В начале сентября 2022 на сайте хорватского издания “Vecernj list” была опубликована беседа пианиста и дирижера Михаила Плетнева и хорватского журналиста Бранимира Пофука. Михаил Плетнев, в том числе, сообщил о создании своего нового оркестра.
Позже в неофициальной закрытой группе на Facebook (соцсети Meta запрещены в России) был опубликован неофициальный перевод беседы на английский язык. Публикуем перевод этого разговора с английского языка.
Редакция ClassicalMusicNews.Ru осознает, что двойной перевод может привести к искажениям смысла высказываний героя интервью, не является идеальной журналистской практикой и заранее предупреждает об этом читателя.
Тем не менее, речь в интервью идет о важных для российских музыкантов и любителей музыки событиях, но как оригинальный текст интервью, так и его перевод закрыты для широкой публики. Поэтому, сопоставив тексты оригинала интервью (есть в распоряжении редакции) и его перевода на английский, мы рискнули создать русскую интерпретацию этой публикации.
Если кто-то из читателей, имеющих доступ к оригинальному тексту интервью и владеющих языком оригинала, найдет принципиальные неточности в нашей интерпретации, мы готовы изменить публикуемый ниже текст с соответствующими комментариями.
«Тишина может быть разной… Тишина последних минут <фильма Андрея Тарковского> «Андрея Рублева», раскрепощающая тишина полетов над крышами в картине Шагала и потусторонняя тишина капеллы Скровеньи. Тишина в конце «Патетической симфонии» или семь тактов паузы в конце «Lux Aeternae» Лигети… Последняя нота «Девятой» Малера…
Молчание пианиста перед выступлением – как затишье между двумя ударами церковного колокола. Музыка и душа, отражающиеся друг в друге в тот момент, когда одно заговорит через другое. Пианист, готовящий душу к объятиям с вечностью.
Я взял эти фразы из поэтичного вступления, которое Ванеса Клева написала в начале буклета одиннадцатого фестиваля Piano Loop (генеральный спонсор фестиваля – компания LUKOIL Croatia – прим. ред.) вместо стандартного формального приветствия и благодарностей.
Ванеса – преподаватель фортепиано из Сплита и организатор международного фортепианного фестиваля, который зимой и летом собирает в Сплите ведущих артистов, педагогов и участников их семинаров со всего мира – преуспела в своем начинании так, как не удавалось преуспеть ни одному другому организатору концертов и фестивалей в Хорватии за последние тридцать лет…
Через два месяца после того, как Иво Погорелич своим концертом закрыл сезон в концертном зале Hrvatski dom в Сплите, в этом же зале выступила еще одна легенда. Фестиваль Piano Loop открылся 16 августа 2022 сольным концертом Михаила Плетнева.
Я как-то написал, что великих пианистов – таких, как Погорелич – сегодня в мире можно пересчитать по пальцам одной руки. Михаил Плетнев, без сомнения, один из них. Те фразы о музыке и душе, которые зеркально отражают друг друга, говоря друг через друга, и о пианисте, схватывающем вечность пальцами и душой, были не просто словесным украшением фестивального буклета, а совершенно точным предсказанием того, что мы, присутствовавшие счастливцы, пережили 16 августа в концертном зале Сплита.
При тусклом свете, какой любил Рихтер, а Погорелич разделил эту привычку, Плетнев услаждал нас невероятно теплым и бархатным во всех регистрах, но не терявшим от этого в выразительности звучанием рояля Shigeru Kawai, который японская компания возит вместе с настройщиком в любую точку мира, где играет этот гений.
Его виртуозность недостижима, если не считать тех трех-четырех других великих ныне живущих мастеров, хотя в своем служении музыки он был предельно аскетичен. В дополнение к четырем стандартным репертуарным произведениям Иоганнеса Брамса, совершенно нестандартно-гениально интерпретированным, Плетнев познакомил слушателей с миром миниатюр Антонина Дворжака, почти неизвестных широкой публике, открыв нам совершенно новое измерение величия величайшего чешского романтика.
Три щедрых выхода на бис стали кульминацией вечера. То, что мы услышали в самом конце Ноктюрна ми-бемоль мажор, op. 9 №2, то есть одного из самых исполняемых произведений Шопена, нельзя назвать даже триллером. Нужно придумать совершенно новое слово для описания выбраций звуков под пальцами Плетнева.
Все то же, только в еще более роскошном и концентрированном виде, повторилось в чрезвычайно сложной в техническом отношении обработке песни Глинки «Жаворонок» в переложении Милия Балакирева.
Но для Плетнева сложностей не существует, все эти музыкальные абстракции и построения плывут по воздуху и времени с легкостью колибри, пока не погибнут на высоте падающих звезд. Таков был Этюд Скрябина до-диез минор, соч. 2 №1, и с такой же легкостью в конце вечера мы все вскочили на ноги, благодаря Плетнева аплодисментами и криками.
Есть несколько важных причин, по которым это интервью имеет такое необычно длинное вступление. По количеству слов, сказанных собеседником, это было одно из самых коротких, и в то же время одно из самых важных интервью за всю мою журналистскую карьеру.
Михаил Плетнев, о котором наш пианист Крешимир Старчевич в отзыве о концерте написал, что он был «похож на мудрого отшельника, полного жизненных сил», дает интервью так редко, что это не будет преувеличением назвать мировым эксклюзивом. Еще реже он соглашается сфотографироваться, тем более такой расслабленный, как он стоял перед объективом нашего коллеги Мирослава Леласа на террасе ресторана «Двор» над пляжем Фируле в Сплите.
Мы провели вместе почти два часа за обедом под соснами, в то время как сверчки аккомпанировали нашей беседе. Но маэстро Плетнев говорит очень медленно, тщательно подбирая слова, особенно когда говорит на хорватском – одном из десяти языков, которыми он владеет. Например, перед концертом в Сплите он сделал заявление перед камерами хорватского телевидения. С длинными паузами между словами, которые звучали как самые красивые стихи, с соответствующим изменением мелодии голоса, особенно в конце, он провозглашал:
“Сплит. Это что-то божественное.
Музыка. Это что-то невероятное.
Я люблю Сплит. Я люблю публику.
Я люблю музыку”.
Могу также раскрыть «секрет» хорошего настроения и дружелюбия маэстро в Сплите. Его сопровождала г-жа Адриана Блэко, родившаяся в Карловаце (девичья фамилия Яндрич), вместе со своим сыном Кенни, симпатичным подростком. Они трое, очевидно, были семьей в течение некоторого времени. Когда я спросил госпожу Адриану, каким словом описать их отношения, сам маэстро Плетнев с глазами, полными любви, ответил: она моя муза. А на родине своей музы он никому ни в чем не отказывает.
Так что кроме волшебного выступления легендарный пианист, гениальный дирижер и композитор подарил нам еще и этот разговор.
— Маэстро Плетнев, фестиваль Piano Loop в Сплите в настоящее время является домом для целой группы молодых пианистов, а также опытных педагогов, которые проводят мастер-классы для участников со всего мира. Вы знаете кого-либо из них?
— Я знаю Рихтера – он уже мертв. Гилельс – мертв. Бенедетти Микеланджели – мертв. Горовиц – тоже мертв. Я также знаю Рахманинова. Он тоже умер. В живых остался только Погорелич, и у него впереди еще многое.
— Те, кто считал, говорят, что вы говорите на десяти языках. Среди них хорватский, на котором мы говорим. Как вы выучили этот язык?
— Я провел месяц в Югославии со своим профессором Тимакиным, когда мне было пятнадцать лет.
— Какие города вы посетили тогда?
— Суботица, Нови-Сад, Белград и Загреб. Профессор Тимакин проводил семинары, и меня он брал с собой в качестве пианиста-иллюстратора. С нами был и скрипач Ненад Далеоре из Белграда, который тоже учился в Москве.
Я также помню фестиваль молодых пианистов, на котором я исполнил Рапсодию на тему Паганини Рахманинова с Загребским филармоническим оркестром. Это было в 1972 году. Я также встретил мэра Иво Врховаца, который подарил мне хрустальную пепельницу. Она у меня до сих пор есть где-то дома, в Москве. Он все еще жив?
— К сожалению, он тоже среди тех, кого вы знали, но кого уже нет в живых.
— Жаль. В общем, как раз тогда я немного научился говорить на вашем языке.
— Это не «немного», особенно если учесть, как давно это было.
— Я практически все понимаю и могу читать, но мне не хватает разговорной практики.
— Посещали ли вы тогда вместе с профессором Тимакиным другие страны, кроме Югославии?
— Через год мы были во Франции, где я выиграл Гран-при на конкурсе Jeunesse Musicale. Бенедетти-Микеланджели тоже был там.
— В те годы вы также встречались с Иво Погореличем?
— Я встретил его немного раньше в Белграде. Мне было тринадцать, ему одиннадцать. Когда профессор Тимакин привез его в Москву, мы много общались и жили в одной комнате в интернате. Мы очень хорошо знаем друг друга.
— Какой была школа и ваша студенческая жизнь, помимо игры на рояле?
— Это было очень интересно. Например, мой друг, скрипач Алексей Бруни, учил меня играть на скрипке. Позже он стал концертмейстером Российского национального оркестра.
Из того времени я помню еще одного парня из Хорватии, пианиста Хари Гусека. А еще я помню Хорватский музыкальный институт в Загребе. По телевидению говорили, что он сильно пострадал от землетрясения. В каком состоянии сейчас это здание?
— Сейчас идет полная реконструкция. Вы сейчас живете в Швейцарии, в Женеве?
— Я живу в Швейцарии уже тридцать пять лет, а до Женевы некоторое время жил в Люцерне и Базеле.
— Вы помните свое последнее выступление в Загребе?
— Нет, я гораздо чаще бывал в Белграде. Но я хорошо помню тот давний концерт в зале имени Лисинского с Загребским филармоническим оркестром. Это был грандиозный успех, и я даже помню, что играл на бис транскрипцию «На прекрасном голубом Дунае» Штрауса.
— В последний раз вы были в Загребе в качестве дирижера в 2008 году со своим оркестром, а солистом был Гидон Кремер.
— Я вспомнил.
Гидон Кремер: «Не хочу оставлять после себя слишком много мусора»
— Знающий друг также сообщил мне, что пять лет спустя, после сольного концерта в Белграде, вы были в Загребе, где у вас были репетиции с Загребской филармонией, но не для концерта в Загребе, а для выступления с ними в Клагенфурте…
— Да, верно, у меня там друзья.
— С какого момента вы начали возить с собой рояль Shigeru Kawai, только на котором везде и выступаете?
— Я не вожу с собой рояль – он слишком большой. Его возит фирма. (смеется). На какое-то время я перестал играть на рояле из-за Steinway. Ненавижу звук этих инструментов. Не мог с этим справиться, поэтому шесть лет вообще не играл. Пока совершенно случайно в Москве не обнаружил японский рояль Shigeru Kawai.
Это великолепный инструмент, и я сразу решил, что впредь буду играть только на нем. С тех пор компания Kawai повсюду сопровождает меня со своим роялем, вместе с которым путешествует и японский настройщик.
— Вы всегда ненавидели Steinway, или их инструменты со временем стали хуже?
— Они ужасны. Даже сделанные в Гамбурге, а американские еще хуже. У нас в Советском Союзе были отличные рояли, которые были лучше, чем сегодняшние Стейнвеи.
— Но все уже привыкли к их звучанию.
— Да потому что у них монополия. В большинстве концертных залов мира есть только Steinway & Sons.
— Какое качество есть у Kawai, которого нет у Steinway?
— Это станет ясно после концерта.
— Что сейчас происходит с вашим оркестром в Москве?
— Это печальная ситуация. Я не могу поехать в Москву, а оркестр не может приехать ко мне.
— Недавно Министерство культуры России уволило исполнительного директора оркестра Светлану Рипс и поставило на ее место Ирину Шигореву. Кто-нибудь спрашивал вас что-нибудь об этом?
— Нет, меня никто ни о чем не спрашивал. Я вообще не знаю этого человека. Для меня Светлана Рипс до сих пор единственный директор.
— Общаетесь ли вы с музыкантами вашего оркестра?
— Да. Но что они могут сделать сейчас? Ничего. Это плохое время.
— Вы основали Российский национальный оркестр еще в 1990 году. Насколько важную роль в этом сыграл Михаил Горбачев и его поддержка?
— Горбачев был для меня не очень важен, но это было счастливое стечение обстоятельств. Он пригласил меня на встречу с президентом США Бушем, и я рассказал ему о своих планах по созданию нового оркестра. Ему понравилась идея, и он очень хотел мне помочь, но, к сожалению, его время на тот момент уже было на исходе.
Классика изнутри: оркестранты о кровавых мозолях, дирижерах и рок-н-ролле
— Каково было запустить такой крупный творческий и бизнес-проект с учетом того, какие годы неопределенности последовали вскоре после запуска?
— Ох, это было нелегко, ничего не было легко. Никто не знал, что делать и как. Хотя мы все равно пошли на это. Было сложно, и Погорелич нам очень помог. После первого концерта я показал ему видео, и он сразу сказал, что поможет нам.
У него был запланирован концерт в Израиле, он позвонил организатору и сказал, что приедет с оркестром. На другой стороне телефона шок. В каком смысле – с оркестром? С каким оркестром? Он отвечает: с новым оркестром Плетнева. Так и получилось.
После этого мы вместе выступали в Испании и других странах. В Америке мы провели восемнадцать концертов с Погореличем в качестве солиста. Это было очень хорошее время.
— Что вы чувствуете, когда выступаете с другим пианистом в качестве солиста с произведением, которое обычно играете сами?
— Нормально.
— Даете ли вы ему или ей полную свободу?
— Да. Солист – бог. Он или она работали над этим произведением в течение года или двух, выстраивая и подготавливая собственную интерпретацию и свое видение произведения. Я могу помочь ему/ей понять, чего он/она хочет, какова его/ее точка зрения. Если мне не понравится его/ее интерпретация, я просто не позову его/ее снова. Но когда мы вместе на сцене, я должен быть частью мира солиста.
— Вы все еще общаетесь с Иво Погореличем?
— После смерти его жены Алисы мы в основном потеряли связь. Еще два-три раза мы встречались в Швейцарии, на фестивале в Санкт-Морице, шла речь о совместном исполнении Третьего фортепианного концерта Сергея Прокофьева, но этого не произошло.
Я хотел бы увидеть его. Он сильно изменился в последнее время, и, в любом случае, он уже не тот одиннадцатилетний мальчик, с которым я общался давным-давно.
— Знаю, что вы ненавидите маски, навязанные нам пандемией…
— Когда я был в Италии, в Бергамо, меня попросили надеть маску.
Просто пройти по небольшому пятиметровому коридору в зал на репетицию. Я почувствовал себя идиотом и надел маску себе на голову. В конце концов меня пропустили.
Маски имеют отношение не к вирусу, а к психологии. Когда люди ведут себя нормально, тогда страха нет, и эпидемия не кажется чем-то страшным. Так что это нужно для того, чтобы пугать людей. Маска – это средство и знак послушания.
— Случалось ли в последние месяцы, чтобы кто-то отменял ваше выступление из-за того, что вы русский?
— Один раз. Выступление на Мальте было отменено, а дирижер их оркестра сказал мне, что их также попросили изменить программу, с которой они поехали в тур по Европе. Бородина попросили убрать из программы. Что поделаешь, идиоты есть везде.
— Мы всегда говорим о культуре и музыке как об объединении людей. Можно ли использовать музыку по-другому, противоположным образом?
— Я же говорю, идиоты есть везде. Девяносто процентов людей не думают сами за себя. Я понял это во время пандемии. Удивительно, как много людей бездумно соглашались со всем, что им говорили.
— Можете ли вы планировать следующие проекты с вашим оркестром?
— Я не могу сейчас ничего планировать со своим оркестром. Но именно поэтому мы сделали еще один оркестр. Мой оркестр в Москве называется РНО (Российский Национальный Оркестр), а сейчас мы собрали РИО (Российский Международный Оркестр).
Мы собрались в Братиславе, куда из России приехали 18 музыкантов моего оркестра. Некоторые приехали из Вены, к нам присоединились члены Братиславской филармонии, а также несколько музыкантов из Украины.
Примечание редактора. Через некоторое время после публикации интервью, журнал “Музыкальная жизнь” опубликовал поправку со ссылкой на Михаила Плетнева. Сообщается, что
“в изначально опубликованном интервью была допущена ошибка, об этом Михаил Васильевич сообщил лично и попросил редакцию сделать уточнение – оркестр будет называться не «Российский интернациональный», а «Rachmaninoff International Orchestra» (об этом сообщает портал slippedisc.com).
Музыкант прокомментировал идею так: «Я не могу сейчас ничего планировать со своим оркестром в России, именно поэтому было решено создать еще один оркестр. Мы собрались в Братиславе, куда приехали 18 музыкантов из моего Российского национального оркестра. К нам присоединились музыканты из Вены и Братиславы, а также из Украины».
— Что вы играли?
— Сюиты из балета «Лебединое озеро» Петра Ильича Чайковского и балет «Кармен-сюита» Родиона Щедрина, у которого в этом году юбилей — ему исполнится девяносто лет.
— Где вы выступали?
— У нас не было концерта, но мы сделали запись.
— Когда она выйдет?
— Скоро. С момента записи прошло всего пять или шесть дней. Это совершенно новая информация, которая до сих пор нигде не сообщалась.
— Итак, вы создали проект, в котором музыка продолжает объединять людей. Вы хотите показать, что культура и искусство не принадлежат государству и политике?
— Никогда нельзя победить преступление другим преступлением. Война — это преступление, независимо от того, кто ее начал, кто прав, а кто виноват.
Войнами движет жажда мести, а это никому не идет на пользу. Если вы хотите разорвать этот порочный круг, вы должны сделать что-то хорошее, а не умножать преступления. То хорошее, что я могу сделать — это музыка.
Кто начинает войны? Глупые политики. Ни одному нормальному человеку война не нравится. Но у политиков в руках пропаганда и манипуляции, и они используют это к своей выгоде, а не к нашей.
— Соберется ли этот новый оркестр снова?
— За организацию отвечают другие люди, но я планирую работать с этим оркестром и хочу сыграть все фортепианные концерты Сергея Рахманинова в следующем году, когда мы будем отмечать 150-летие со дня его рождения.
— Как солист, не как дирижер?
— Да, только как солист. Иногда я дирижировал концертами Моцарта и Гайдна, одновременно играя на рояле. В <исторически> более поздних концертах с гораздо более масштабным по составу оркестром и гораздо более сложными партитурами это невозможно, и никто этого не делает.
— Российский национальный оркестр (по-хорватски: Ruski nacionalni orkestar – прим. ред.) всегда старался быть независимым от политики…
— Наш оркестр никогда не был «русским», а был «российским».
— Я понимаю, о чем вы говорите, только хорватский язык, как и большинство других, не признает разницы между этими двумя прилагательными. Насколько сложно было сохранить эту независимость?
— Очень сложно. Правительство Путина хочет, чтобы все было под контролем. Вот почему они хотят, чтобы мы стали государственным оркестром (Возможно, имеет место неверный перевод. РНО получил государственное финансирование в 2009 году – прим. ред.).
Но Путин не причина проблемы, он лишь следствие. Проблема в том, что русские еще не дошли до демократии. Так было с 1917 года, когда Россия ненадолго пошла по этому пути, но коммунисты и большевики тут же остановили его своим железным кулаком.
До сих пор господствует рабская психология. Без Сталина или другой твердой руки русские не знают, что делать. Демократия — это место, где они еще не были.
— Когда вы в последний раз были в Архангельске?
— Я был только один раз, пять лет назад. Но с этим городом меня ничего не связывает, кроме того, что я родился там случайно, потому что там в то время работали мои родители.
Когда мне исполнился год, мы переехали в Саратов, а уже потом, через два-три года, в Казань, город, к которому я привязан, где я пошел в школу и из которого я в тринадцать лет уехал в Москву, чтобы учиться в классе профессора Тимакина.
— Вы сказали, что не можете поехать в Москву. Что там с вами случится?
— Не будем говорить о Москве. Чего бы я действительно хотел, так это остаться в Хорватии. Мне здесь очень нравится. У нас в Швейцарии тоже хорошо, а здесь необыкновенно красиво. У вас есть все: море, Плитвицкие озера…
– Артисты-суперзвезды – такие как вы – обычно требуют и получают только высшую роскошь, куда бы ни поехали…
— Я никогда не любил роскошь. Пятизвездочные отели для меня ничего не значат. Для меня это все гуччи, муччи, скарабуччи… (смеется). Мне достаточно одной кровати.
Беседовал Бранимир Пофук, “Vecernj list”. Перевод на английский – неофициальная группа Михаила Плетнева на Facebook. Перевод с английского на русский (с учетом текста оригинальной публикации) – Борис Лифановский.