Карэн Шахгалдян часто выступает сольно, успевает играть в трио имени Хачатуряна, а также находит время на беседы о творчестве. В интервью Карэн рассказал Анне Коломоец о мэтрах московской скрипичной школы, о жанре фортепианного трио и о его пользе для ментального здоровья музыканта.
— Этот год для Трио имени Арама Хачатуряна стал юбилейным – двадцать пять лет! Расскажите, как возник коллектив. Вы просто сели и начали играть вместе?
— Не совсем. Хотя… на самом деле да, так и сложилось – сели и начали играть вместе, но это был не нынешний состав.
Наше трио основал в 1999 году виолончелист Карен Кочарян: музицировали для души, без громадных планов на будущее… Сейчас я замечаю иную тенденцию: создается новый ансамбль, ему сразу присваивается громкое имя. А потом такие коллективы быстро сгорают.
В первоначальном составе трио существовало пять-шесть лет, успешно гастролировали, потом пришла Армине Григорян, наша нынешняя пианистка, директор дома-музея Арама Хачатуряна. Через год присоединился и я. И с первой нашей репетиции мы услышали, что действительно дополняем друг друга, обогащаем в звуковом плане. И вот так дело и пошло…
В 2008 году мы решили, что уже выросли и назвались именем Арама Ильича Хачатуряна.
— Чтобы играть вместе, в одном ансамбле, нужно обязательно думать и звучать схоже?
— Важнее желание найти общий язык. А вот если участники трио будут думать одинаково, мне кажется, ансамбль не сложится. И даже если бы у кого-то получилось, это же ведь очень скучно!
Это как в семейной жизни – единство противоположностей. Мы же ведь стараемся найти общий язык с тем человеком, с которым живем. А с трио мы зачастую проводим больше времени, чем со своими половинками, и проблем иногда возникает даже больше, ведь мы ставим высокие художественные задачи.
Главное – стремление услышать партнера: то, что он говорит, то, что играет, и понять, почему он так делает. Двум людям в чем-то проще в этом плане. В трио всегда есть дополнительное мнение, которое может быть зачастую решающим.
— Природный горячий темперамент участников ансамбля не мешает выстраивать отношения? Неужели никогда не хотелось, как говорится, «набить морду»?
— Могу сказать, что за всю историю нашего сотрудничества ни разу не доходило до таких острых конфликтов. Были моменты ожесточенных дискуссий. Много лет назад мы устраивали небольшой баховский фестиваль в Армении, из трех концертов. Тогда мы струнным квартетом играли «Искусство фуги», а струнным трио исполняли «Гольдберг-вариации». И мы буквально спорили днями! Все было конструктивно, но тем не менее горячо. Но это счастье на самом деле! (улыбается)
Мне вообще кажется, что творческого человека без темперамента не существует. Куда нам без него.
— Почему вы все-таки решили остаться втроем и не стали искать четвертого музыканта?
— Этот вопрос нам все время задает наш друг Максим Новиков (смеется). Я объясню почему.
Во-первых, если квартет, то все-таки струнный. Это большая ответственность. Приступая к работе в струнном квартете, ты должен понимать, что будешь в нем как в монастыре. Всю свою жизнь ты обязан посвятить коллективу. Трио все-таки позволяет солистам играть вместе, не трансформируя свой стиль и свою природу. Трио проще и мобильнее как ансамбль. Тем более, рояль играет главенствующую роль, ведь у него бо́льшая часть нотного материала!
Я очень люблю струнные квартеты. Мы дружим с музыкантами квартета Бородина, с другими замечательными квартетами, но сам я никогда серьезно не увлекался этим жанром.
— Вы ревнуете своих коллег, когда они выступают с другими коллективами?
— За себя могу сказать точно, что нет. Последние семь лет у нас особая ситуация. Карен работает концертмейстером оркестра в Шеньчжене, много времени проводит в Китае. И на расстоянии у него к нам, возможно, все-таки возникает ревность.
Во времена пандемии он три года был взаперти, не мог выехать из страны. И мы за это время «наизменяли» ему со многими прекрасными виолончелистами (смеется). Играли с Борей Андриановым, Сашей Раммом, с Борей Лифановским… Но всё же мы стараемся меньше играть в других составах трио.
— У вас был опыт онлайн-выступления с трио?
— Нет. Мне вообще вся история с онлайн не очень нравится, хотя я понимаю, что сейчас без этого инструмента невозможно обойтись. Давать концерты онлайн, даже в качестве эксперимента, не было желания.
— Вашим репертуарным произведением является Тройной концерт Бетховена. Удалось найти особый подход к этому композитору?
— Мы вообще глубоко благодарны Людвигу ван Бетховену за то, что он написал этот концерт, ведь это практически единственный вариант для выступления трио с оркестром.
В марте следующего года мы будет играть в Китае, в Шэньчжэне с оркестром. И так получилось, что концерт Бетховена уже оказался занят Мартой Аргерих, Гилом Шахамом и Мишей Майским. Конечно, нас попросили подобрать какой-то иной вариант. Мы были в поисках и в итоге нашли очень интересный концерт, о котором не знали раньше. Композитором оказался Павел Юон, ученик Антона Аренского. Он написал потрясающий концерт для трио с симфоническим оркестром. Мы его сейчас осваиваем, и я очень надеюсь, что он станет репертуарным.
Нам еще удалось выяснить очень интересный и досадный факт. Армине недавно в письмах Хачатуряна раскопала, что у него было в планах написать произведение для трио с оркестром. Но это были последние годы жизни, он так и не успел реализовать задуманное. Даже никаких набросков не сохранилось.
— Вы выступали почти по всему миру. Осталось ли еще место, где вы не играли и вам бы очень хотелось поиграть?
— Да! Мы буквально недавно в поезде об этом говорили! Наше трио пришло к тому, что мы все вместе очень хотим побывать в Бразилии. Никто из нас там не был. Мы были и в Австралии, и в Азии, и в Северной Америке, объездили почти всю Европу. Но все равно еще очень много неизведанных интересных мест.
— Легендарный квартет Бородина несколько раз обновлял свой состав. Последние 18 лет состав вашего трио не менялся, есть ли еще творческий запал?
— Квартет Бородина, скажем так, немножко постарше нас (улыбается). Недавно я говорил Игорю Найдину, что он с полным правом может называть меня «мальчишкой». У бородинцев менялся состав в силу естественных причин, каждый человек смертен. Конечно, мы не дотянем до возраста их коллектива, хотя очень хотелось бы.
Я неспроста сравнил совместное музицирование с семейной жизнью. Ты выбираешь партнера навсегда. Можно, конечно, выступать и с другими музыкантами (отличие от семейной жизни здесь все-таки имеется), но какие-то особые произведения, важные концерты, ты хочешь играть именно с этими людьми.
Я могу спокойно сказать за всех, что у нас даже не возникает мысли: «А что дальше?» Если будем живы-здоровы, продолжим работать.
— А воспитание молодого поколения для трио имени Хачатуряна?
— О таком мы и не думали, мы ведь не государственный ансамбль и не обязаны сохранять это имя. Это наша частная инициатива, и будущее коллектива зависит исключительно от нас самих. Мы незаменимы.
— А если все-таки порассуждать о будущем…
— Я думаю, что когда мы перейдем в мир иной, то мы уйдем вместе с нашим названием.
— И умерли они в один день…
(Смеется)
— Кстати, интересный вопрос. Надо спросить у ребят.
— В начале нашего разговора вы сетовали на множество камерных коллективов с красивыми и громкими названиями. Что вас в этом не устраивает?
— То, что коллективов становится много, – это хорошо. Я приветствую всегда новых музыкантов, новые ансамбли. Однако у камерной музыки есть важный плюс – возможность поработать над собой, над своим внутренним миром. Ведь для этого все-таки нужно какое-то время.
Вообще, для классической музыки требуются сосредоточенность и неторопливость. Необходимо какое-то время потратить на попытку понимания друг друга. Если все получается удачно, тогда можно задуматься про маркетинг и карьеру. А когда сначала появляется название, а только потом налаживается ансамбль, то я вижу в этом некую странность.
— Как вообще обстоят дела в России с камерно-инструментальным жанром?
— Камерная музыка сейчас испытывает сложности с продажей залов. Этот жанр во все времена был элитарным. Есть старое музыкантское правило: чем больше музыкантов на сцене, тем больше народа в зале. Оркестры продаются всегда лучше, чем солисты или камерный ансамбль.
Трио или квартет – это интимный разговор с самим собой, с композитором. Это эмоции, которые высказываются только близким и понимающим людям.
На концерты камерной музыки приходит публика, которая хочет задуматься или что-то переосмыслить. Таких личностей сейчас немного. Тем более есть столько вариантов провести досуг…
Другие развлечения просто выталкивают камерную музыку из коммерческого мира. Музыкантам-«камерникам» становится все сложнее и сложнее зарабатывать. Организаторам таких концертов пора уже искать правильный подход к публике. Нужно уметь объяснить, почему важно прийти на эти концерты.
— Получается, игра в трио или в квартете сродни с походом к психологу?
— Вполне, только в этом случае ты сам и пациент, и психолог. Это еще интересней, потому что ты выносишь свои переживания, проблемы на обсуждение, и сам же участвуешь в их решении, и сам же себе ставишь диагноз. Психологически это очень интересные форматы.
— У вашего трио огромная история, вы много времени проводите вместе. Замечаете ли вы, что перенимаете привычки своих коллег?
— Конечно. Более того, мы это культивируем в себе. Например, я могу заметить какую-нибудь интересную вибрацию у Карена и сразу беру это на вооружение. Это ведь естественный процесс для музыканта. Взаимообогащение должно быть обязательно.
То же и со студентами. Я могу заметить что-то интересное у них во время занятий, и обязательно положу это к себе в копилочку, может пригодиться.
— Есть ли в жизни вашего трио такое выступление, которое невозможно забыть?
— Их огромное множество. Обычно запоминаются выступления в больших залах, с потрясающей акустикой. Наш первый концерт мы помним до сих пор. Мы взяли такой бешеный темп в финале трио Шуберта, не договорившись с Кареном…Он до сих пор нам это припоминает (улыбается).
— Сколько концертов удается дать в сезон трио имени Хачатуряна?
— В последние годы из-за разных ограничений выступлений стало меньше, да и пандемия сильно подкосила. Но в среднем 60-70 концертов в год мы играем. Это немало.
— Если бы я сейчас попросила вас нарисовать эмблему вашего трио, то как бы она выглядела?
— Мы сейчас с вами уходим в большой маркетинг (смеется). Наверняка, что-то тройственное было бы изображено. Надо подумать, я как-то даже не задумывался.
У нас есть друг, который много лет назад сделал нам логотип. Но мы так его и не использовали. Там было изображено лицо Арама Ильича, наше название и завуалированная цифра три. Интересный логотип. Зато у нас есть талисман – кукла Ильинична. Берем ее с собой во все путешествия.
— Вы универсальный музыкант: пробовали себя в роли оркестранта, выступаете как солист и много играете в ансамбле. Почему, расставляя приоритеты, вы остановились на камерном жанре?
— Я даже не скажу, что остановился. Это просто большая и очень важная часть моей жизни. Но она не единственная. Мне как-то по-особенному нравится камерная музыка…
— В «Виртуозах Москвы» вы проработали всего четыре года. Почему так мало?
— Я пришел в оркестр еще «зеленым» студентом третьего курса консерватории. Но именно в «Виртуозах» я познал азы камерного исполнительства. Ведь мне удалось почти полтора года поработать со старым составом.
Потом я поступил в аспирантуру. Если бы целью было просто получить высшую квалификацию, то я бы, наверное, остался в оркестре. Но моим наставником стала Майя Самуиловна Глезарова, легенда скрипичного и педагогического искусства.
У нее в классе скрипку я стал познавать с самого начала: с пустых струн, гамм и арпеджио. Менял постановку, да и вообще голову. Это было абсолютное обновление. Тогда я принял решение уйти из оркестра. Мое скрипичное перерождение было сложно совмещать с обычной жизнью.
— А зачем нужно было так издеваться над собой?
— В принципе, я мог ничего не делать, потому что уже тогда я давал концерты, зарабатывал деньги и что называется полностью «владел профессией». Но Майя Самуиловна заставляла всегда добиваться абсолютного результата. К ней я пришел именно за умением заново прикоснуться к скрипке. Это как поставить голос певцу. Мне важно было совершенствоваться на новом уровне.
Было очень непросто. Потому что, когда тебе 8-10 лет и ты начинаешь с самого начала осваивать скрипку, – это естественно. А когда тебе 24 года, ты уже взрослый дядя, у тебя есть работа, а ты полгода тянешь пустые струны и разочаровываешься от того, что у тебя ничего не получается… Непростое время было.
Сейчас же мне этот опыт очень помогает в педагогике, в понимании механизмов осваивания скрипки. Это бесценно.
Кто-то хорошо сказал, что педагогика — это терпение. Так и есть. Это большое умение одну и ту же вещь, которую все знают, повторить 15 тысяч раз. При этом добиться от студента понимания.
Глезарова заставляла меня услышать, в чем ошибка. Она никогда не говорила, как нужно делать. Она подталкивала к поиску истины. С ней было непросто, но и поэтому Майя Самуиловна была великими педагогом.
— Вы могли бы сказать, что методика Майи Самуиловны в чем-то была деспотичной?
— Профессия музыканта создана не для удовлетворения твоих желаний. Это не то место, где тебя причешут, погладят, похвалят. Это очень жестокая и высокопрофессиональная гонка с самим собой за лучшую версию себя. Самосовершенствование не может выглядеть изящным. Но так и должно быть в достижении высоких результатов.
И педагог на этом этапе не должен давать тебе поблажек. Он предъявляет требования еще более высокие, чем ты можешь выдать, для того чтобы показать, куда расти. Но унижения быть не должно.
В моем общении с Майей Самуиловной этого не было никогда, но прессинг я испытывал… У меня действительно были моменты отчаяния, когда я говорил себе, что никогда больше не буду играть. Я просто не понимал, что у меня выходит. А она аккуратно давала мне день, чтобы выпустить пар, и потом продолжала подталкивать в правильном направлении.
Сейчас, как педагог, я понимаю, что такое обучение зачастую даже сложнее педагогу, чем ученику. Такой подход кристаллизует характер.
— До аспирантуры вы учились у Виктора Викторовича Третьякова. Насколько отличались эти педагоги?
— Контраст невероятный. Виктор Викторович настоящий, до мозга костей, исполнитель. Он артист, на которого ты просто смотришь – и уже учишься. Во время моего обучения в его классе его исполнительская карьера достигла апогея. Он очень много концертировал. И у меня с ним за все время, проведенное, в консерватории, было, наверное, уроков десять, но каждый урок длился по 4-5 часов. Я выползал совершенно измученный.
С ним было очень интересно заниматься. Он сам загорался, занимаясь вместе со мной. Мы вместе исследовали произведение, которое я ему приносил.
Все его советы касались исключительно исполнительства на сцене. Это очень пригождалось на практике. В его классе я рос как исполнитель, как художник.
— В Ереванской консерватории вы ведете специальный класс. На кого опираетесь в своей методике?
— По камерному ансамблю я учился у Татьяны Алексеевны Гайдамович, а также у Александра Зиновьевича Бондурянского. Это была самая настоящая московская школа камерной игры: разбор нотного текста, основы работы над ним, не только музыкантский, но и актерский подход.
Я уверен, что музыкальное и актерское мастерство соприкасаются. Это ведь самые мощные виды искусства. Но наше преимущество – в универсальности языка, который способен оказывать невероятное воздействие. Для меня до сих пор загадка, как наша игра может так сильно влиять на людей. Публика может плакать или смеяться на концерте. Почему?
Своим студентам я часто повторяю: мы не можем игнорировать текст композитора. Мы изначально выполняем авторскую волю. Но в это творение композитора мы должны добавить свой взгляд.
В моем классе пятеро учеников. Я не могу взять больше, так как много разъезжаю, но стараюсь все уроки отдавать. Я изначально выбираю себе ребят, которые способны думать, анализировать и заниматься самостоятельной работой. Педагог – это, конечно, хорошо, но самое главное, что у нас в голове.
— Вы родились в Москве, но местом жизни выбрали Ереван. Почему?
— В Москве я познакомился со своей будущей женой, и мы долгое время жили между Москвой и Ереваном. Потом родились дети, и когда они доросли до школьного возраста, то возник вопрос, в какую школу их отдавать. Мы долго думали и выбрали в итоге Ереван. На мой взгляд, мы не прогадали. Там потрясающая атмосфера для жизни.
— А вы замечаете музыкальное продолжение в своих детях?
— Профессиональное точно нет. (улыбается) Но дети музыкальные, любящие музыку.
Сын сейчас очень увлекается баскетболом, рэпом и разными субкультурами, но у него в плейлисте я заметил Реквием Моцарта. Это его выбор, я ни слова ему об этом не говорил.
Дочка вообще очень хорошо разбирается в классической музыке, ходит часто на концерты. В них есть любовь к музыке, это важно, а больше мне ничего и не нужно.
— Вы и сольно много гастролируете по России…
— Да! Мой первый концерт состоялся в 1986 году в Нижнем Новгороде. Я учился в ЦМШ. Только что в октябре мы с трио были в этом городе, и воспоминания нахлынули на меня.
Могу сказать, что за последнее десятилетие качество гастролей по стране выросло в разы. В 90-е годы ты ехал в неизвестность: непонятно, где будешь жить, где питаться, какой будет зал. Сейчас почти во всем залах хорошая акустика, качественные инструменты. Замечаю много молодой публики на концертах. В отличие, например, от старой Европы, где есть термин «white heads» (белые головы), означающий, что публика стареет.
Но там очень много завязано на экономике. Молодым людям надо зарабатывать, билеты даже по 20 евро для них – это дорого. Пожилая публика, люди на пенсии могут позволить себе и на концерт сходить.
— А как вы смотрите на классическую музыки в жизни современного человека? Нужна ли она вообще?
— Для меня наличие этого вопроса уже ужасно. В начале XX века во всем мире домашнее музицирование было нормой. Это был способ провести вечер. Сейчас, в лучшем случае, люди поют перед телевизором вместе что-нибудь, и то вряд ли. Но при этом, например, три дня назад, после концерта в Воронеже, нам прислали фотографии. И я заметил, что кто-то в зале сидит с партитурой. Это было потрясающе! Это дает надежду, что классическая музыка не изживет себя.
— И как солист, и как артист трио вы всеядны по музыкальному материалу. Можете исполнять произведения разных эпох…
— Но всё же, на мой взгляд, наиболее качественная музыка было написана в эпоху романтизма. Да и характер высказывания композиторов-романтиков мне лично ближе.
— А как вы относитесь к новейшим композициям?
— У нас в Ереване есть огромная папка с такой музыкой. Часть из нее написана для нас. Что-то из этого мы с удовольствием играем, до чего-то пока добраться не можем, что-то, наверное, и не сыграем. Все бывает. Очень важно знать, на каком языке говорят нынешние композиторы.
— Альтист Максим Новиков – ваш большой друг. Планируются ли у вас с ним новые проекты?
— Мы с ним какое-то время очень много играли вместе. В январе планируем концерты в Омске, в Сарове. Будем играть не только вдвоем, но и с пианисткой Мариной Костериной из Омска. Будет очень интересная программа. Так что наши поединки продолжаются.
— Все-таки поединки…
— Только они. С ним просто так в дуэте не поиграешь (смеется).
— Часто ли он сотрудничает с трио?
— Это наш любимый и постоянный партнер. И мы очень много концертов сыграли вместе, много разного было. Он даже как-то раз играл с нами в гипсе! И сколько было шуток на эту тему…
В прошлом году мы устроили в Ереване концерт. Тогда было несколько наших внутренних промежуточных юбилеев. Мы собрали самые красивые части из трио и квартетов самых разных композиторов. Вот только самые-самые интересные и яркие отрывки. И концерт был действительно потрясающий.
— Сейчас я задам вам вопрос, и вы сразу поймете от кого вам привет. В какой момент нужно надевать сурдину?
— Большой привет автору вопроса. Передайте Борису Лифановскому, что он выиграл приз (смеется).
Самое смешное, что мы уже не помним теперь, кто и что в тот раз говорил. Я, по-моему, говорил, что не надо, а Боря говорил, что обязательно надо. Спустя время я стал более опрятный, и если написано в нотах, то надеваю сурдину обязательно. Тем более если играем в трио. Сейчас он говорит, что может все сыграть руками.
— Сегодня у нас было много тем для обсуждения. Не хотите ли добавить еще что-то добавить к сказанному?
— Я бы оставил пожелание другим музыкантам. Трио – важный жанр для воспитания самого себя. Умение жить в коллективе и одновременно быть индивидуальностью – то, чему учишься в именно в этом жанре. Я искренне рекомендую тем, кто еще находятся в поиске себя как исполнителя, попробовать поиграть именно в фортепианном трио.
Напоследок маленькая шутка. Где-то на гастролях, узнав, что будет выступать фортепианное трио, нас спросили: «Это вам три рояля надо?».
Беседовала Анна Коломоец