В Третьяковской галерее прошел восьмой фестиваль камерной музыки «Виварте».
Его неизменно возглавляет виолончелист Борис Андрианов. По замыслу, это союз музыки и живописи не только потому, что концерты проходят рядом с «Демоном» и «Принцессой грезой». Каждый вечер в зал выносится одна картина из фондов музея, рассказ о которой – перед началом концерта – призван обосновать ту или иную форму связи исполняемой музыки с конкретным живописным произведением.
На этот раз Третьяковка декларирует переклички концертной программы и с целой выставкой, она называется «Увидеть неизвестное» и экспонируется в здании на Крымском валу. База фестиваля – концерты в зале Врубеля, но в афише еще сказка для детей с музыкой и традиционные уличные променады на улице, между зданиями Третьяковской галереи в Лаврушинском переулке и Новой Третьяковки на Крымском валу, они, кстати, бесплатны.
Каждый из концертов имеет свою концепцию. Первый вечер был объявлен как
«музыкальные приношения… будь то посвящения выдающимся деятелям культуры прошлого или творческие напутствия преемникам».
Под это определение подходят и пятнадцать двухголосных инвенций Баха (упражнения детям для обучения музыке), и Stabat mater Пярта (заказ к столетию со дня рождения Берга), и «Последний раунд» современного композитора Освальдо Голихова (ностальгия по Пьяццолле), и даже Третий, мажорный, секстет Глиэра (памяти Митрофана Беляева, музыкального мецената, покровителя композитора).
Рейнгольд Глиэр: “Композитор обязан до конца своих дней учиться, идти вперед и вперед…”
Бах, исполненный на скрипке и виолончели, звучал практически как дуэт сопрано и меццо-сопрано. Короткие упражнения сливались в певучую сюиту, где быстрые и медленные фрагменты заключали полифонический союз между барочной церемонностью и почти танцевальной живостью. Финальная инвенция звучала только с пиццикато, это придало особый тембровый вкус: скрипка, например, стала похожа на мандолину.
Секстет Глиэра – на мой взгляд, самое уязвимое место концерта. Нет, сыграли хорошо, даже лучше, чем сама музыка. Она, «под пером» исполнителей, стала чем-то большим, чем атакующее переплетение натужного оптимизма, сентиментального пафоса, «романтического» академизма 19-го века и русских народных мотивов. При этом именно стандартность приемов делает опус легко усвояемым. Публика, немного озабоченная просьбой Андрианова не хлопать между частями, слушала, кажется, внимательно. Ведь, кроме наслаждения от звуков, напоминающих саундтрек к сериалам, следует понять, когда не хлопать.
На пышном глиэровском фоне обманчивая простота, даже аскетизм музыки Пярта, исполненной среди расставленных в зале свечей и с выключенным светом, пленяли слух. Канонический латинский текст, пропетый солистами (Ольгой Горюновой, Анастасией Бондаревой и Михаилом Нором) начался с высоких звуков скрипки, похожих на обращение к небу, и с вокализа, похожего на возглас отчаяния. Потусторонняя мистика обретала человеческий и вечно актуальный привкус: люди горюют при виде смерти. Медленное течение звуков с внезапными краткими ускорениями – как скорбь с приступами рыданий. Все вместе – большой горестный вздох.
После окончания музыканты застыли в долгой паузе, и никто в зале не захлопал прежде времени.
После этого финальный Голихов, с его эффектами обработки танго, прошел как по маслу. Тем более что Андрианов, заполняя паузу, повеселил публику, рассказав, что Пьяццолла – его кумир с детства, а с Голиховым он познакомился в финской бане, за пивом.
Два квартета музыкантов, между которыми, по словам Андрианова, во время игры проходит как бы боксерский матч, напомнили, что танго – не только слияние, но и единоборство партнеров. Вторая часть опуса, поминальная, в финале истаяла в легкой звуковой дымке. Был человек – и нет его.
Второй концерт открылся Трио Сибелиуса для фортепиано, скрипки и виолончели. Опус юного композитора, похожий на прогулку весной в белые ночи по пути на бал, не без юмора, на мой взгляд, требует достаточно прозрачного звучания, а этого у исполнителей, кажется, не хватило. Все транслировалось слишком плотно.
Четыре «Песни странствующего подмастерья» в переложении Шенберга для голоса (скучновато спевший Михаил Нор) и камерного ансамбля потребовали, по мнению исполнителей, дирижера. Им стал контрабасист Григорий Кротенко. Его достаточно причудливые жесты были призваны сплотить играющих: ведь «Песни» – как сложная смесь Шуберта с кабаре.
«Хороводы» Богуслава Мартину прозвучали восхитительно. Шутовской парад, наполненный пиететом перед Стравинским и цитатами из его «Петрушки», пронесся гаерным вихрем, нарочито грубоватым и «притоптывающим», как и положено «ярмарочному» веселью. Хоровод и был, у инструментов. То с ориентальным уклоном, то с романсовым, то с моравско-фольклорным. Труба глубокомысленна, скрипки шаловливы, рояль резонерствует, гобой и фагот подпевают. Все как нужно.
Второе отделение был отдано большому, в пяти частях, Квинтету Вайнберга. Исполнители воспроизвели элегический гротеск и глубину размышлений, навевающих воспоминания о Шостаковиче. Всю смесь настроений «за здравие и за упокой», тревожную тоску и горькую неврастеничность, рожденную временем создания музыки (1944). Пароксизмы нарастающих по громкости дискретных повторений сменялись прорывами надежды в кантилене. Но трагический финал, когда музыка уходит в жалкий писк, надежд не оставлял.
Концерт номер три был посвящен французской музыке и начался с клавесинистов 18-го века, Куперена и Рамо. Их миниатюры сыграл Петр Лаул, но на рояле, именно поэтому уделив особое внимание легкости «щебечущего» звучания. Некоторая иллюстративность заглавий пьес (колокольчики, молоточки, нежные жалобы) не означает в данном случае буквальности: важнее передать оттенок некого настроения, что музыкант и сделал.
Имя Луи Вьерна, писавшего неоромантическую музыку даже в 1918 году, когда и «хвосты» музыкального, да и прочего романтизма, давно ушли в прошлое, знакомо лишь специалистам. Квинтет для фортепиано и струнных, возможно, не назовешь забытым (или незабытым) шедевром. Но это реквием 1918 года по убитому на фронте сыну, наполненный, как пояснял Вьерн,
«дыханием моей нежности».
Когда эту музыку исполняли на фестивале «Возвращение», я написала, что
«французский композитор этим сочинением проклял войну навеки».
Понять, как и почему, помогли Арсений Тарасевич-Николаев и Квартет имени Валентина Берлинского. Хотя на «Возвращении» это играли гораздо трагичней.
За Концерт для скрипки, фортепиано и струнного квартета Эрнеста Шоссона. слегка (и шутливо) извинился худрук фестиваля, рассказавший, что Прокофьев в дневнике писал, как чуть не умер от скуки, слушая Шоссона, и что эта музыка в России никому не нужна.
«Вот сейчас и проверим»,
— заключил Андрианов.
Конечно, Прокофьев много и несправедливо ругал коллег, но в данном случае я бы с ним отчасти согласилась. Впрочем, вторичность сладковатой «радостной взволнованности» не мешает этой музыке, мелодичной, очень пластичной и колоритно-искренней. Можно же съесть мороженое в жаркий день, без рефлексии.
Шоссону крепко помогли музыканты: Даниил Коган, Лаул и Квартет имени Берлинского. Ведь как справедливо указывает буклет фестиваля, слово «концерт» в названии применено
«в барочном смысле концертирования как совместной игры равноправных участников».
Кстати, о музыкантах. Их несколько десятков, что делает невозможным полное перечисление. Упомяну лишь некоторых: Григорий Кротенко, с его почти джазовым контрабасом; кларнетист Антон Прищепа; скрипачки Ксения Дубровская и Елена Ревич; их коллега Гайк Казазян; фаготист Андрей Шамиданов; альтисты Павел Романенко и Андрей Усов.
Уже из этих имен ясно, что уровень исполнения в целом не мог не быть высоким, несмотря на краткие сроки репетиций. Ведь камерная музыка для большинства участников – дело, которое они, наверно, могут делать и с закрытыми глазами.
Майя Крылова