Свое первое выступление после родов Анна приурочила к премьере в Мариинском театре. Американский режиссер Джон Дойл поставил оперу “Лючия ди Ламмермур”.
По родному театру она, приехав, летала словно на крыльях. Призналась: очень по нему соскучилась! Выглядит Нетребко замечательно. Немного пополнела после родов. Но это ей даже к лицу. Сияющие глаза, не сходящая с лица улыбка выдают Анну с головой.
– Да, я очень счастлива, – говорит она. – У меня есть любимый муж, у нас с ним родился замечательный сын. Жизнь просто прекрасна!
О личной жизни знаменитой на весь мир российской певицы получилось это интервью.
Поющая мама
— С возвращением на сцену, Анна! Выглядите вы прекрасно. И поете так, будто не было долгого перерыва в артистической карьере. Легко вошли в рабочий ритм?
— Спасибо за добрые слова. Перерыв получился у меня не такой уж и долгий – 4,5 месяца. Если бы было можно, я бы еще дома посидела.
— Не похоже на вас! Проснулся вкус к семейной жизни?
— Да! С рождением сына Тиаго Аура захотелось быть простой матерью и женой. Имя нашему малышу мы с мужем (уругвайским баритоном Эрвином Шроттом. – Прим. авт.) подбирали долго. Хотелось, чтобы оно было необычное или, по крайней мере, редкое.
Вторую часть имени придумала я. Она происходит от индейского слова, означающего “сокровище”. У Эрвина корни родословной уходят к племенам индейцев гварани. Но дома мы зовем сына просто Тиша…
Вернулась я на сцену именно сейчас потому, что есть контрактные обязательства. Их нужно выполнять. К тому же действительно люблю сцену, люблю петь. Мне очень хотелось, чтобы возвращение состоялось именно в России. Рада, что это удалось.
— Анна, можно чисто женский вопрос: во время родов вы, случаем, не пели? Говорят, такое бывает с артистками…
— Не пела и не кричала. Нормально себя чувствовала. Рядом был муж. Я сначала не хотела, чтобы он присутствовал при родах. Но ему ничего нельзя запретить. Сказал, что будет, и все, решено. Держал меня за руку, смотрел в глаза. Поддерживал, как мог.
— А сын двух замечательных оперных певцов еще не запел?
— Ему только четыре месяца! Впрочем, уже, кажется, пытается разговаривать, что-то все время порывается сообщить нам. Я, честно говоря, не хочу, чтобы он был артистом. Не надо нам талантов, гениев, вундеркиндов. Пусть растет нормальным, общительным, доброжелательным человеком. Это куда важней.
— Ваш прекрасный голос не изменился после того, как стали мамой? Есть немало певиц, опасающихся из-за этого иметь детей.
— Я думаю, если женщина хочет иметь ребенка, то она должна его иметь. И если она хочет вернуться после этого в профессию, то обязательно вернется. Просто надо очень захотеть. Я пока не заметила, чтобы голос у меня сильно изменился. Свой репертуар менять не планирую. Мне нравится то, что и как пою.
Не продается вдохновение
— Вы приехали в Петербург всего на несколько дней, чтобы спеть в двух премьерных спектаклях оперы “Лючия ди Ламмермур”. Получается, практически без репетиций? С артистами, которых почти не знаете?
— Я часто так работаю. Ничего страшного для опытного бойца! Мои коллеги по спектаклю представляют в основном молодое поколение Мариинки. Я прежде никогда с ними не пела. Но они очень талантливые. А с талантливым человеком легко спеться. И, что меня удивило, сразу три солиста-тенора на одну из ключевых ролей Эдгара.
Обычно очень непросто найти исполнителя на эту партию, а у нас в театре их трое. “Лючию” я, согласно контракту, подписанному еще несколько лет назад, должна буду исполнять в феврале в США в Метрополитен-опера. Но мне так хотелось вернуться на сцену после родов именно в Мариинке!
А Валерий Гергиев в свою очередь давно мечтал о новой “Лючии”. Так все удачно совпало! То, что я мало репетировала… Во многих западных театрах примерно такая система работы: главные исполнители приезжают за день-два до спектакля, в отдельной комнате им рассказывают, где и что на сцене стоит, обозначая цветными бумажечками двери и, например, ступени. Пара репетиций и – вперед, на сцену, к публике!
— И никаких никогда проблем?
— Бывают неприятные неожиданности. В Мюнхене как-то поставили спектакль “Риголетто”, в котором действие происходило на некой планете обезьян и все герои соответственно обезьяны. А главная героиня Джильда, которую играла я, была в скафандре, двигалась в каком-то космическом корабле.
Мало того, что непонятно, о чем спектакль, но еще и очень трудно петь в предлагаемых условиях. Я, помню, к концу практически потеряла голос. Очень большой стресс пережила тогда. От второго выступления категорически отказалась. Теперь стараюсь быть осторожнее, внимательно вчитываюсь в контракт. Прежде чем подписать его, подробно расспрашиваю: что за постановка?
— Пару лет назад вы говорили мне, что вам нравятся нестандартные ходы режиссеров, разные сценические неожиданности.
— Я и сейчас от этих слов не отказываюсь. Иногда классику ставят очень скучно. Но и модернизировать ее надо осторожно, с умом.
— Сами не хотите поставить спектакль?
— Я – исполнитель, не режиссер. Могу во время исполнения что-то изменить в арии. Например, ритм, динамику произведения. Или взять паузу там и тогда, когда сама хочу, как мне кажется более естественным сегодня, а не как написал 100-200 лет назад композитор. Иногда из-за этого случаются споры с дирижерами.
Как-то пела Донну Анну в Метрополитен-опера. Изменила совсем немного. Дирижер тем не менее возмутился: у Моцарта написано совсем не так! Я ему в ответ с улыбкой: эта опера была написана сотни лет назад и сегодня можно позволить себе кое-что в ней пересмотреть. Сам Моцарт, скорее всего, не возражал бы против таких переделок.
— Есть такие оперы, в которых вы, скорее всего, никогда не будете петь, но очень хочется?
— Это опера Вагнера “Лоэнгрин”, это “Саломея” Штрауса. Из любимого Верди – “Дон Карлос” и “Трубадур”. Партии, к сожалению, не для меня.
— А наоборот, не нравится партия, но поете?
— Если мне не нравится партия, или вся опера, или ее постановка, я сразу отказываюсь. И никакие гонорары не изменят моего решения.
— Не продается вдохновение?
— Нетребко: Вот именно.
Стесняться на сцене? Это глупо
— Ваш голос остался после родов таким же чистым и красивым, как был. А чисто физической своей формой довольны?
— Что вы, как можно быть довольной, если я поправилась на 8 кг? Сильно переживаю из-за этого. Мой вес – единственное, что тяготит меня сейчас. Я все четыре месяца после рождения сына кормила его грудью. Поэтому, видимо, ни одного грамма пока не сбросила.
Но теперь, надеюсь, начну стремительно худеть. Хочу вернуться к своему привычному весу. Чтобы, в частности, носить свои любимые платья. Активно занимаюсь фитнесом под руководством собственного мужа. Эрвин – прекрасный тренер!
— Муж не ревнует вас к певцам, с которыми играете на сцене любовь? Вы делаете это так живо, что создается впечатление, будто у вас и в самом деле любовный роман с данным артистом.
— Муж сказал мне недавно: все, больше никаких поцелуев на сцене. А сам, между прочим, все время играет Дон Жуана. Так что не ему меня упрекать. В последний раз, правда, когда я смотрела его спектакль, он был как-то скован.
В антракте я зашла к нему за кулисы, сказала почти серьезно: расслабься, ты же – Дон Жуан, то есть соблазнитель. Ну-ка, давай обольщай женщин. На сцене стесняться глупо. Если требуется играть любовь, то играй! А если артист стесняется чего-то, какие-то комплексы у него, то надо срочно менять профессию.
Ну а если партнеры не просто играют чувства, а сами начинают их испытывать, не выходя при этом из рамок образа, – что в этом плохого? На сцене чувства всегда обострены. Но голова должна оставаться трезвой, холодной.
Людмила Безрукова, “Российская газета”