Дирижёр Александр Лазарев представил две программы, посвящённые творчеству Сергея Рахманинова.
Два концерта – Российский национальный молодежный симфонический оркестр (Концертный зал имени П. И. Чайковского, 22 апреля) и Государственный академический симфонический оркестр России имени Е. Ф. Светланова (зал «Зарядье», 19 мая). А вот дирижер один – Александр Лазарев.
Как всегда, когда за пультом Лазарев, в зал не попасть. Это ж само собой разумеется.
Если попытаться разобраться, что к чему, то станет ясным весьма несбыточное: оба концерта по сути – путешествие по музыке Рахманинова от самого начала до самого конца. То есть от Первого концерта для фортепиано с оркестром (вторая редакция, 1891/1917) и оперы «Алеко» (1892) до Второго концерта для фортепиано с оркестром (1900–1901), едва ли не самого гениального в потрясающей фонотеке великого классика, и «Симфонических танцев» (1940).
В общем, такая вот программа двух вечером замечательных «Рахманиновских дней» – редчайшего праздника музыки.
Вадим Руденко на новом взлете своего подлинного мастерства сыграл c РНМСО Первый концерт с увлечением, удивительными перепадами настроений, переживаний, полетностью.
Думается, давно нам не доводилось слушать эту прекрасную музыку в такой эмоциональной силе. А она, эта музыка, поразительно хороша и смела, и она претерпела немало трудностей своего рождения, обретя истинную красоту и совершенство. И очень симптоматично, что в программе она стояла рядом с первым музыкальным апофеозом Рахманинова – одноактной оперой «Алеко».
Музыка оперы феерически хороша. Отдавая законное предпочтение и Старому цыгану (Павел Черных), и Молодому цыгану (Кирилл Злочевский), и Старой цыганке (Елена Манистина), и роскошной Земфире (Мария Горелова), и, наконец, первоклассному Алеко (Николай Ефремов), даже трудно назвать лучшие фрагменты
Голоса звучали отлично, оркестр был (как всегда у Лазарева) выше всяких похвал, а уж о блистательном Интермеццо и вообще должно было употреблять исключительно восклицательные знаки. Наряду с Руденко молодежный квинтет вокалистов звучал очень сильно, страстно, ярко; хотелось его слушать дальше и дальше. Концерт был на очень значительной высоте, а Лазарев – просто превосходен.
Молодежный оркестр в целом тоже был в ударе, и его молодая зажигательная энергия изысканно-влюбленно вела всю партитуру вместе с пением солистов и отличным звучанием всех оркестровых групп, где (отмечу особо) очень вдумчивы были отнюдь не только уверенные струнные, но и медная духовая группа, вполне хороши были даже обычно капризные валторны.
Впрочем, об эмоциональной силе валторн стоило бы сказать особо, в частности в третьей части «Симфонических танцев», когда в качестве центральной темы финала (демонического скерцо) возникает фантастическая тема Dies irae.
В концерте, где Руденко вместе со «светлановцами» играл Второй концерт, оркестр опять-таки звучал прекрасно, по-новому смело открывая все новые повороты оркестрового богатства музыки такой красоты, что не перестаешь поражаться. Особенно дух захватывает сияние напевной фольклорной мелодии.
Ее справедливо отметил один из исследователей этой партитуры. Как? Обращаясь к изящному вальсу,
«утонченному и поэтичному в своем таинственно звучащем вступлении, хотя… И здесь нет желанного покоя: в изящную прихотливость все-таки врываются зловещие фанфарные вскрики меди…»
Но это если возвращаться, вернее, идти к удивительному Второму концерту; и это уже зов к «Симфоническим танцам» в исполнении ГАСО. И тут мне хочется вспомнить об одном эпизоде, связанном с этим феноменальным сочинением, в моей работе совместно с Евгением Федоровичем над одной из пластинок «Кругозора». А дело было вот в чем.
«Кругозор» готовил серию пластинок, где музыкант играл не на своем привычном «инструменте». Будучи превосходным пианистом, Светланов обратился в работе над пластинкой к небольшому, но чрезвычайно важному фортепианному соло из первой части «Танцев». Когда волевые, сурово-драматические, мрачноватые начала звучат все ярче и ярче, неожиданно возникает чистый и светлый пастушеский наигрыш, рождается редкостной красоты широкая русская песня.
«Знаете,
– подчеркнул Светланов,
– чтобы показать болезненную, почти отчаянную тоску прощания с Родиной, он отдал эту тему “чужому”, американскому джазовому инструменту. И видите, как она точно “легла”…»
Да, «легла» эта удивительная тема поразительно… Так этот особенный наигрыш и стал немыслимой красотой в первой части «Симфонических танцев». Но не только этот эпизод осветил образ «Танцев». Интимный, сокровенный мир переживаний автор раскрывал через эти переживания и размышления.
Тоска художника, оторванного от родной земли, подчеркнуто звучит в фатальном символе неотвратимой смерти. Через звучание боли упрямо твердят опять-таки о неотвратимости все те же мрачные звуки Dies irae. Вместе с ними неожиданно проходят звуки Первой симфонии Рахманинова, напоминающие о его светлых моментах юности и любви к ее величеству Родине. Во второй части, там, где вальс, опять возникает тревога, и в своих резких поворотах меняется тот самый «вальсок», все-таки выпускающий зловещие всплески фанфар.
А уж третья часть! Это самое демоническое скерцо! Темы финала сменяют друг друга. Очень сильная жига, а за ней – другой величественный эпос (здесь возникают отдельные краски ранее созданного «Всенощного бдения»). Но центральной темой финала все равно остается мелос Dies irae. Трагическая развязка – она неминуема и ведет к финальному суровому хоралу.
«Танцы» поразительны по красоте и силе. Они, как я уже ранее заметила, «рождены в красоте и поют в белой сирени». Этого нельзя не почувствовать, потому что сирень – это своеобразный символ Рахманинова. И по-своему он, этот символ, возникает в каждой строчке партитуры. И в строгом, часто сумрачном звучании «Танцев» так или иначе возникает эта сирень.
Без сирени нет Рахманинова. Без сирени нет Лазарева. Без сирени так или иначе нет той пронзительной красоты, которая звучала у светлановцев и совсем юных музыкантов в те весенние вечера, когда был «тот самый» симфонический голос кудесника Сергея Рахманинова, «прочитанный» другим кудесником – Александром Лазаревым.
Наталья Лагина