Николай Хондзинский – художественный руководитель и главный дирижер Камерной капеллы «Русская Консерватория» и Псковского филармонического оркестра – не первый год успешно сотрудничает с оркестром Мариинского театра.
С разницей в пять дней (7 и 12 декабря 2019) прославленный коллектив дважды под его руководством исполнил программу, составленную из знаковых шедевров русской и мировой симфонической музыки – Пятой симфонии С. Прокофьева и «Симфонических танцев» С. Рахманинова.
Стилистически безукоризненным и отнюдь не интерлюдийным выглядит разделение этих грандиозных партитур обманчиво «миниатюрной» композицией «Sospiri» («Вздохи») Э. Элгара для струнных, арфы и органа.
Опус британского художника – крепкий орешек даже для самых титулованных оркестров и дирижеров. Мало кому удается выразить неординарный пространственный и движенческий образ этой удивительной по красоте оркестровой молитвы. У некоторых маэстро «вздохи» модулируют в «стенания» и неуловимо-ускользающий хронос композиции подчиняется законам обыденного линейного измерения.
Хондзинский великолепно чувствует неординарный тип развертывания музыки, в которой оркестровая вертикаль дается в своеобразном перспективном расслоении, а орган и арфа – это не декоративные элементы оркестровой палитры, а средства ее фантастического (светового по сути) расширения и преображения. Хондзинскому удалось воплотить идею едва ли не готического, «витражного» преломления света в сопряжении свободно парящих смычковых линий и, пожалуй, самое главное – добиться подлинно храмовой – многомерной и неизмеримой – тишины, в которой само течение времени обретает сверхреальный характер.
Речь идет не о формальной динамике. Можно сколько угодно снижать динамическую интенсивность звуковой палитры и так и не приблизиться к тому, что воплощает идею бытийного безмолвия. Поэтическая «недоговоренность» этой композиции понята и передана дирижером очень тонко. Он исключает какое бы то ни было «нагнетание страстей», обыденное стремление к «кульминационному взрыву».
Изначально тембровый ландшафт обозревается им как бы с огромной высоты. Струнная группа оркестра Мариинки творит чудеса в плане преодоления тембровой гравитации. Невесомо-парящие смычковые линии не бесплотны, но при этом словно лишены осязаемой массы звука, прозрачны. Мне хорошо известна огромная дискография пьесы британского композитора. В ней есть и подлинные откровения (Р. Хикокс, Н. Марринер, Дж. Э. Гардинер).
Предложенное Николаем Хондзинским прочтение не только вписывается в этот «олимпийский» круг, но обладает всеми свойствами поэтического открытия. Такие впечатления не отпускают очень долго, а для кого-то становятся неизгладимыми на всю жизнь. Мне трудно представить, что слушая очередной вариант исполнения «Sospiri», я смогу отрешиться от того «необщего выраженья», который запечатлел Николай Хондзинский с оркестром Мариинского театра.
Предельная самостоятельность и даже своеобразный эстетический риск ощущались в том, как дирижер подходит к исполнению гениальных, «заигранных до дыр» и, при этом, все еще неразгаданно-таинственных опусов Прокофьева (5-я симфония) и Рахманинова («Симфонические танцы»).
В наших палестинах – в том, что касается этих авторов и сочинений – сформировался негласный, но вполне устойчивый канон, смысл которого сводится к приоритету «крупного плана». Хондзинский явно не склонен следовать ему, обнаруживая в обозначенных партитурах возможности для фантастической, при этом очень органичной детализации. Главным образом, это касается фразировки и динамико-артикуляционной нюансировки внутритактового пространства и в еще большей степени – способов своеобразного «нанесения» оркестровых красок.
В Прокофьеве запомнилась нивелируемая многими дирижерами, тембровая обнаженность меди, а также понимание многочисленных акустических «диспропорций», которые зачастую бессмысленно сглаживают по неверно понятым правилам «функциональной оркестровки», где все должно (??) быть равновесно и одномерно; в Рахманинове Хондзинский стремится к графической ясности каждого – осязательно поющего – голоса и напрочь игнорирует установившуюся традицию «укрупнения и без того крупного». Благодаря этому прощальный опус русского гения звучит не пафосно-помпезно, не как многословная проза, а как исповедальная, немногословная поэзия.
К числу замечательных находок дирижера и достижений выдающегося оркестра, воспитанного Валерием Гергиевым, можно отнести струнную часть лирической экспозиции 1 части. Такой абрисно-тонкой, контурно-силуэтной прорисовки и чистоты палитры добиваются сейчас немногие. Я не знаю, ориентировался ли дирижер на некие исходные образцы, учитывая, что и у Пятой симфонии Прокофьева и у сочинения Рахманинова «за плечами» огромная исполнительская судьба.
Прочтение Хондзинского представляется не только самобытным, но как говорили в лучшие для искусства времена – выстраданным. И все же, что-то заставляет меня сопоставить не столько исполнительские решения, сколько художественный вкус и намерения дирижера с тем, что в моем собственном восприятии связано с интерпретациями К. Теннштедта (Прокофьев) и Дж. Э. Гардинера (Рахманинов).
Исполнение опусов Прокофьева, Элгара и в особенности «Симфонических танцев» Рахманинова – и об этом говорит многое, включая восторженную реакцию петербуржской и псковской публики – это не счастливая случайность, а результат жизненного искания. Из прессы известно, что Хондзинский с первых шагов на дирижерском поприще мечтал об исполнении «Симфонических танцев», но уже имея возможность сотрудничества с выдающимися коллективами, долго и вполне сознательно исключал эту возможность. Что это: страх, волнение, табу? А что заставляло Гюнтера Ванда на десятилетия откладывать исполнение «Неоконченной симфонии» Шуберта?
Есть музыканты (по счастью – еще есть!), для которых репертуар – это не только часть концертного райдера, но и целеполагание судьбы.
Ну, и как водится, небольшая (но горькая!) ложка дегтя…
Может быть, я не стал бы говорить об этом «общем месте» российской концертной жизни, если бы не впечатления от восхитительного концерта Иэна Бостриджа и Ларса Фогта в Зарядье 16 декабря 2019 г., а точнее – жгучий стыд, испытанный (в какой уже раз!) за нашу «лучшую в мире», «самую просвещенную и подготовленную» и «доброжелательную» публику.
Хондзинскому повезло больше – телефоны звонили реже (в Мариинском вообще не мешали), чем на концерте Бостриджа, который в феноменальном ансамбле с Фогтом добивался ирреальной прозрачности, как если бы видимым и осязаемым становился воздух…
В этой же системе ценностей – наше бесстыдно-безграмотное «радушие», сиречь – немотивированные никакой логикой аплодисменты между частями и не только. Почему бы не дослушать угасание там-тама на исходе «Симфонических танцев», не содрогнуться перед пространством тишины – в себе и вокруг?? Почему надо игнорировать говорящий жест дирижера, призывающий вслушаться в эту тишину?.. Кому нужны оглушительные овации (даже стоя) после столь странного выражения непонимания сути происходящего?
Увы, пришло время, когда нашу, так сказать, «академическую» публику надо вполне корректно, добродушно (без мизантропической фанаберии) мало-помалу просвещать в вопросах концертной этики. Десятилетия дегенетератизации концертной аудитории пресловутым «шоу-бизнесом» (к слову, не только эстрадным) не прошли даром.
На правах вполне просвещенного слушателя, рискну предложить маэстро Хондзинскому, как музыканту, обладающему редким и подкупающим благородством тона (качество весьма редкое в его профессии) провести нечто вроде мастер-классов для замечательной по своей отзывчивости и искренности публики (говорю это без тени иронии и с огромным уважением к тем, кто заполняет до отказа Большой зал Псковской филармонии).
Да что Псков – с такими «дидактическими разъяснениями» надо выступать каждый день на крупнейших концертных площадках обеих столиц, поскольку трюизмы вроде «отключить средства мобильной связи» и «не аплодировать между частями циклических сочинений» к искомым результатам, увы, не приводят.
Ну а от маэстро Хондзинского мы ждем новых открытий. Нет сомнений, что они будут.
Георгий Борисов