18 сентября в Малом зале МГК состоялся первый концерт абонемента “Великие профессора Московской консерватории”, по понятным причинам – 100-летний юбилей – посвященный Э. Г. Гилельсу.
Малый зал был почти полон, царила атмосфера благоговения и той особенной вежливости, которая бывает, когда люди находятся в своем кругу. Круг этот привычен для фортепианных концертов: студенты и интеллигентные дамы за 40, с заметным преобладанием последних.
Самым большим, и притом светлым, впечатлением от этого концерта оказалась собственно игра самого Э. Г. Гилельса, данная в записях. Говорят, что его имя оказалось после смерти в некоторой тени, ─ это правда, но тем чудеснее открытия, которые нам предстоят ─ хотя бы в виде записей. Показаны были Прелюдия cis-moll и Вокализ Рахманинова из БЗК (видео), финал 4-го концерта Рахманинова же, в записи 51 года с Кондрашиным (аудио), 4 баллады Брамса 83-го года и примерно этого же времени 27-й концерт Моцарта (видео).
Игра Гилельса действует и по сей день потрясающе на не слишком к ней привычные уши – не слишком привычные как раз в силу того, что имя находится в тени. Этот особый, одновременно и звенящий и певучий звук, который достигает нас через тридцать лет, даже продравшись сквозь видеомагнитофонное качество записи, этот полный полифонических неожиданностей Вокализ…
Очень редко бывает, чтобы это произведение не скучно было слушать после первых восьми тактов, а у Гилельса это оказалось невероятной силы посланием о жизни, о весенней сквозистости, о “Марте” Левитана, о ледоходе на Неве, о шрифте афиш серебряного века в музеях-квартирах, когда солнце бьет в окна и в комнатах отливает янтарем паркет – словом, всё, что только есть в тебе русского, немедленно всколыхивается в ответ на это удивительное, магнетической силы пение без слов.
Кроме того, у Гилельса в игре есть то своеобразное и трудноописуемое сияние, которое свойственно только великим музыкантам, о котором не знаешь, как оно образуется и из чего состоит, но которое отличаешь с первой же секунды (совсем недавно такое же изливалось от Плетнева в Шуберте).
Ведущий цикла “Великие профессора” Михаил Воскресенский рассказал о Гилельсе интересно и тепло, с живыми подробностями своих личных воспоминаний о нём, упомянул и недавно прогремевшую на весь фейсбук историю о том, как Эмиль Григорьевич вызволил Нейгауза из застенка в военное время. После этого настал черед специально приехавшего на концерт, как нам сказали, Валерия Афанасьева.
Должно быть, предполагалось, что он тоже расскажет о Гилельсе, но Афанасьев неожиданно начал говорить о своем отношении к молодым пианистам, в частности к Трифонову, так что ощущение осталось, что имя Гилельса послужило ему только предлогом для того, чтобы высказать свои мысли на этот счет.
Трифонову досталось за сонату Бетховена ор.111, которая была охарактеризована словом “ералаш” (кроме первой страницы, “первую страницу он играет хорошо, но её любой нормальный студент хорошо играет”), но более всего за Мефисто-вальс, который был заклеймлен за “комканье пассажей”, “потерю ритма в каждом такте” и “мефистофельские ужимки и жесты”.
Благородный обычай прежних времен не комментировать коллег, пусть даже и молодых, очевидно, отходит в прошлое на наших глазах. Чуя всё же, должно быть, некоторую моральную шаткость своей позиции, Афанасьев оправдался тем, что поступает так не для саморекламы, а для того, чтобы вещи были названы своими именами, особенно под портретом Гилельса.
Тем более удивительно было слышать его игру, страдавшую теми самыми недостатками, за которые был обруган Трифонов. Картинные лебединые взмахи рук выше головы, ритмические странности, когда ни одна четверть не равна другой даже в моторных эпизодах, таких как Allegro из Фантазии Моцарта c-moll; динамическая неповоротливость, когда контраст “первая четверть такта forte, вторая piano” получается без diminuendo только с третьего раза… но звучание рояля вообще оказалось самой странной вещью в этом выступлении.
Нюансов ниже чем mezzo forte не существовало в принципе, но даже и mf встречалось довольно редко, так что все вместе напоминало то ли непрерывный колокольный звон (ассоциация для благожелательного слушателя), то ли непрерывное дутье в тромбон (это для настроенного иронически).
Валерий Афанасьев своим примером призывал публику называть вещи своими именами. Что ж, назовём. Трудно сказать, зачем ему понадобилось играть Моцарта (фантазии d-moll и c-moll) “шершавым языком плаката”, но если он ставил себе такую задачу, то ему это удалось. Язык оказался, правда, однообразный – этакий бескрасочный оскал, будто пианист всё время произносил одну и ту же фразу: “Я вам покажу!”
Показать получилось. Осталось, правда, непонятным, при чём тут Гилельс, но чего только не бывает на свете. Пожелаем на будущее юбилейным мероприятиям бОльшего достоинства.
Надежда Ридер