Говоря, что композитор должен быть многоликим, Александр Чайковский подтверждает это собственной жизнью.
Профессор по классу композиции, художественный руководитель Московской филармонии и один из самых известных композиторов современности успешен в каждой ипостаси.
— Александр Владимирович, филармония под вашим руководством процветает. Как вам удаётся сохранить в себе художника, будучи ещё и администратором? Часто художник, заняв административную должность, как художник на этом заканчивается…
— Удаётся именно потому что я стараюсь себя, как творческого человека, обезопасить от административных дел.
К счастью, финансовыми, хозяйственными и строительными делами в филармонии управляю не я, а генеральный директор Алексей Алексеевич Шалашов. Я – художественный руководитель филармонии, художественный советник.
— Значит вы, как художественный советник, формируете репертуарную политику? Филармония сегодня имеет огромный успех у публики: абонементы на новый сезон раскупаются за три дня. Что вы придумываете, чтобы залы всегда были заполнены, а билеты проданы?
— Что вы, такое огромное количество концертов на сезон не может сформировать один человек. Это сложнейшая система! В филармонии трудятся директора программ, каждый из них курирует блок абонементов и коллективов: один – балет Игоря Моисеева, оркестр БСО, органистов и иностранных исполнителей, другой занимается оркестром «Новая Россия» и солистами, и так далее.
Программы предлагают дирижёры и руководители коллективов, филармонический репертуар формируется в основном на основе их предложений. Мы с Алексеем Шалашовым рассматриваем все заявки, отслеживая, чтобы одни и те же произведения не повторялись так часто.
Иногда предлагаем: вы заявили одно произведение, а нам хотелось бы, чтобы вы исполнили другое конкретное (!) сочинение – скажем, к юбилею композитора.
Договорённости достигаем в довольно сложных переговорах, сопряжённых с огромным количеством компромиссов. В филармонии нет единоличного управления – этакого начальника, которому репертуар подаётся на стол, а он утверждает его росчерком пера.
И потом, у нас в штате Академический симфонический оркестр Московской филармонии. А ещё есть оркестры Башмета, Плетнёва, Спивакова, ГАСО им. Светланова. Ими руководят всемирно известные музыканты. Лишь в исключительных случаях мы ведём с ними переговоры о замене какого-то одного (!) произведения. Потому что их оркестры – независимые государственные организации. Играют, что хотят, и далеко не всегда мы согласны с их выбором.
Но я не могу приказать Михаилу Плетнёву или Владимиру Спивакову: играйте это, а это не играйте! У меня нет таких полномочий. Так что, в формировании филармонического репертуара моя роль вовсе не определяющая.
— Скромный вы человек. В вашей музыке, напротив, слышится отчаянная смелость, порой бесшабашность, иногда даже дерзость. Какие ещё человеческие качества необходимы композитору, чтобы состояться в профессии?
— Ох… (пуаза) Трудно сказать. У композиторов настолько разные характеры и человеческие качества, что диву даёшься. Одно, я считаю, должно быть у всех – творческая наглость. Смелость заявить о себе. Нельзя думать о том, что скажут другие. То есть, думать-то об этом можно, но в последнюю очередь. Будешь ориентироваться на авторитеты – ничего не напишешь. А в остальном…
У Бетховена был ужасный характер, у Моцарта тоже не подарок, у Петра Ильича Чайковского и вовсе сложилась несуразная жизнь. При всей их гениальности, они были глубоко несчастны. И одиноки. Иногда даже начинаешь этого бояться…
Главное – надо много работать. Чем больше сочиняешь, тем больше накапливаешь техники, мастерства, знаний и… узнаёшь самого себя.
Ведь главное в жизни – познать себя. Важно научиться себя анализировать, и если ты чего-то не знаешь или умеешь не очень хорошо, значит надо заставить себя устранить свои недостатки!
Количество работы непременно переходит в качество сочинения, которое создаёшь. Верно говорят, что талант, гений – это лишь 10% одарённости и 90% труда.
Я встречал фантастически одарённых людей, из которых в конце концов не вышло ни-че-го. Потому что не трудились, понадеявшись на свою гениальность. И знаю людей средней одарённости, ставших выдающимися художниками именно благодаря постоянному, размеренному и огромному труду.
Каждый сам себя отёсывает. Отсекает лишнее от глыбы гранита. Каждый сам себе Пигмалион. Ты состоишься в профессии, если хватит работоспособности, упрямства, наглости, сил, терпения и здоровья. Вот, пожалуй, главные качества.
— Наши учителя учат нас чему-то важному не только в профессии, но и в жизни. Что вы вынесли из общения с вашим учителем по классу композиции Тихоном Николаевичем Хренниковым?
— Именно он убедил меня в том, что я композитор. Тогда как сам я не был в этом уверен. Я считал себя пианистом, а Хренников твердил, что не исполнительство, а композиция – это моё.
Мне было трудно поверить в себя ещё и потому, что у меня был дядя Боря – известный композитор Борис Чайковский. Я думал, что если и стану композитором, то всегда буду… третьим Чайковским. Даже по теории вероятности такого не может быть! Хотя мир знает и нескольких Штраусов, и нескольких Шуманов, а уж Бахов и того больше. Но я полагал, что нереально достичь по мастерству ни Бориса, ни уж тем более Петра Ильича. А если не стремиться к их вершинам, то зачем тогда вообще выбирать эту профессию?!..
Так что, в этом смысле я испытывал гораздо большие сомнения, нежели любой композитор с нормальной фамилией.
Когда учился по классу композиции у Хренникова, главной моей мечтой было, чтобы меня хоть раз (!) сыграли в Большом зале консерватории! Думал: вот если моё сочинение когда-нибудь исполнит симфонический оркестр, значит мои труды не напрасны.
Поскольку я человек упрямый, это качество помогло мне доучиться и не бросить это дело. Хренников постоянно мои амбиции поддерживал, более того, он их питал! За что я ему чрезвычайно благодарен. Потому что другой мой великий профессор Лев Николаевич Наумов, у которого я учился по классу фортепиано, наоборот, был жесток к ученикам.
У него часто звучало: «Нет-нет, зачем ты это играешь? У тебя это никогда не получится!». Моё упрямство и здесь помогало: когда профессор в очередной раз меня размазывал, вопреки его заявлениям я пытался доказать ему, что смогу! Иногда удавалось.
Кстати, Генрих Густавович Нейгауз, как и Хренников, вдохновлял своих учеников на невероятные для них восхождения на Гималаи. И никогда не говорил, что из них ничего не выйдет.
И ещё Хренников открыл студентам свой дом. Когда мы приходили к нему на праздники и после его авторских концертов, у него собиралась музыкальная элита. В его доме мы познакомились с Евгением Светлановым, Леонидом Коганом, Игорем Безродным, дирижёрами из провинции.
За праздничным столом мы общались, слушали их разговоры, дискуссии и ощущали себя частью творческой кухни. К моменту окончания консерватории я, как и мои однокурсники, был знаком с известными музыкантами и дирижёрами, что позволяло обратиться к ним лично, а не придя с улицы, что очень важно.
— Если ваш нынешний студент покажет своё сочинение – экстравагантное, дерзкое, каким считали «Весну священную» в начале XX века, вы скажете ему: «Ну… нет, так не положено»?
— Начну издалека. В российских музыкальных школах, как правило, не обучают композиции. Ученики выпускаются исполнителями или теоретиками. Моя задача – дать поступившим на композиторский факультет классическое образование. Каждый композитор должен серьёзно заниматься полифонией, инструментовкой, гармонией, анализом форм и историей музыки – получить базовые знания, которых в музыкальной школе не дают.
Так вот, Стравинский изучил это на частных уроках у Римского-Корсакова и написал «Весну священную» по законам классического музыкального искусства! А когда первокурсник показывает мне на зачёте… шорохи нотных страниц и утверждает, что это и есть современная музыка, я говорю, что такое сочинение не годится.
Сначала студент должен написать фортепианные пьесы, пьесу для солирующей скрипки или флейты, сонату, трио, струнный квартет и хор. Затем – произведение для струнного оркестра и, наконец, подготовить дипломную работу – сочинение для большого симфонического оркестра, которое оркестр может сыграть (!), а не стучать смычками по скрипкам и контрабасам. И чтобы духовые не пукали в мундштуки!
Студент должен получить базовое образование – вот моя задача. Закончишь консерваторию – сочиняй, как хочешь! Молодёжь иной раз возражает:
«Мне ваши знания не нужны. Я хочу писать иначе. Обычные звуки давно никому не интересны, надо придумывать новые».
Придумывай! Только у себя дома на кухне. Зачем ты тогда поступил в консерваторию? А раз уж поступил, изволь освоить консерваторскую программу.
— В юности на вас глобально повлияли оперы «Катерина Измайлова» Шостаковича и «Обручение в монастыре» Прокофьева. Какие музыкальные произведения потрясли вас в последующие годы?
— Когда я впервые услышал «Катерину Измайлову», музыка меня буквально придавила своей невероятной мощью. «Обручение в монастыре» я и теперь считаю одной из лучших опер всех времён. Меня поражает то, как Прокофьев относится к слову.
С тех пор я подхожу к подаче текста с позиции того, как это сделал бы Прокофьев, и больше люблю писать на прозу, чем на стихи.
Не могу сказать, что один композитор оказал на меня глобальное влияние. Мне нравятся отдельные сочинения у Хренникова и Штокхаузена, Хачатуряна и Дунаевского. Люблю советские песни, среди них есть поистине гениальные, что не мешает мне увлекаться авангардом. Мне интересен, скажем, современный австрийский автор Беат Фуррер.
Композитор не должен замыкаться в одном музыкальном направлении. Надо уметь делать всё и быть многоликим. Ведь композитор, по сути, лицедей.
— Лицедей, потому что творит на заказ?
— Безусловно. Мне могут заказать сочинение в любом жанре, и я должен выполнить заказ. Это моя профессия, мой хлеб.
Драматический актёр в театре играет комедию, и никого не волнует, что дома у него тяжело больной ребёнок. Композитор тоже, как и любой творец, – лицедей, потому что создаёт то, что надо заказчику.
— Бах, Гайдн, Моцарт всю жизнь писали на заказ. Кто сегодня эти великие князья и влиятельные люди, заказывающие музыку?
— Раньше не было филармонических концертов, и музыку заказывали графы и князья для концертов в своих резиденциях. Сейчас заказы поступают от музыкальных коллективов, театров и фестивалей. Иногда от солистов: дескать, надоело играть Бетховена, хочу сыграть мировую премьеру. И солист просит современного автора написать новое сочинение.
— Неужели по вдохновению композиторы совсем не пишут?
— Написать-то можно, но если это будет огромная симфония вроде Симфонии № 8 Малера, ты потратишь несколько лет на то, чтобы её исполнили.
Вдохновение – вопрос преходящий. Нет заказов, и вдохновение не придёт.
— Как говорил Пикассо: «Вдохновение приходит во время работы», а стимул к работе – это заказ, обязательства, сроки?
— Да. Или собственное желание – это тоже огромный стимул к работе.
— В связи с премьерой вашей оперы «Один день Ивана Денисовича» хочу задать морально-этический вопрос: можно ли петь о репрессиях? И есть ли запретные темы в искусстве?
— Я считаю, запретные темы есть. Нельзя создать комедию о том, как фашисты сжигали людей в газовых камерах, как охранники избивали и забивали до смерти заключённых в сталинских лагерях, как люди голодали в блокадном Ленинграде… Потому что эти события слишком близко к нам, живы их свидетели. Вот лет через 200-300, когда блокада Ленинграда станет такой же далёкой, как Троянская война, новые поколения, вероятно, найдут в этой ситуации и нечто смешное.
Оффенбах, написав оперетту «Прекрасная Елена», по сути, превратил трагедию в фарс – банальный любовный треугольник. Но не думаю, что герои Троянской войны приняли бы комедию на эту тему. Всему своё время.
— Мой вопрос не только о жанре комедии. Опера «Один день Ивана Денисовича» вовсе не комическая. Вы считаете тему сталинских лагерей сценичной?
— Опера создана по одноименному рассказу Солженицына, который увлекал меня ещё со студенческих лет, когда я, как и многие, тайно читал его книги в самиздате. Я уже тогда чувствовал, что его проза может лечь на музыку.
Взяться за оперу по молодости я не был готов – да и в силу времени это было невозможно! – но авторский стиль Солженицына, его уникальный язык мне нравился всегда. Тогда как другие считают его тексты издевательством над словом.
Ведь к Солженицыну до сих пор неоднозначное отношение. Я считаю его великим литератором. Он потряс страну. Знаете, чтобы потрясти страну, надо иметь огромную внутреннюю силу. Нравится кому-то или нет, но совершил этот поступок именно Солженицын. Хотя многие и правда считают, что не надо ставить спектакли на эту тему.
На Камерной сцене Большого театра состоится премьера постановки “Один день Ивана Денисовича”
— Предать забвению сталинские репрессии?! Почему?
— Дескать, слишком тяжёлая тема, незачем ворошить прошлое. Но ведь рассказ, как и опера, не про дикость и жестокость лагерных охранников! Про то, как люди в нечеловеческих условиях остались людьми…
— В 1920-годы драматургические и музыкальные произведения современников исполнялись чаще, чем теперь. Сегодня редко ставят современные оперы, балеты. Почему? Режиссёры предпочитают «верняк» – беспроигрышный, проверенный временем материал?
— В 1920-годы в России почти все композиторы творили бесплатно – за варёную картошку и кусок воблы. Современную ситуацию вы понимаете правильно. Зритель идёт в театр на название. В афише «Травиата» – залы заполнены, поставьте в репертуар оперу неизвестного композитора – билеты покупать не будут.
Беда в том, что известные названия поставлены уже миллионы раз, и постановщикам безумно сложно придумать что-то новое, вот они и переворачивают содержание с ног на голову.
Идёт «Гамлет» – текст шекспировский, а спектакль вовсе не про принца датского. Ставят «Аиду» – на сцене сталинский лагерь. Публика, видя в театре этакие перевёртыши, понимает, что её обманули: под брендом «Травиаты», «Аиды», «Евгения Онегина», «Гамлета» показывают Бог знает что!
Весь ужас нашего положения в том, что сегодня театры оцениваются не по качеству постановок, а по кассовым сборам. А ведь билеты покупаются по разным причинам: на сцене голые мужчины и женщины? Отлично! Онегин с Ленским трансвеститы – то, что надо! Значит билеты купят.
Сложившаяся ситуация порой заставляет художника идти сомнительными путями, лишь бы сделать кассу. Это путь в никуда…
— И какой вы видите выход? Выпускаются ваши ученики, а их не ставят…
— Выход искать бессмысленно. Потому что так было всегда. И будет. К сожалению, сегодня отсутствует система государственной поддержки молодых композиторов, тогда как нас в советские времена государство поддерживало до 35 лет. Теперь нет. Поэтому молодым стало ещё труднее. И с каждым периодом истории будет всё труднее и труднее…
— Почему?
— Музыки написано несметное количество. А сколько обнаружено прекрасных, старинных, аутентичных, забытых произведений – им более 200 лет, их мало кто слышал!
Отыскали малоизвестные оперы Вивальди и Скарлатти, которые не ставились в России. Получается, Вивальди – острый конкурент современному композитору, потому что на оперу Вивальди народ пойдёт скорее, чем на оперу никому неизвестного современника.
Но, в конце концов, я верю, – и примеры этому есть, – что истинный талант пробьёт себе дорогу и получит признание.
Беседовала Лилия Ященко