5 ноября 2021 в Концертном зале имени П. И. Чайковского состоится концерт-посвящение контрабасисту Ринату Ибрагимову, чью жизнь прошлой осенью унес Covid-19.
В день, когда выдающемуся музыканту исполнился бы только 61 год, на сцену выйдут его друзья и близкие, ученики и коллеги. Специально к этой дате своими воспоминаниями делится Григорий Кротенко.
Однажды я преподавал вместо Рината в Гилдхолле. Он уезжал на короткие гастроли с оркестром, педагогический день пропадал. А я как раз гостил у него. Ринат время от времени приглашал меня приехать на недельку-другую.
– Гриша! – Когда Ринату приходила в голову новая идея, лицо его освещала ироническая улыбка. – Вы будете завтра вместо меня учить!
И протянул мне огрызок бумажки, на котором по часам уже был расписан весь его большой класс. Ринат подробно рассказал мне, как брать ключи, где пить кофе в перерыве, куда пойти на ланч.
– Только помните, профессор в Лондоне – это прислуга. Вы обязательно должны спросить в конце урока: “Are you happy?”. «Всем ли вы довольны?».
Даже когда мне было 11, Ринат обращался ко мне на «вы», чем немало смущал меня. «Вы» – это от Колосова. Мы с Ринатом учились у одного профессора в Московской консерватории с разницей в 20 лет. Профессор Колосов на «вы» со всеми студентами. И со мной, и с Ринатом.
Первым, на 8:45, в моём бумажном огрызке был записан маленький мальчик. Он пришёл с мамой. Мальчик был от силы десяти лет, он стал ухватисто пилить на контрабасике-половинке этюд. Я тогда только начал преподавать в консерватории как ассистент Колосова, а с малышами вовсе никогда не занимался.
– Гриша! Если не знаете, что сказать – хвалите! В Лондоне принято хвалить, – наставлял меня Ринат накануне, собирая гастрольный чемодан.
Я с благодарностью воспользовался советом и повторял: “Wonderful! Fantastic! That was lovely!”. Запас хвалебных прилагательных иссяк довольно скоро, минут через пять. Надо было всё же начать заниматься. Мама мальчика смотрела на меня из угла с недоверием.
– Скажи-ка, дружок! – В английском колосовское «вы» невозможно. – Что такое есть музыка?
Мальчик замялся, растерялся. Стал оглядываться на маму. И робко догадался:
– Feelings?
– Нет, мой дорогой! Feelings – это не вся музыка, а только лишь одна единственная песня.
Тут я сел за рояль и сбацал “Feelings”, глядя маме мальчика в глаза. Глаза её умаслились. Пока я пел, судорожно придумывал методический прием, как сделать мальчика и маму happy до прихода следующего студента. И я нашёл способ. Я пророчил мальчику скорое будущее всемирно известного виртуоза. Вот-вот он покорит Карнеги-холл. Осталось дело за малым. Надо локоть опустить. Wonderful! А теперь последний штрих – пальцы ронять на гриф. Словно капельки. Fantastic!
Мама, казалось, уже стала билеты заказывать в Нью-Йорк на своём кнопочном Blackberry.
Я очень обрадовался следующему студенту, слава Богу, взрослому.
– Как жаль, не хватило нескольких минут! Are you happy?
Мама была горда, а мальчик немного смущён своим талантом.
Студенты в классе Рината были отовсюду – из Кореи, Украины, Эстонии, Мексики. Несколько человек – из Испании. Англичанином был только один маленький мальчик.
Ринат со смехом жаловался на испанку Фатиму: она всё время не к месту произносит словечко на своём языке.
– Что ни попрошу – она: joder! Я – фальшиво. Она – joder! Я – начните вверх смычком. Она – joder! Я не выдержал, спрашиваю, что значит этот joder? Она невинно разводит руками: fuck!
Ребята все талантливые, заниматься с ними было интересно. Я бродил по классу, танцевал, дирижировал, пел, рассказывал анекдоты, играл на рояле, – одним словом, старался. И всякий раз нам не хватало нескольких минут, приходил следующий студент. Я предлагал каждому остаться. Можем доиграть, когда пройдут все по списку.
Когда я выглянул в коридор в 16:00, там сидели все. И Карлос, который был в 9:45. И Сирет, записанная на 13. И Фатима, и Юрий, и все-все. Кроме мальчика. Ему я остаться не предлагал. Ребята платили немалые деньги за учёбу. Бесплатный урок для них был щедрым подарком. В московской консерватории мы с Колосовым обычно сидели вдвоем с 10 до 12 и болтали. Первый заспанный «клиент» приползал после полудня, а минут через сорок уже впопыхах убегал на халтуру.
В девять вечера у меня окончательно пропал голос. Тогда Фатима протянула мне контрабас: «Joder! Просто поиграй нам теперь!». Я было завёл довольно сложную сольную пьесу, но на середине опустил смычок. Сдался. Ребята стали мне аплодировать.
Ринат с семьёй жил в Уимблдоне, от конечной станции чёрной ветки метро до его дома надо было ехать на автобусе или шлепать пешком. Мне больше нравилось добираться на электричке от вокзала Waterloo, гораздо меньше остановок, видно окрестности, путь от станции лежал через живописный парк. Тогда я впервые в жизни по-настоящему устал от занятий со студентами.
Так устал, что не мог не выпить пива на вокзале. Большую английскую пинту. О том, что в доме Рината под запретом алкоголь, мне рассказал Рустем Габдуллин. Он останавливался у Рината, когда пробовался на место второго солиста в его оркестр – London Symphony Orchestra, сокращённо LSO. Группа контрабасов не утвердила Рустема после месяца испытательного срока.
Ринат не играл в оркестре уже много лет, но в LSO до сих пор так и нет ни второго, ни первого концертмейстера контрабасов. С Ринатом никто не может сравниться, его оказалось некем заменить. Так вот, Рустем, известный гедонист, пожаловался мне, что не мог после репетиции спокойно выпить за столом, как привык. Он покупал у метро чекушку, пиво и жвачку. Давился в парке быстренько, зажёвывал резинкой, чтобы не пахло, и только тогда шёл ужинать в дом.
Ринат был глубоко верующим человеком. Но вера его не была назидательной, показной. Заподозрить в нём истового мусульманина при поверхностном знакомстве было сложно. Однажды в Париже – мы только возобновили общение после долгого перерыва, я даже не был уверен, что он узнал во мне того самого мальчика из мерзляковской школы – мы зашли в кебабную напротив консерватории. Я заказал себе пива, а Ринат стал пить чай с чабрецом из турецкого фигурного стаканчика.
– Ой, мне так нравится Стамбул, и турецкий чай в маленьких стаканчиках! – заметил я.
– Гриша! Что же вы так: любите чай, а пьёте пиво! – насмешливо ответил Ринат, размешивая кубик рафинада.
Вспоминая о глупостях, совершённых в юности, он с досадой комментировал: «Тогда я слишком много пил пива». Но вера его, конечно, проявлялась не только в нетерпимости к пьянству. Ринат был добр к людям и каждому помогал стать лучше.
«А где же ваш смычок?»
– Выбирайте, туба или контрабас! – Лариса Леонидовна грохнула по столу ладонью. Ещё когда моя бабушка училась в Мерзляковке, Лариса Леонидовна Артынова уже была директором и уже была старухой.
От ее грозного слезящегося взгляда сквозь задымленные очки мне стало нехорошо. Мама плакала у двери директорского кабинета. Я услышал мамин шёпот:
– Гриша, только не туба…контрабас, говори «контрабас»…
– Контрабас, Лариса Леонидовна…
– Что?? Не слышу?
– Контрабас!
– Ага! – тут Лариса Леонидовна стала перелистывать пухлый гроссбух с телефонными номерами. На ее столе стоял аппарат связи с диском, бесчисленными толстыми кнопками и лампочками. – Так… «И»… Ибрагимов… – Она старательно провожала диск обратно к цифре, не вытаскивая пальца из дырки. – Алло? Это Артынова. Да, да. Ахмед Ринатыча, пожалуйста…Что? Ибрагим Ахметыча…Что? Чорт, позовите Ибрагимова!!
Тут ее тон вдруг стал очень ласковым.
– Товарищ Ибрагимов! Это Артынова. Да, да. Спасибо. У меня тут стоит мальчик. Он очень талантливый, но ооооочень ленивый! Научите его играть на контрабасе, пожалуйста! Что? Он исправится. Он будет работать. Иначе я выгоню его к чортовой матери!
Через неделю мы с мамой пришли в маленький треугольный класс. На стене висела фотография в рамке: негр в саване и с пожарной каской на голове играет на контрабасе. В дальнем углу – квадратный лючок. На нем надпись жирным карандашом: «МАО ЦЕЗДУН. ПРАХЪ». Потолок был украшен следами ботинок 42 размера.
Ринат вручил мне инструмент, показал, как держать. Пытался было дать «соль» на пианино, но вместо ноты загремели бутылки. Он коротко вскинул бровями и махнул рукой. Мол, неважно. Ринат заставил меня выполнить несколько заданий и задумался. Казалось, он в глубине души смеëтся над происходящим, но вида не подаëт.
Мама не выдержала паузы и спросила:
– Ну как? Годится он в контрабасисты?
Ринат кивнул на портрет негра:
– Осталось только купить каску!
Маме казалось до встречи, что Ринат Ахметыч Ибрагимов – это кривоногий ордынец, старик со сросшимися бровями.
– Он вполне симпатичный и молодой! – Делилась мама с бабушкой. – Светленький, глаза голубые и улыбается!
На следующий день Ринат привез к нам на квартиру маленький контрабасик-половинку. Другой такой же он поставил у себя в классе в консерватории. К инструменту прилагался березовый смычок с чёрным волосом в тряпичном чехле и желтая книжка «Школа Л. Ракова».
Я собирался на первую в своей жизни специальность. Долго вертел в руках смычок, но в результате оставил его на пианино. «Школу Ракова» положил в ранец.
Кафедра контрабаса располагалась в двухэтажном особняке на Кисловке. Скрипучая деревянная лестница приводила в большую покинутую коммуналку с ободранными обоями. Линолеум был повсеместно истыкан шпилями, подоконники изъязвлены окурками. Пахло взрослой, затхлой, свободной жизнью.
В классе, где занимался Ринат, было многолюдно. Вдоль стен сидели слушатели. Было понятно, что они его обожают. Он всë ещë в глубине души смеялся, в его присутствии было не страшно. Я достал ноты из ранца, взял контрабас. Я смотрел на Рината, он смотрел на меня.
– Гриша! А где же ваш смычок?
Меня на “вы” никто в жизни не называл.
– Ринат Ахметыч! Мне мама сказала, что на первом уроке он мне ТОЧНО не понадобится!
И тут все в классе страшно заржали. Кроме Рината. Он как ни в чем не бывало учил меня играть pizzicato.
«Сколько конкурсов я мог бы выиграть!»
Я стеснялся записывать Рината в учителя, составляя curriculum vitae. Толком я у него так и не учился. Когда меня разжаловали в контрабасисты, он уже собирался уезжать в Англию. Занятия со мной проводил в основном Витя Молодожан, студент-старшекурсник из училища. А Ринат изредка проверял наши с Витей успехи.
Итогом первого года с контрабасом стало триумфальное исполнение «Слона» Сен-Санса. Я возил нечто невообразимо фальшивое.
– Виртуоз! – Ободряюще воскликнул Ринат, вопреки моим пессимистичным ожиданиям.
Но потом Ринат уехал насовсем и мы не виделись много лет. Знакомство мы заводили впоследствии заново и довольно быстро близко подружились. Я не верил, что Ринат помнит меня. Историю о том, что именно он дал мне в руки контрабас, я решился рассказать ему лишь после того, как его разбил тяжёлый инсульт.
Ринат вернулся с гастролей и в прихожей упал. Все домашние разошлись по своим занятиям, никого дома не было. Его нашли спустя несколько часов, и это время без помощи оказалось для его здоровья роковым. Он больше не мог не то что играть, но и ходить, говорить. Поначалу Ринат оказался неспособен даже открывать и закрывать глаза. Ему пришлось всему заново учиться.
Он лежал, слушал в наушниках, как Алина, его дочь, играет Баха, и плакал.
Алина Ибрагимова: “Для меня любое сочинение – камерная музыка”
Самым трудным для великого музыканта оказалось издать звук – собственным голосом. Объяснить на словах, как это сделать, решительно невозможно. Доктор стал приносить Ринату журналы с дурацкими, смешными картинками. И вот однажды Рината проняло, и он засмеялся – в голос.
Его жена, Люция, стала жить и за себя, и за Рината. Вместе они научились не только ходить, разговаривать, но и давать мастер-классы, отдыхать на море. Люция с гордостью рассказывала, что докторша, взглянув на МРТ-снимок головы Рината, повернулась к медсестре и сказала:
– В жизни ещё не видела такие красивые мозги!
Ринат обожал Баха. Он мечтал сыграть Баха на контрабасе – не абы как, а чтобы это можно было слушать. Чтобы звучал не контрабас, а музыка.
– Что ни делаю, получается Т-34! – досадовал Ринат.
И мечту свою он успел исполнить. На фирме «Пирастро» изготовили для Рината жильные струны в гладкой обмотке, он был в восторге от их тембра. По дешёвке он купил смычок с отломанным концом, который держался на шине из проволоки, но звучал и прыгал по мнению Рината лучше некуда. Ринат обзавёлся камерой и супер-микрофоном.
В церкви святого Луки, переоборудованной в студию, базу LSO, и в классах Гилдхолла за два года Ринат сделал образцовые записи всех более-менее интересных музыкально пьес контрабасового репертуара. Видео с Третьей виолончельной сюитой Баха собрало на youtube свыше миллиона просмотров.
– Диски – это прошлое! Наступило время youtube! – говорил Ринат и нахваливал свой супер-микрофон.
Ринат заказал у мастера струнный баритон и очень быстро его освоил, даже выступил в новом амплуа баритониста в прямом эфире BBC с трио Гайдна. Князь Эстерхази сам играл на баритоне, поэтому Гайдн сочинил неимоверное количество ансамблей для хозяина. Только трио у него больше сотни.
Мы прочли их все за три вечера. Ринат на баритоне, я на гамбе (вместо оригинальной виолончели), а на альте с нами играла Аннет Иссерлис, ветеранша британского аутентизма. За чаем Аннет пересказала нам сплетни аутентичной тусовки за последние сорок лет.
Симпатические струны баритона протянуты вдоль тыльной стороны шейки, коробка открытая, струны можно щипать большим пальцем. Местами Гайдн пишет мелодию на верхней струне смычком – а сопровождение одновременно щипком. У Рината необычайно ловко выходили такие места prima vista, я даже не верил, что ноты он заранее не открывал.
Это удивительно, но Ринат сильно волновался, когда играл соло. Студенты научили его съедать таблетку феназепама перед выходом на сцену.
– Гриша! Как я жил все эти 50 лет! Съедаешь таблеточку – и спокоен, как слон. Играй себе на здоровье! Сколько конкурсов я мог бы выиграть!
Он только что выиграл конкурс на профессорское место в Швейцарии с очень выгодными условиями.
– Наконец брошу оркестр, буду играть на баритоне и учить. Мечта!
Но эта мечта уже не сбылась.
Одним из главных талантов Рината было обаяние. Человеческое и артистическое. Когда он брал инструмент в руки, то весь претворялся в звук – чувственный, горячий, обезоруживающий. Его техническое совершенство не бросалось в глаза. Главной становилась только музыка, преодолевшая инструментальное измерение.
– Ринат гипнотизировал звуком. В его звуке расплавлялась убеждающая сила его личности, – говорит наш профессор Колосов.
– Технологически – почти про всё, что я делаю, можно сказать: «так учил Колосов». Своего я придумал не много. Творческие принципы? Избавиться от эго и раствориться в музыке, никакого самолюбования – тоже от него. Звук, звук, звук: выразительный, содержательный, разный, большой, свободный, красивый, – так описывал свое credo сам Ринат.
«Ну и как дальше жить?»
Конкурс в английский оркестр только наполовину состоит из игры на инструменте. Другая половина, может быть, даже более важная, – общение. Решение о приёме на работу принимают коллеги-оркестранты. Во время испытательного периода (он может продолжаться и год, и два) они наблюдают за кандидатом в очереди за чаем в буфете, за сценой, в самолёте на гастролях. Уметь играть недостаточно. Нужно быть вежливым, доброжелательным, неназойливым.
– Ни в коем случае не играйте Боттезини в перерывах! Подумают, вы чересчур задаётесь, – предостерегал Ринат, когда с его подачи Гардинер пригласил меня в тур концертмейстером контрабасов.
Он тонко чувствовал политические моменты и сохранял дружелюбные отношения даже с теми, кто ему не особо нравился. В общении с дирижёрами Ринат виртуозно пользовался сочетанием лёгкой лести с лёгкой же иронией. Мы стояли в очереди за сценой Барбикан-центра, чтобы принести послеконцертные поздравления сэру Джону Элиоту Гардинеру. Надо сказать, очередь мы заняли за принцем Уэльским, он тоже терпеливо ждал, пока Гардинер с полотенцем на шее обменяется шуточками с дюжиной опередивших нас джентльменов.
Джон Элиот дирижировал 9-й симфонией Бетховена. Но не своим Революционно-романтическим оркестром на исторических инструментах, а LSO. Ринат программу не играл, однако подбил группу контрабасов поставить жильные струны.
В Scherzo Гардинер брал очень подвижный темп, валторнист же вступал в своём движении, нарочно играл, как ему удобно. И как сэр Джон Элиот ни старался, вернуть первоначальный темп ему не удавалось. Часть закончилась раза в полтора медленней, чем началась.
Ринат представил меня Гардинеру.
– Привет, я Джон, – Гардинер протянул мне руку. Я обалдел, что так запросто ко мне обращается живая легенда.
– Джон Элиот, вы большой музыкант, какие фразы, темпы! Я никогда не слышал такого адекватного движения в scherzo! – сказал Ринат.
А затем добавил:
– Жалко, не всем оно понравилось.
Гардинер взмахнул бровями и мгновенно переключился на следующего в очереди.
Половина оркестра не выносила Гардинера из-за его высокомерия и заносчивости, но Ринат убеждал коллег, что приглашать его на программы – полезно для музыкального роста. Мнение Рината оказалось важным и на выборах главного дирижёра, он от всей души был за Гергиева.
Когда Ринат заболел и перестал играть, в оркестре ему присвоили титул Emeritus – почётного артиста – и продолжали платить жалованье.
Ринат звал меня поступать к нему в Лондон учиться. Но я сперва считал, что пока можно учиться у Колосова в консерватории, я его не брошу. Впоследствии бросать не хотелось Москву, Персимфанс, маму с братом. Переезд наверняка означал бы, что я буду должен вернуться в симфоническое рабство.
Григорий Кротенко: «Персимфанс — это содружество за музыку, а не против дирижера»
Тем не менее, бывая у Рината в гостях, я просил его помощи в профессиональных проблемах. Я никак не мог избавиться от судорожной, неконтролируемой вибрации. При случае попросил Рината меня «подлечить».
– Знаете, Гриша, – рассказал Ринат, – когда я поступал в консерваторию, пришёл к профессору Колосову на консультацию. Сыграл ему «Мелодию» Боттезини. Перед прославленным гуру дрожал, как осиновый лист. Это придало моей вибрации страстный оттенок, особенно в верхних позициях. Профессор молвил: «Вы и в любви такой же? Вас так надолго не хватит!». Вернулся с консультации признанным сексуальным маньяком!
Узнав, что Ринат будет с мастер-классом в Питере, я тоже приехал, чтобы повидаться. И напросился поиграть. Я тогда выучил Kol Nidrei Бруха, подражая манере Казальса, точно пытался снять все его подъезды, переходы, скривления времени. Ринат сделал мне единственное замечание.
– Гриша, мне кажется, вы слишком увлеклись разговором на инструменте. Я бы вернулся к пению на вашем месте. И вообще, не играйте плохую музыку! Пойдёмте лучше обедать.
Бруха Ринат не жаловал. Я возразил ему, что сам он до сих пор не брезгует играть Боттезини. Ринат стал ехидно улыбаться:
– Когда я играю «Мелодию» Боттезини, все старушки начинают рыдать. Ну как же я могу от этого отказаться?
У Рината была стойкая прививка от слишком серьёзного отношения к себе. Он записал Adagio und Allegro и прислал мне посмотреть. Я был таким наглым, что вместо похвалы в ответ отослал ему довольно редкое черно-белое видео, на котором Пьер Фурнье, великий виолончелист, играет эту же пьесу Шумана.
«Ну и как дальше жить?»
– написал мне Ринат.
Однажды он дал мне четыре полных диска с нотами камерной вокальной музыки. Бетховен, Вольф, Шуберт, Берг, Шёнберг, Штраус.
– Это же сокровище! Всё это можно и нужно играть на контрабасе!
Сам Ринат очень любил играть Morgen Штрауса на бис.
Из всей этой кучи нот я наугад вытащил неизвестный романс Вагнера «Прощание Марии Стюарт» и за два вечера набрал его на компьютере прямо у Рината на кухне. Вещь эта написана на французские стихи в бравурном итальянистом стиле. Я поменял тональность, чтобы быстрая часть легла на флажолеты. Получился вылитый Боттезини, несколько хуже по музыке и гораздо неудобнее инструментально.
«И на солнце бывают пятна!»
Международная слава Ибрагимова началась с победы на конкурсе Боттезини в Парме. Первое состязание в честь «Паганини контрабаса» вызвало небывалый ажиотаж. Участвовали все самые сильные контрабасисты своего времени. Для одного из последующих конкурсов через много лет Ринат записал свои воспоминания.
“В 1989 году в Парме объявили конкурс Боттезини. Я решил участвовать. Так совпало, что у Большого театра, где я тогда служил, были в это же время гастроли в Милане. Так я получил итальянскую визу. Наш главный дирижёр, Александр Николаевич Лазарев, милостиво отпустил меня на неделю в соседний город.
Конкурс Боттезини предваряли фестивалем, и в один из выходных дней мы с Андреем Фейгиным рванули в Парму на разведку. Андрей, как и я, – колосовский ученик, мы делили гостиничную комнату на гастролях.
И вот мы оказались на концерте. На сцене сидел контрабасист, играл современную пьесу по гигантским нотам. Контрабасист извлёк из инструмента невразумительный шум, а затем перевернул огромную страницу – значительно и серьёзно. В этот момент у Андрея случилась истерика. Он стал сползать со стула, держась за лицо, и никак не мог перестать смеяться. Определённо, Андрей совсем не разбирался в современной музыке!
Особенным выступлением на фестивале для меня стал дуэт скрипача Руджеро Риччи и Франко Петракки, контрабасиста. Я знал обоих по пластинкам, но живьём они произвели колоссальное впечатление. Они играли Большой дуэт Боттезини, и Петракки очень хорошо дирижировал оркестром.
Мне было уже 29, шанс участвовать в конкурсе был для меня последним. Не обошлось и без авантюры. Я невнимательно прочитал условия конкурса. Выбирать пьесу в первом туре должны были по жребию, как оказалось. Из четырёх названий я знал только «Лючию». «Лючию»вытянул Овидиу Бадила. Мне досталось Allegretto Capriccio. Пришлось выучить его за сутки. Я сыграл не блестяще, но вполне сносно для того чтобы пройти во второй тур. Хорошо, что я не вытащил «Венецианский карнавал», это был бы конец.
И вот финал. Я оказался в окружении великолепных игроков: выдающийся виртуоз Овидиу Бадила, достойнейший Джузеппе Этторе, сказочный Альберто Боччини, чрезвычайно музыкальный Бруно Суйс. Если бы мы играли весь конкурс в небольшой аудитории, победил бы Бадила, без сомнения. Но к счастью для меня финал проходил в оперном театре, который надо было весь заполнить звуком. А мы с Колосовым в первую очередь этим и занимались – певучий, объёмный, полётный звук был нашим главным приоритетом. На большой сцене я чувствовал себя в своей стихии.
Я вернулся в Милан победителем, гастроли продолжались. На репетиции Лазарев подарил мне огромный букет роз, оркестр устроил овацию. В первой же паузе я «вылетел» – сыграл не туда, и очень громко. Лазарев, который обычно бывал очень строг в таких случаях, повернулся ко мне с улыбкой и сказал: «И на солнце бывают пятна!». Это была моя первая выгода от победы на конкурсе Боттезини”.
Одним из членов жюри на конкурсе был Томас Мартин. Он собирался на пенсию и подыскивал себе замену на место солиста-контрабасиста в LSO. Мартин «положил глаз» на Рината.
В России начались тяжёлые годы, Ринат решился на отъезд. За день до конкурса в оркестр Ринат с контрабасом влезал в лондонский двухэтажный автобус в час пик. Его прижало дверьми, и он упал навзничь. Инструмент оказался значительно повреждён. Мартин помог Ринату, одолжил один из своих великолепных итальянцев.
Когда Ринат собрался в эмиграцию, тяжело заболел наш профессор Колосов. У него отнялись ноги, ученики приезжали в больницу, чтобы перетаскивать его из одного корпуса в другой – на процедуры. Ринат рассказывал:
– Встать профессор уже довольно долго не мог, и мы очень боялись, что не сможет никогда. Путь между корпусами был довольно далёким. Через множество палат, через улицу, с открываниями разных больших дверей с засовами, что требовало времени.
Была очень холодная зима. Колосов очень сильно волновался и нервничал. И всё время говорил: «Закрывайте же дверь скорее! Больные могут простудиться!». За всё это время ни разу ни на что не пожаловался.
Колосова спасли, не в последнюю очередь благодаря помощи учеников. Способность ходить к нему вернулась, но вот чувствительность пальцев рук – нет. Играть он больше не мог.
Получилось так, что последнюю встречу Рината с профессором устроил я. Ринат, уже очень больной, лежал на гостиничной кровати, отдыхал перед утомительной дорогой домой, в Лондон. Мы с профессором пришли прощаться. Ринат было попытался подняться:
– Ни в коем случае не вставайте! – воскликнул Колосов. И чуть погодя: – А помните, как вы меня таскали?
По моей просьбе наша консерватория пригласила Рината дать мастер-класс. Ринат ходил, опираясь на палочку с одной стороны и на Люцию с другой. Люция просила его ходить своими ногами и не опускаться в инвалидное кресло – чтобы Ринат не сдавался.
Встреча была незабываемая. Несмотря на то, что Ринат очень долго не появлялся в Москве с официальными выступлениями, его продолжали ждать и любить. Народу собралось множество – контрабасисты и сочувствующие, коллеги по оркестру Большого театра, друзья, знакомые и просто почитатели. Самая большая консерваторская аудитория с трудом вместила всех желающих.
К речи Рината надо было привыкнуть, чтобы понимать. Для широкой публики требовался переводчик. Я переводил иногда его замечания с противоположным смыслом, но у Рината хватала юмора и терпения меня поправлять. На сцену поднялся ушастый увалень, громко, по-армейски, назвал свои фамилию с именем. Собрался было играть, но затем опустил смычок и торжественно объявил:
– Ринат Ахметыч! Я буду играть концерт Боттезини номер два, си-минор!
– А! – Громко удивился Ринат. Все страшно заржали. Вряд ли бы и он, и все присутствующие не узнали самый популярный концерт для контрабаса.
Каждый август Ринат с Люцией навещали родных в небольшом посёлке под Екатеринбургом. Там ли, по дороге ли, Ринат заразился ковидом и умер в екатеринбургской городской больнице. После мытарств и уговоров семье разрешили с ним попрощаться и похоронить по мусульманскому обряду вопреки эпидемическим правилам.
5 ноября 2021 года Ринату исполнился бы всего 61. В этот вечер на сцене Зала имени Чайковского мы даём концерт в память о нём.
На концерте памяти Рината Ибрагимова прозвучит пьеса для восьми контрабасов
Алина сыграет Партиту ре минор. Больше всего на свете Ринат любил слушать, как Алина играет Баха.
Луис Кабрера – его самый верный ученик, ассистент. Солист Нидерландского филармонического оркестра, профессор роттердамской консерватории CODARTS, Луис унаследовал класс Рината в Гилдхолле.
Никита Наумов – лауреат конкурса Кусевицкого, солист Шотландского камерного оркестра. Ринат всегда выделял Никиту особо среди своих студентов и завещал ему один из своих инструментов – тот самый, на котором Никита великолепно записал Пятую сюиту Баха.
Карлос Наварро-Эрреро после Гилдхолла уехал учиться в Москву, в класс Колосова. Здесь он блестяще освоил русский язык и поступил в оркестр musicAeterna. Карлос – лауреат конкурса Кусевицкого, знаток старинной музыки, играет на виолоне.
Позапрошлым летом я в последний раз был у Рината в гостях в Англии. Я уже собирал чемодан, когда он позвал меня. Ринат показал мне на комод, там лежал остроносый виольный смычок.
– Возьмите! Я хочу, чтобы вы им играли!
Больше мы не виделись. Этим смычком он мечтал играть на баритоне, когда уйдёт из оркестра.
Прощайте, Ринат!
Вы были нам учителем, другом, покровителем, отцом. Мы будем всегда помнить и любить вас.
Григорий Кротенко