разумеется, личность хозяина определяет многое. В доверительной беседе Анна Коломоец попыталась выяснить, что за человек Владимир Хлоповский и какую миссию он несет.
— Владимир, расскажите немного о себе и о своем пути в музыке.
— Я из семьи профессиональных музыкантов. Папа был очень известный классический гитарист. Удивительный человек: в 1958 году он приехал в Москву из деревни и случайно попал в Большой зал консерватории, на концерт аргентинки Марии Луизы Анидо. Потрясенный ее исполнением, папа решил научиться играть еще лучше – и добился этого.
Мама тоже играла на гитаре, преподавала. Она сразу поверила, что ее сын будет вундеркиндом, вторым Моцартом. Она купила один билет лотереи – это было пианино марки «Заря». В четыре года у меня выявили абсолютный слух, и моя судьба была решена.
Но гитара увлекла меня гораздо сильнее. В училище при консерватории я учился в классе Н. А. Ивановой-Крамской, в Гнесинке у А. К. Фраучи. Потом понял, что всего этого недостаточно, и поехал учиться в Высшую школу музыки в Любеке, поступил в класс Альберта Айгнера. Тогда там была шикарная музыкальная жизнь и потрясающая компания — Захар Брон с его учениками.
Нужно было уехать в Европу и пожить в ней лет десять, чтобы по-настоящему ощутить себя русским музыкантом. В 2000 году я радостно вернулся в Москву.
— Что значит для вас «быть русским музыкантом»?
— Словами это сложно объяснить. Прежде всего, это высокое звание. У меня не раз на плече рыдал какой-нибудь голландский скрипач и говорил о том, как мне повезло быть русским музыкантом. Русских в Европе всегда слушают по-особенному и тепло принимают.
Нет пророка в своем отечестве. Нужно уважать себя и ценить то, что имеешь. Наверное, в Европе я этому и научился.
— Что ощущали, когда вернулись обратно?
— Я так хотел поделиться с публикой всем, что приобрел на Западе! Ведь там было чему поучиться. Возможно, поэтому я начал преподавать в Академии имени Гнесиных. Со студентами я занимался каждый день по несколько часов, приглашал иностранных музыкантов, устраивал мастер-классы и концерты. Но по разным обстоятельствам это продолжалось только пять лет.
— Но ведь в Европе у гитариста больше карьерных перспектив, чем в России…
— Действительно в Европе развито домашнее музицирование, у людей есть привычка ходить на камерные концерты. У нас в России не так, но зато у нас гораздо более радушный, теплый прием. Здесь родные стены, родные люди и такая родная русская культура… Мне не хотелось терять связь с этим.
— Вы завершили свою гитарную карьеру или продолжаете выступать?
— Я не закончил с исполнительством, но поменял направление. Первую половину жизни я играл сочинения самых разных композиторов. А потом в какой-то момент понял, что мне интереснее создавать музыку самому прямо по ходу действия, и стал импровизировать на сцене.
Для меня это было скорее не концерт, а монотеатр. Ведь я мог что-то рассказывать, делиться своими воспоминаниями или читать какие-то письма, выдержки из газет XIX века и музыкально их оформлять. У меня была своя публика, и люди приходили ко мне, как на спектакль. Сейчас иногда такое практикую в узком кругу.
— У вас есть записи дисков?
— Есть несколько! Это совершенно разная музыка: что-то издавали в Гонконге, что-то в Англии. У меня есть даже записанная виниловая пластинка! Там одна сторона – трио с перкуссионистом Андреем Тандзю и с Алексеем Цыплаковом, моим выпускником Гнесинской академии. Это все чистый экспромт, который мы записали с первого раза. А на другой стороне пластинки – мои сольные импровизации.
— В вашей творческой биографии упомянуто, что в 1997 году вы написали музыку к французскому фильму.
— Да, это был мой первый опыт работы в качестве кинокомпозитора.
В Париже живет мой старинный друг Максим Мардухаев – правнук Станиславского и праправнук Льва Толстого. Он сделал короткий метр – симпатичный, красивый, типично парижский фильм. Затем прилетел ко мне в Любек, где я за два дня сочинил ему музыку и там же ее записал с очень хорошими музыкантами. Фильм называется «Le carnet rouge» («Красная записная книжка»).
— А потом?
— Совершенно неожиданно где-то в 2006 году мы с одним моим другом построили и открыли студию постпродакшн «ROMBIDA». Там мы занимались саунддизайном и писали музыку для кино. У меня достаточно работ в области киномузыки: ряд сериалов, парочка больших метров. Например, для Клима Шипенко я писал музыку к фильму «Кто я?» (2010).
— А сейчас вы что-то пишете?
— Только что закончил материал для короткого метра. Сейчас начнем с Юрой Гинзбургом работу над большим документальным фильмом о том, как выращивают соколов.
— Никогда не думали показывать собственные работы на вечерах в гостиной?
— Пока, наверное, нет, потому что для меня самое главное, чтобы в гостиной царили только звук и музыка. Не хотелось бы мешать их с другими видами искусства. Это разные миры.
Мне хочется как можно глубже затронуть душу человека, настроить ее на какие-то настоящие божественные ноты. Думаю, все остальное будет только мешать.
— Что вдохновило вас на создание музыкальной гостиной?
— Меня вдохновил рояль Блютнер! Случайно знакомый настройщик пригласил меня в один поселок, в музыкальную школу, где стояли три Блютнера. И один из них был 1908 года – этот малый концертный рояль раньше находился на даче у Хренникова. Я немного поиграл за этим инструментом и понял, что очень хочу такой рояль себе. Я целый год уговаривал их продать мне рояль!
И то, что у меня появился этот инструмент, – настоящее волшебство. Был в Москве знаменитый гипнолог, профессор Михаил Романович Гинзбург. Пациентов он принимал в старинном доме, в переулке, где жил Мастер из романа Булгакова. В какой-то момент у меня не очень хорошо работала правая рука, и я обратился к нему за помощью. Он ввел меня в гипноз и попросил вспомнить самый счастливый момент своего детства. И мне вспомнилось кое-что: мне 3 или 4 года, уютная дача в Болшево; там стоит старинный рояль, хозяин дачи играет Шопена для своих друзей и родственников, а я маленький, влюбленный в его внучку, сижу в углу в кресле под торшером и слышу эти звуки.
И тогда я осознал, что самое сильное детское впечатление связано у меня с роялем и с музицированием – и что благодаря этому далекому воспоминанию у меня появился рояль.
— Ого. Куда же вы его поместили?
— Я тогда снимал дачу, там он у меня и стоял. Хотелось найти ему другое место дислокации, но в обычную квартиру концертный рояль не войдет. И вот на горизонте появилась квартира, в который мы сейчас с вами находимся. Ее тогда снимал мой хороший друг Владимир Шабасон. Он собирался съезжать и предложил арендовать ее мне. Тогда я и познакомился с хозяйкой апартаментов, художницей Наташей Грековой.
Еще полгода я уговаривал ее и убедил в итоге: зачем ей пятикомнатная квартира, пусть лучше будет четырехкомнатная, но с настоящей великосветской залой…и мы сломали стену! И пожалуйста, вот полноценный камерный концертный зал на 50 мест!
В один из вечеров я праздновал день рождения. На нем была пианистка Варя Мягкова, и, конечно, она немного поиграла на рояле. И вдруг мне стало понятно, что здесь нужно устраивать концерты. Они будут намного нужнее и важнее, чем концерты, допустим, в консерватории.
— Есть что-то похожее в Европе или в России?
— В Европе я часто посещал такие концерты и сам участвовал в них. Европейцы любят квартирники, концерты-выставки в заброшенных замках… Все это – на любительском уровне, и я был удивлен, как хорошо обычные горожане владеют инструментом. Это очень важно для развития собственной души. Но я понимал, что просто дилетантские вечера устраивать не смогу, ведь сам я профессиональный музыкант. Надо делать то, что ты лучше всего умеешь.
И я вдруг наткнулся на целую плеяду удивительных молодых музыкантов – и понял, что им нужно устроить такое место, в котором они бы могли полностью раскрываться и творить. Ведь часто столичные концертные залы ограничивают музыкантов даже в выборе программы.
Благодаря реставратору и моему другу Алексею Ставицкому рояль мы привели в прекрасное состояние, и выяснилось, что этот инструмент очень хорошо подходит для реализации творческих фантазий! Он у нас не такой, как большинство концертных роялей. У него свой, очень благородный и нежный тон. И это тоже очень нравится музыкантам. И мне еще отраднее от этого!..
— А как вы отбираете артистов для концертных вечеров?
— По принципу работы сарафанного радио: сначала Варя Мягкова сыграла, потом рассказала своим друзьям, посоветовала мне Женю Стародубцева. Он совершенно потрясающий музыкант, мыслитель. Потом играла Катя Державина, и за ней многие другие.
Еще и я сам хожу на различные концерты: Большой зал консерватории, Зал имени Чайковского, и так далее. Если я вижу и чувствую в выступающих музыкантах что-то особенное, то иду к ним за кулисы, беру контакты и договариваюсь о концерте в моей гостиной.
— В гостиной звучит только рояль?
— Нет, у нас и скрипачи играют. Вот Аня Савкина играла последний раз и будет играть в сентябре интересную программу. Антон Прищепа играл как-то на кларнете.
Выступала здесь и чудесная флейтистка Маша Алиханова. И певцы бывают в стенах гостиной: Алиса Тен, Миша Нор. Но пианисты, конечно, у меня хедлайнеры (улыбается), они в приоритете. Рояль – это же король всех инструментов! И в этой гостиной он звучит прекрасно.
— Как соседи отнеслись к вашим квартирникам? По батареям не стучали?
— Мне повезло с соседями: они очень культурные люди, заглядывают на концерты. И даже управдом ходит к нам! Так что мы с соседями дружим.
Хотя, возможно, осенью я поставлю рядышком Шрёдер и Блютнер. Шрёдер – русский Стейнвей, а Блютнер – типичный немец. И будет у них эдакое соревнование… Посмотрим тогда, что скажут соседи (смеется).
— Какие у вас любимые концертные площадки в Москве, помимо вашей гостиной?
— Любимые – это те, где играют хорошие музыканты. Я считаю, что очень интересные концертные программы стали делать в Зале имени Чайковского. Очень люблю слушать Филиппа Чижевского и его оркестр. Вообще, мне нравится слушать симфонические коллективы. Такое ведь нигде не услышишь, кроме как в больших залах.
В какой-то момент я понял: надо забыть свой профессионализм, чтобы снова стать счастливым любителем музыки. И мне это удалось. Уже давно я хожу на концерты и с большой радостью, восторженно слушаю музыкантов – и уже не так важно, фальшивят ли они, допускают ли ошибки, и прочее. Я просто радуюсь тому, что в данный момент со мной происходит.
Я мысленно обнимаю и благодарю каждого исполнителя за то, что они вообще занимаются этим непростым делом. И так хорошо, что до сих пор это есть. Я боюсь, как бы это ни исчезло вообще в скором времени…
— А какая публика посещает вашу гостиную?
— Моя публика очень хорошая, они такие живые люди, которые доверяют мне и моему вкусу. Мне кажется, что я потихоньку воспитываю свою публику – людей, у которых есть глубинная вера, и они понимают, что в этом мире всё не просто так, и есть некоторые вещи, более высокие материи…
Мой покойный друг, философ Феликс Шмидель как-то определил два главных вопроса, которые зрелый человек должен себе каждый день задавать: что я делаю здесь и сейчас и какая у меня от этого радость? А радоваться можно только вместе, в кругу «своих», потому что без свидетеля нет радости настоящей. И мне кажется, что люди приходят сюда именно за радостью. Они понимают, что музыка соединяет их с чем-то божественным.
Но у меня с ними есть один договор: чтобы полностью погрузиться в наслаждение, нужно выключить гаджеты и ничего не снимать на видео!
— Чем ваша аудитория отличается, допустим, от тех, кого мы видим в залах Московской филармонии или Консерватории?
— Никто не приходит сюда потусоваться или показать новое платье. На некоторые академические концерты публика собирается, чтобы показать себя; видна каждая деталь на человеке: макияж, пластика на лице, парфюм, дорогие украшения, и так далее. Это не люди, а объекты, и каждый несет с собой свой миф о красивой жизни.
Моя публика уже прошла через это всё, они зрелые люди и умеют радоваться простым вещам. Они приходят ко мне, чтобы помедитировать и остановить свой ум. Я так всех и наставляю, что самое важное умение для взрослых людей – хотя бы на долю секунды остановить свой ум, чтобы сердце раскрылось и могло с помощью музыки соединиться с божественным.
Уже полтора года наблюдаю, как приходит уже своя публика, и они приводят еще и своих друзей. Сначала мы сидим на кухне, разговариваем, я разливаю китайский чай. Я выступаю здесь коннектором, талисманом, который дает всему происходить.
— Поддерживаете ли вы связь со своими слушателями за стенами гостиной?
— Конечно! Мы общаемся в Телеграме. После вчерашнего концерта-мистерии, на котором звучала музыка Пярта и Листа в исполнении Сергея Каспрова, мне уже многие написали отзывы.
Вечер проходил в одно отделение и без аплодисментов, чтобы слушатели погрузились в себя и помедитировали. И вот что мне написали:
«Это было великолепно. Спасибо огромное. Опыт невероятный. Никакой духоты я не чувствовала, потому что была в другом мире».
Или вот еще:
«Спасибо, что собираете нас. Хоть на час-полтора можно в другом измерении оказаться. Всё было чудесно.
Под конец состояние было уже медитативное, мне кажется, будто я отлетела и последний блок пропустила, потому что конец наступил как-то неожиданно».
Вот видите, у нас получилось погрузить публику в этой спокойное состояние.
— Как составляете программы к каждому вечеру?
— Я всегда заранее очень подробно и душевно обсуждаю с музыкантами, какой мы будем делать концерт. Для меня, как для продюсера, очень важно понять, в каком состоянии души и в какой технической форме находится музыкант, что действительно он хочет сыграть.
— Вы упомянули чаепитие. Это особый ритуал?
— Мы, люди, – сборники самых разных ритуалов. Мне, чтобы рассказать про все свои практики, надо всю жизнь изложить… Я много занимался йогой, пробовал ее разные виды: кундалини-йога, хатха-йога, айенгар-йога. Еще занимался цигуном, нейгуном. А последние семь лет у меня только оздоровительная гимнастика нейгун и плавание.
Каждый зрелый человек должен уметь управлять своим вниманием, своим духом и своим телом. Взрослея, ты начинаешь осознавать, что человек – это усилие во времени. И это касается не только твоего профессионализма: ты должен уметь управлять своим телом, чтобы оно было послушным и гибким.
Если честно, для меня сейчас самая важная практика — братский молебен по субботам в Саввино-Сторожевском монастыре.
Наша западная культура упускает эти моменты. Многие ходят в тренажерные залы, закачивают там мышцы, делая свое тело твердым и на вид красивым, – а на самом деле оно перестает быть гибким, и энергия не может струиться сквозь тебя. Поэтому нужно правильно питать душу и «понукать своего бедного ослика» – так Франциск Ассизский называл наше тело.
— А причем здесь чай?
— Хороший китайский чай – это ритуал. Он гармонизирует. Чай не привносит в тебя ничего негативного.
Чаепитие с зажженными свечами, которое я обычно устраиваю перед концертами, очень хорошо подготавливает нас к слушанию музыки. И чай, в отличие от шампанского и бутербродов с красной рыбой в буфетах, оставляет ум ясным, а желудок спокойным. А это самое главное для того, чтобы можно было погрузиться в слушание высокого искусства.
— Помимо вечеров классической музыки у вас в гостиной есть другое – медитативное – направление. Вы на этих встречах делитесь с публикой своими практиками? Как вообще это происходит?
— У меня чудесные друзья, Оля и Гриша Чикнаверовы. У них дома на Николиной горе стоял огромный гонг. И в какой-то момент они вдруг предлагают мне забрать его себе. И вот я его забрал и целую зиму, каждую субботу, устраивал лежачие медитации.
Ко мне приходили люди, которые уже бывали на концертах в нашей гостиной, и я в темноте раскладывал их на пол, на матрасы или в спальные мешки. Просил их об одном: расслабьтесь и просто внимайте звукам. А сам играл на своей гитаре XIX века, гонге, рояле, что Бог на душу пошлет.
Это длилось где-то полтора часа и было похоже на музыкальные путешествия: я иногда перестраивал гитару на пару тонов ниже; она начинала звучать как какой-то арабский инструмент, и я играл восточные импровизации.
Потом я играл по струнам рояля, и он уже был подобен ударному инструменту. Я просто находился в таком особенном состоянии, а мои руки играли сами. И каждый раз это было какое-то новое и совершенно неожиданное для меня музыкальное действие. После этого мы снова собирались за столом, и было удивительно смотреть на эти изумленные лица и глаза. Это были другие люди. И очень многие проблемы у людей просто решались с помощью одного музыкального вечера.
— А после классических концертов у вас тоже устраиваются афтепати?
— Наше афтепати – это когда все возвращаются за стол и вновь наливается чай.
Оно бывает двух видов. Первый – беседа с исполнителем, который только что играл в зале. Все начинают его наперебой расспрашивать, а он что-то рассказывает про свою музыкальную жизнь.
Вторая разновидность – я хватаю свою гитару и начинаю импровизировать на темы из произведений, которые только что прозвучали в концерте. И это замечательно – видеть изменившиеся глаза и чувствовать: вот зачем это всё нужно!
— Раз уж у нас зашла речь о философских материях… Как вы считаете, чего не хватает в жизни современному человеку?
— Нет никакого современного человека. Есть уникальность каждого. Каждый человек – отдельный мир, и он живет в нем и рисует свой миф.
У меня есть свой миф: я живу и продвигаю именно то, о чем вам сегодня рассказал. И поэтому сюда приходят те, кому этот мой мир интересен. И они готовы раз в неделю, хотя бы чуть-чуть, поучаствовать в нем, а потом уходят в свою жизнь и забывают про это.
Об этом очень хорошо Феликс Шмидель писал. У нас у всех есть главный вопрос: что в моей жизни имеется такого особенного, чтобы можно было выдержать весь ужас обыденности? Мы все в ней живем, а приходя на концерт – бежим от нее.
Оклеветанный Ницше был очень прав, когда говорил, что нужно стараться быть сверхчеловеком, быть ближе к Богу. Тогда получится быть и просто человеком. Поэтому я считаю, что у каждого человека должна быть какая-то мета-цель. Надо ставить цели не реальные и земные, а немного сумасшедшие.
— У вас есть о чем еще мечтать?
— Есть у меня мечта тайная, но я боюсь, что она так и останется мечтой. Я мечтаю поселиться где-нибудь на Бали, на горе, с которой будет виден весь остров. Потому что, честно сказать, от города я уже устал. Я вполне себе могу быть деревенским жителем. Получается так, что мое главное ремесло держит меня в городе, но вот моя гостиная – такой столичный оазис…
— И что бы вы делали на этом острове?
— Буду сидеть там и писать книгу. Я, кстати сказать, немного и писатель. Еще хочу всегда играть своим друзьям на гитаре разные импровизации; но чтобы играть импровизации на гитаре в моем возрасте, нужно найти свежие ноты и созвучия. А для этого нужно еще потрудиться, потому что я уже сам себе надоел, честно скажу!
Получается, моя главная мечта – это научиться мыслить какими-то новыми нотами. Найти какие-то еще свои ноты, свое звучание и свой смысл.
Беседовала Анна Коломоец