Алексей Балашов давно известен в мире музыки как виртуоз гобоя, тонкий и проникновенный проводник этого, не так уж часто солирующего, инструмента к слушателю.
Его сольную игру транслировали радиостанции «Орфей» и «Еврорадио». На его счету три диска с музыкой, написанной композиторами для любимого инструмента.
За плечами — работа с лучшими музыкантами страны. В дорогих воспоминаниях — пожалуй, главный выбор, который ему удалось сделать еще мальчишкой.
— Алексей, однажды в детстве вы, тогда уже кандидат в мастера спорта по шахматам, поставили этому виду спорта «шах» и «мат», отдав предпочтение музыке и гобою. Значит ваш папа, Юрий Балашов, гроссмейстер и в свое время главный тренер шахматного гения Анатолия Карпова не очень против этого решения сына возражал?
— Да, наверное, он и не возражал. Потому что считал: ребенок должен заниматься тем, что ему ближе. А я уже тогда отдавал себе отчет в том, что в свои тринадцать лет мой папа играл в шахматы точно лучше, чем я в том же возрасте.
Когда в моей жизни появился гобой, мне очень повезло. В музыкальной школе у меня был очень требовательный педагог Аркадий Николаевич Тупиков, который достаточно жестко поставил меня перед выбором: шахматы или музыка. Я был его последним, как потом оказалось, учеником, и он решил вложить в меня все свои знания, все умения.
И конечно очень хотел передать мне любовь к инструменту. Ну а поскольку я понимал, что таких больших высот, как папа, я в спорте не добьюсь, решил попытать счастья с гобоем. И не прогадал.
— Но ваш папа вряд ли предвидел, что уже через несколько лет его сыну будет присвоен титул Паганини гобоя, которым прежде величали известного итальянского виртуоза Антонио Паскулли. Этот титул – дополнительная ноша, которая легла вам на плечи или крылья для полета?
— Довольно часто меня называют по-разному. Бывали концерты, на которых обо мне говорили, что я Паганини гобоя. Случались музыкальные события, на которых меня величали Золотым гобоем России, как в свое время называли Алексея Юрьевича Уткина, в классе которого я занимался в Московской консерватории.
У него действительно было такое почетное звание. Но ко всем этим званиям лично я отношусь спокойно. Главное для меня — подарить людям свое искусство, открыть им гобой и его потрясающий мир, который открыл для себя я.
— Вы учились в российской столице, но, похоже, вам было мало консерваторского класса профессора Уткина? Вы продолжали учиться у самых знаменитых гобоистов по всему миру. Что дали вам эти поиски себя в музыке?
— Да, я действительно совершенствовал мастерство в классе Алексея Юрьевича, учился в Московской консерватории. Но чувствовал, что на тот момент школа гобоя в Европе была сильнее. И я постоянно учился, проходил мастер-классы во Франции, Германии, Голландии, Италии, на которых гобой раскрывался для меня по-новому.
— Как?
— В Европе гобой звучал намного мягче, чем у нас в стране. И встречи с Франсуа Лелё, Кристианом Шмиттом, Алексеем Огринчуком, Бартом Шниманом, Паоло Грацци, другими большими европейскими музыкантами помогли мне осознать природу инструмента, открыть настоящую сущность гобоя. Можно сказать, что меня научили на этом инструменте петь.
— За что вы любите гобой, Алексей?
— Я полюбил его практически сразу. Как только познакомился с ним впервые. Гобой настолько пронзителен и проникновенен, что люди часто плачут на концертах, когда я исполняю что-то проникновенное. Я вижу, что у людей слезы. И мне кажется, это самое важное из того, что дает природа этого необыкновенного инструмента.
— Вас широко цитирует музыкальная пресса, повторяя вслед за вами, что звучание гобоя – это вокал.
— Гобой действительно очень часто сравнивают с человеческим голосом. И это справедливо. Я убежден, что основная его природа – необычайная вокальность.
Наталья Харитонова