Пианист Вадим Пальмов 13 декабря 2022 отметил свое 60-летие.
Известный музыкант принадлежит к тому «пограничному» поколению исполнителей, которое застало именитых наставников 20 века и, в то же время, обрело творческие возможности в период падения «железного занавеса».
Сегодня Вадим Пальмов человек с репутацией одного из ярких представителей Петербургской (Ленинградской) фортепианной школы, наследников «линии» Л. Николаева, учителя Софроницкого, Шостаковича, Юдиной, Серебрякова и наставника Вадима Пальмова, профессора Натана Перельмана.
Именно, Натан Перельман, выдающийся пианист и чуткий педагог, сумел воспитать в лице одного из своих самых близких учеников достойного преемника. Высочайший уровень мастерства Вадима Пальмова единогласно отмечают и российские, и зарубежные музыкальные критики. Безупречность музыкального вкуса и благородство звука, тонкость и искренность интерпретаций, безошибочность нюансировки, абсолютная точность звукоизвлечения – именно в этих выражениях чаще всего характеризуется исполнительская манера музыканта.
Еще одна черта, которую неизменно выделяют критики, говоря о творчестве пианиста, это стремление возвращать музыкальному тексту первозданность, обращаться к замыслу композитора, не упуская ни одного нюанса при прочтении. Эта особенность, эта чрезвычайная внимательность к произведению позволяет Вадиму Пальмову как художнику выражаться музыкальным языком с предельной убедительностью, так, чтобы
«она (музыка) заставляла сильнее любить жизнь, сильнее чувствовать, сильнее желать, глубже понимать»,
— как говорил Генрих Нейгауз.
На протяжении всей своей профессиональной деятельности Вадим Пальмов не только концертирует, но и ведет активную просветительскую работу. Авторитетный исполнитель и педагог, он охотно делится тонкостями профессионального мастерства с молодыми музыкантами. Так, практически «впритык» к своему юбилею музыкант провел мастер-классы в разных регионах, выступил в составе жюри нескольких международных конкурсов, успев дать при этом сольный концерт в Петербурге.
А еще артист пишет и издает книги. В этом году увидел свет его сборник «Три четверти в разных темпах», куда вошли автобиографическая повесть, новелла и миниатюры.
«Ваш излюбленный жизненный темп – presto?»,
– интересуюсь у маэстро, нашедшему в своем плотном графике возможность для этого интервью.
«Скорее Tempo rubato. Мне важнее свобода обращения со Временем Музыки. У музыки в этом смысле много общего с жизнью: и там, и там важно верно чувствовать ритм и дыхание…»,
– уточняет мой собеседник.
О музыке и педагогике, возрасте и жизни – в диалоге с известным пианистом, профессором фортепиано Института музыки, театра и хореографии им. Герцена в Санкт-Петербурге и организатором музыкальных фестивалей и конкурсов Вадимом Пальмовым.
– Вадим Игоревич, вы свой юбилей встречаете отнюдь не праздно, почивая на лаврах, а в интенсивном графике выступлений и мастер-классов. А еще вы преподаете в двух музыкальных ВУЗах, а еще пишете книги и статьи, организуете музыкальные конкурсы, поводите фестивали. Как все получается совмещать и держать такой высокий жизненный и профессиональный темп?
– Все, о чем вы спрашиваете, есть результат желаний человека, занимающегося делом. Утратить желание означает перечеркнуть ваш вопрос и мой ответ.
Я вообще считаю, что слово “хочу” самое главное слово в жизни. Это мистическое слово в жизни если не все, то многое определяет. Это очень объемное понятие. Потому что если я хочу – значит, я буду прилагать определенные усилия, но, конечно, в известных границах: меня мой учитель учил: «надо платить, но не переплачивать».
В моей жизни это желание, это «хочу» было очень страстным, я не представлял, что я не буду на сцене, не буду играть, не буду гастролировать. Это, конечно, по юности, когда представления о жизни пропитаны максимализмом. Ну что ж…значит, это сыграло свою роль.
– Вы активно преподаете, используя, в том числе, форму мастер-классов. В то же время, их полезность отрицается некоторыми вашими известными коллегами-музыкантами, которые называют такие уроки “самопоказом”. Тем не менее, популярность этого формата и его востребованность (а мне известно, что на ваш мастер-класс в Махачкале записалось более 200 педагогов и около 30-ти студентов и учеников школ), все же дают основания считать этот способ обучения молодых музыкантов эффективным. Что в действительности способен дать подобный эпизод общения с приглашенным педагогом? В чем его ценность?
– Ценность в общении, ценность – встреча. Говоря о насущных вещах с коллегами, понимаешь необходимость этого разговора. Мастер-класс – это треугольник. Это ученик (студент), его педагог и ведущий мастер-класса (в данном случае я). Треугольник должен быть «любовным», то есть дружественным и не «экзаменационным» для ученика и его педагога.
Это форма весьма продуктивна для обнаружения проблем, постановки новых задач. Важен свежий взгляд на исполняемое и сам подход к исполнению. Что может дать такой эпизод общения? Желательно, чтобы он стал «инъекцией». Иначе – бессмысленно.
– Зачем вообще нужна музыкальная педагогика? Неужели нельзя учиться у мастеров на слух?
– Это как?
– Это, например, 100 раз послушать, как играет Горовиц или Гилельс и постараться перенять их принципы игры, интонирования, звукоизвлечения. В конечном итоге, ведь в любом процессе обучения есть этап подражательства. Нет? Это так не работает?
– Не работает. Это умение, этому учатся. В нашей профессии важно наставничество. Слушать полезно, но профессия – результат обучения, а не только подражания.
– Вы утверждаете, что «настоящая педагогика – это мало слов»; что вместо многословия важно быть конкретным и точным. Назовите самые главные принципы, которым вы обучаете?
– Мой учитель «идеологически» считал музыку человеческой речью. Простота, выразительность, искренность и художественная выразительность – то, к чему стремлюсь как концертирующий человек, и как педагог.
– К «простоте» весьма осторожно относился ваш учитель, Натан Перельман. Как исполнителю в погоне за простотой не попасть, выражаясь его словами, «из объятий вкуса дурного в объятия вкуса трусливого», когда игра становится гладкой, но не выразительной?
– Нужно иметь человеческое достоинство. Что касается настоящей педагогики, она сродни режиссуре. Это «иглоукалывание», я уже об этом говорил, потому что игла должна попадать в нужную точку, от чего и происходит нужный эффект. Разглагольствования вокруг литературных ассоциаций, визуальных и прочих, долгие и продолжительные разговоры не имеют прямого отношения к делу.
– Ваш знаменитый наставник делил педагогику на артистическую, проповедническую, заклинательную, вспомогательную и отягощающую. Вам что ближе?
– Мне ближе режиссура. Педагогика не болтовня, а оснащение обучаемого конкретными инструментами профессии. Такова режиссура. Актеры не нуждаются в долгих концептуальных рассуждениях режиссера. Им нужны конкретные задачи. Это прекрасно понимал и умел делать мой Учитель.
– У ребенка, отданного в профессиональную подготовку, как было в свое время с вами, есть хоть какой-то шанс на детство? Насколько мне известно, вы сели за фортепиано в 4-летнем возрасте, затем в 7 лет ваши родители привели вас в специализированную школу-десятилетку при Уральской консерватории. Вы чувствовали себя лишенным всех тех “радостей”, которые были у ваших «не-музыкальных» сверстников?
– Я этого не чувствовал, поскольку моя жизнь органично вытекала (втекала) в жизнь моей семьи – мои родители музыканты. Но в целом любое образование лишает ребёнка определенных детских радостей и ограничивает время для игр и развлечений обязанностью учиться. Это и принуждение. Да! А как без этого вы научите ребенка? Меня также привели в десятилетку и меня никто не спрашивал. А что может понимать маленький человек?
Ребенок не обязан понимать необходимость образования, это понимается потом, позже. Никакой свободы не было и спасибо, что ее не было. И в этом, кстати, коренное отличие нашей образовательной системы от западной, где детей не принято принуждать. Но именно нашу систему музыкального образования я считаю непревзойденной. Серьёзное занятие музыкой это жёсткий ритм, выйти из которого означает потерю возможности когда-то стать профессионалом.
– Вы родом из достаточно известной династии, которую в разное время представляли духовные лица, ученые, просветители, артисты. О таких говорят – семья с традициями.
Какие семейные традиции передаются в вашем роду из поколения в поколение, которые важны лично для вас?
– Юмор. А вообще семейные ценности имеют разные проявления. Я пытаюсь быть человеком «клана». В детстве это была большая семья, а во главе стола были старшие. Пока у нас есть старшие – мы защищены.
– “Я – человек ностальгический”, – говорите вы о себе и замечаете: “как человечно жить в прошлом”. Мне тут же вспомнилось чеховское “русский человек любит вспоминать, но не любит жить”. Какое ваше ощущения настоящего и что помогает жить, радует в этом времени?
– В настоящем радуюсь жить.
– А настоящее радует?
– Настоящее делимо. Оно может персонифицироваться. Мое меня радует, когда радует окружение. Настоящее – то, чем ты изнутри наполнен: мысли, намерения, планы, это способно быть спасительным настоящим. «Что наша жизнь? Игра!» Игра – самый прекрасный способ жить.
Сама жизнь подчас не так интересна, как игра с ней, интерпретация происходящего. Жить жизнь, просто перечисляя ее дни и события, не очень интересно.
– Около четверти века вы живете на две страны, между Россией и Германией, “между мирами”, как называете это сами. Эти “миры” имеют существенное различие в укладе жизни, в менталитете. Как балансируете? Ведь это во многом очень непохожие и часто полярные вещи?
– Пока удается балансировать. Знаете, интересно проживать две (как минимум) разные жизни. Ценно балансировать и находить в каждом из миров близкое тебе. Мир велик, красочен и в каждом из нас хоть одна-две краски из его палитры есть. Надо отражать и ловить (как передатчик) все ценное, что ложится на ум и душу. Надо впитывать все, что близко.
– Программу вашего прошедшего концерта составили произведения классиков и романтиков – Баха, Шуберта, Мендельсона. Значит ли это, что вы утратили интерес к музыке композиторов-модернистов, к которой часто обращались прежде? И кто из авторов вам, сегодняшнему, наиболее близок?
– Не утратил. Близки те, у кого есть талант, кто попадает в душу. А про «модернистов»… сыграл нынче на бис пьесу Эванса. Джазовую.
– Кстати, о джазе. Зачем это академическому пианисту?
– Джаз академическому пианисту нужен «терапевтически». Современный музыкант должен уметь играть все, я уже это говорил. Джаз люблю и учусь его играть. Джаз учит «застегнутого на все пуговицы» академического музыканта вспомнить, что он может себе позволить не бояться. Джаз позволяет импровизировать, соната Бетховена – нет. Это не подвергается сравнению. То и другое прекрасно по-своему.
– Мне попалось на глаза ваше интервью в примерно 30-летнем возрасте, где вы заявили, что “в ближайшее время искусство будет исполнять роль шута”. Оправдался ваш прогноз, как вы считаете?
– Оправдался. Обслуживаем, развлекаем. Это нужно. Но сегодня эта «доза развлечения» несколько превышена. Я думаю, мы возвращаемся к тем временам, когда музыканты обслуживали сильных мира сего. Известен исторический факт, когда Моцарт получил пинка от такого «заказчика». Надеюсь, нас пинать не будут, но зачастую «чувство пинка» присутствует и без физического его воплощения.
– Нет ли у вас ощущения, что культура в целом, в гуманистическом и просветительском значении, оказалась переоцененной, поскольку в двухполярном мире добра и зла ощутимо проигрывает последнему? Или такие “поединки” вообще не удел искусства, в частности, музыкального?
– Культуру можно только недооценить.
– Л. В. Николаев, наставник вашего учителя, Н. Е. Перельмана, говорил, что школа это то, от чего отходят. Как далеко от традиций вообще позволительно отходить и что вы бережно храните и настоятельно стремитесь передать ученикам?
– К традициям не следует относиться как к памятнику. Меняется жизнь, меняется взгляд на то или иное. Но связь времен нельзя прерывать. Найти баланс и сочетать то и другое задача не из легких.
– Остается ли верной формула, приписываемая Чайковскому о том, что успех – это 90% труда и лишь 10% таланта?
– Да. Только я не умею считать.
– Вы как-то сказали, что если бы пришлось нарисовать себя, это был бы человек без возраста, Я далека от того, чтобы спрашивать вас о том, подводится ли какое-то внутреннее “итого” под эгидой собственного юбилея, но что самое важное дает понять этот рубеж?
– Ничего. Внутреннее ощущение себя не меняется. Только в зеркале. Мне исполнилось 60 лет и для меня это совершенно абстрактная цифра. Мне кажется, что это все условные вещи. И часы тоже условная вещь, это же не время, это же механизм. Время, которое тянется бесконечно или день, который проходит, как секунда.
Я прекрасно понимаю, что у меня седые волосы, но мне хочется жить. И я прекрасно понимаю свой самый большой страх: я боюсь утратить желание. Я имел дело со стариками, я был близок к ним накануне их смерти и я видел, что когда человек умирает естественным образом – он постепенно теряет желание ко всему, что раньше радовало.
Жизнь очень мудра: она постепенно лишает человека энергии. Когда-то это время наступит для всех нас, но больше всего я боюсь потерять желание.
– Ваша книга, включающая в себя очень откровенную автобиографическую повесть, называется “Три четверти в разных темпах”. Какие творческие планы и замыслы на новую четверть, чем и где порадуете своего верного слушателя в ближайшем будущем?
– Планов нет, жизнь сама даст толчок.
Беседовала Элла Романовская