Владимир Юровский отметил столетие революции.
Столетие Октябрьской революции для страны прошло практически незамеченным. Ничего похожего на попытку осмысления происшедшего во всероссийском масштабе не произошло.
Во многом эту задачу взяли на себя музыканты: в ММДМ прошла серия концертов «rEvolution»; «Студия новой музыки» предложила абонемент «Красное колесо»; Персимфанс представил программу «Нечеловеческая музыка». А дирижер Владимир Юровский за пультом Госоркестра исполнил посвященные Октябрю раритеты Шостаковича и Прокофьева.
Вечер – вкупе еще с одним – стал одной из вершин первой половины московского сезона.
В какой стране?
Об этой паре концертов было бы легко и приятно писать, даже не посещая их. Юровский – не просто дирижер международного класса, но просветитель, каждый его концерт – больше чем концерт: игра смыслов, гражданская акция, поиск подтекста, контекста, интертекста. То же можно сказать и о Гидоне Кремере – легендарном скрипаче, прежде в Москве с Юровским не выступавшем. Программы: в одной – Вторая симфония Шостаковича, Скрипичный концерт Вайнберга, новое сочинение Вустина, «Кантата к ХХ-летию Октября» Прокофьева, в другой – Серенада Сильвестрова, Скрипичный концерт Виктора Кисина, «Альпийская симфония» Рихарда Штрауса. Если вторая выглядит чуть скромнее, то о каждом номере первой можно сказать многое, имея перед глазами только перечень сочинений.
Из симфоний Шостаковича Вторая, «октябрьская», – самая невезучая: как и у Третьей, «первомайской», у нее есть хоровой финал, написанный на весьма неважные стихи. Но Третья стройнее по композиции и чуть традиционнее по языку, тогда как начало Второй звучит как самый настоящий авангард. Причем не как советский авангард двадцатых годов, когда симфония была написана, но как европейский послевоенный. Это рождает такой контраст с типично шостаковичевским маршем, звучащим следом, и с финальным хором во славу «Октября, коммуны и Ленина», что вопрос трактовки симфонии остается неизменной загадкой. И если за полтора десятилетия Третья в Москве звучала пару раз, Второй не досталось и этого; сентябрьское исполнение под управлением Павла Когана не в счет.
Вайнберг – фигура, мимо которой не могли пройти ни Юровский, ни Кремер, и дело не только в «вайнберговском буме». Вайнберг – композитор круга Шостаковича, которого любят и много исполняют оба. Большому миру Вайнберг открылся не так давно, и в исполнении любого его сочинения есть элемент как просветительства, так и гражданского поступка. В год столетия Октября особенно важно напомнить о том, что Вайнберг – жертва и гитлеровского, и сталинского режимов, а главное – действительно замечательный композитор. Знаковый не только для Кремера и Юровского, но и для московской публики, наконец увидевшей оперу «Пассажирка», одно из главных сочинений Вайнберга.
Знаковым было и присутствие имени Александра Вустина с премьерой «Трех стихотворений Ольги Седаковой». Это напоминание и о священном праве нашего современника быть исполненным не в братской могиле «Московской осени», а в мейнстримной программе наряду с классиками первого ряда. И о том, что Вустин – «композитор в резиденции» Госоркестра уже два года: без пяти минут классик для узкой аудитории и почти неизвестный автор для широкой, в 74 года не только достающий сочинения из архива, но и создающий новые. Само за себя говорит и имя Ольги Седаковой – поэта с активной общественной позицией: «В России происходит обожествление зла и жестокости», «Этика шпаны, низов, изгоев общества становится практически официальной» – из ее высказываний последних лет.
Обо всем этом великолепно рассказал бы сам Юровский, в тот вечер решивший не брать в руки микрофон. Потому ли, что и без комментариев программа получилась насыщенной? Потому ли, что рассчитывал на подготовленность публики? Но даже среди музыковедов и критиков многие слышали «Кантату к ХХ-летию Октября» впервые. Действительно, кратко о ней не скажешь, а слишком подробное вступление уместнее в летнем абонементе Юровского, чем в концерте, открывающем его московский сезон. Оставалось надеяться на то, что желающие послушают Кантату – в интернете не менее семи ее исполнений – или хотя бы прочитают программку до концерта. В крайнем случае, после: перед этим Кантату играли в Москве в 2001 году, и кто знает, когда ждать следующего раза.
То, что Кантату исполняют редко, неудивительно: она написана для двух смешанных хоров, симфонического и военного оркестров, оркестра аккордеонов и шумовых инструментов. Ни на что не похожее сочинение на слова Маркса, Ленина и Сталина, обладающее выдающимися музыкальными достоинствами, не прозвучало ни к 20-летию Октября, ни позже при жизни композитора. Вопреки рекомендациям использовать стихи советских поэтов, Прокофьев стремился воплотить дух революции по первоисточнику – статьям Ленина и речам Сталина. Момент же требовал не исторической достоверности, но мифа, и Кантата оказалась не ко времени.
Многие ее страницы навевают ужас еще и когда пытаешься себе представить: что ждало бы автора и исполнителей в 1937 году, если бы Кантата все же прозвучала. Сыграть и спеть ее целиком удалось не сразу: в шестидесятых под запретом оказались уже два фрагмента на слова Сталина, и мировая премьера прошла без ключевого фрагмента – «Клятвы» – с ее незабываемым рефреном «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам…».
В исполнении 1966 года участвовал молодой скрипач Марк Двоскин, сегодня ветеран Госоркестра:
«Когда я играл сочинение Прокофьева “К 20-летию Октября”, мог ли я думать, в какой стране, при какой жизни через пятьдесят лет буду играть его снова?»
– говорил он накануне концерта.
Без хлеба и сапог
Юровский начал со Второй симфонии Шостаковича, уже на четвертой минуте поразив ярко кинематографичным изображением Октября – вполне в ортодоксальных советских тонах. Виртуозные скрипичные соло Сергея Гиршенко, эффектное вступление хора, отменно точное чередование «авангардных» страниц с более доступными… компактная симфония, чуть больше четверти часа, предстала весьма эффектным номером и именно в этом качестве могла бы исполняться куда чаще: если бы не первые минуты, напоминающие Лигети или Шнитке и способные мгновенно отпугнуть и публику, и организаторов концертов. Однако исполнение показало, что репутация Второй как неудобной для слушателя сильно преувеличена.
А вот для Скрипичного концерта Вайнберга соседство с симфонией Шостаковича оказалось весьма невыигрышным. Вайнберг не был ни подражателем, ни эпигоном; в лучших его сочинениях слышна индивидуальная интонация, но и влияния Шостаковича не заметить нельзя. Исчерпывающе по этому поводу высказался виолончелист Валентин Берлинский:
«Влияние гения – как свет солнца, от него никуда не денешься. Это не плагиат, не заимствование: Вайнберг самобытный композитор, его музыку всегда можно узнать.
Но для слушателя аналогии, конечно, могут возникнуть. Поэтому в одной программе их исполнять, наверное, не стоит».
Аналогии с Шостаковичем действительно возникали – в каждой из четырех частей Концерта, особенно в третьей, почти буквально цитирующей начало Шестой симфонии. И Юровский, и Кремер умеют в иных произведениях найти и показать больше того, что сказано автором, но это вряд ли тот случай. Нет сомнения в интересе Кремера к Вайнбергу, но и Концерт Виктора Кисина три дня спустя, и пьесу на бис в этот вечер он явно принял ближе к сердцу. Едва ли дело только в исполнителях: Скрипичный концерт в принципе не из лучших сочинений Вайнберга. Куда удачнее мог бы прозвучать, например, Виолончельный с душераздирающим соло трубы во второй части. Но для его исполнения была бы нужна фигура солиста такая же знаковая, как и Кремер, а найти ее не так просто, хотя Иван Монигетти или Александр Рудин хорошо сыграли бы эту роль.
В результате присутствие Вайнберга в программе осталось в первую очередь напоминанием о достойном композиторе, музыку которого стоит играть и по круглым датам, и без них. С произведением автора, чья биография отразила многие ужасы столетия, Кремер зарифмовал бис – «Реквием» Игоря Лободы для скрипки соло, отразивший ужасы уже наших дней. Пьеса посвящена жертвам украинского военного конфликта; мелодия песни «Реве та стогне Днiпр широкий» привита к надежной традиции того же Шостаковича, и здесь Кремер извлек из сочинения скромных достоинств больше, чем вложил в него автор.
Слушая новый опус Вустина, было не избежать сравнения с его же «Ветром», звучавшим в соседнем зале неделей раньше. В короткой кантате на слова из поэмы «Двенадцать» Вустин соединил «Студию новой музыки» и Ансамбль Покровского, сотворив в музыке стилистический калейдоскоп наподобие того, что создан Блоком в стихах. Камерное сочинение явно не для симфонической программы, «Ветер» по духу все же подошел бы ей больше, нежели «Три стихотворения Ольги Седаковой». И по продолжительности, и по глубине стихотворного материала второй и третий номера цикла для Вустина наверняка важнее первого, но ярче прозвучал именно он – с его финалом:
«Ну, братья-товарищи!
Как отпраздновали?
Удалось?
Нам тоже»,
лихо проскандированным Максимом Михайловым.
За этими словами явно слышалось Седьмое ноября, что и обусловило место сочинения в «революционной» программе.
В качестве главного ее блюда ожидалась «Кантата к ХХ-летию Октября» и не обманула надежд. Неожиданно в зале дали полный свет, и за инструментальным прологом грянул хоровой, где фраза Маркса «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтоб изменить его» подвергается безжалостной деконструкции. Для слышавших Кантату впервые не меньшей неожиданностью было то, что этому сопутствует одна из красивейших прокофьевских мелодий, не уступающая лучшим страницам «Золушки» или «Александра Невского». И что ленинские слова «Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки» великолепно ложатся на музыку. У многих вызвала нарекания дикция хоровых коллективов имени Свешникова и имени Юрлова, но Кантату в принципе необходимо слушать с текстом под рукой, иначе со слуха его разобрать почти невозможно.
Хотя премьера полной ее версии состоялась уже достаточно давно, – в 1984 году – Кантата и по сей день остается загадкой: ее можно трактовать и как верноподданническое произведение, и как антисоветское, и иначе. Это подтвердили и разговоры после концерта, и полярность отзывов в прессе и блогах: одни утверждали, будто Кантата
«энергичная, шумная, очень веселая. И слова классиков вызывали у всех только озорные улыбки»,
будто
Другие полагали, что
«если Шостаковичу еще со скрипом можно приписать старание проникнуться новыми идеями нового века, то Прокофьева, без сомнений, волновали лишь чисто формальные задачи».
Третьи, напротив, что
«совершенно всерьез, авангардно и предельно остро, воспринимал композитор советский проект, в футуризм которого отчаянно хотел верить».
http://musicseasons.org/v-kilometre-ot-revolyucii/
Четвертые – что Кантата
«так страшно отметила юбилей революции, что страшнее трудно себе представить».
С последним трудно не согласиться: среди инструментальных фрагментов Кантаты есть и зловещие, и оптимистичные, из вокальных же как минимум один, «Революция», навевает ужас. Драматичную, кинематографически выразительную ткань повествования вдруг прерывают аккордеоны. Под их аккомпанемент хор поет ленинские слова:
«Мы отнимем весь хлеб и все сапоги у капиталистов; мы оставим им корки; мы оденем их в лапти».
И поет так весело, что в ужасной участи капиталистов нет никаких сомнений. Юровский это подчеркнул: если обычно в исполнениях Кантаты участвует четверо, максимум пятеро аккордеонистов на сцене, Юровский вывел их больше десятка, и непосредственно в партер. Такими возможностями нагнетания ужаса, как повышенная громкость или быстрые темпы, дирижер не злоупотреблял: темпы зачастую были как раз умеренными. По совокупному впечатлению Кантата оказалась сильнейшим номером не только вечера, но и полугодия.
От первого лица
Три дня спустя состоялся еще один концерт, благодаря близкому соседству и участию Гидона Кремера ставший прямым продолжением первого. Его главным событием могло быть «Посвящение» Валентина Сильвестрова для скрипки с оркестром, замененное на более скромную Серенаду для струнных. Она написана в конце 1970-х, когда Сильвестров пришел к своему «слабому стилю», и тем не менее от покоя его сочинений того времени настроение Серенады далеко: это натянутый нерв, вопрос без ответа. Лишь ближе к финалу он оборачивается красивейшей мелодией, которая звучала бы слащаво у любого другого композитора, и только у Сильвестрова звучит как единственно возможный вариант, неожиданно приводящий к финальному мажору.
Вместо «Посвящения» Кремер сыграл Концерт Виктора Кисина. Счастлив композитор, у которого есть такие преданные исполнители: при участии Кремера и ансамбля «Кремерата Балтика» состоялось более десятка премьер Кисина, из записей Кремера в основном состоит его дискография. Кремер исполнял Концерт Кисина не раз и не два, и трудно представить на его месте другого интерпретатора, словно именно Кремер пришел к автору со словами:
«Будь другом, напиши Концерт, где я бы поговорил с публикой о времени и о себе».
Возможно, всё было наоборот, и с подобным замыслом к исполнителю пришел автор. По его словам,
«Если мы сравним концерт с романом, то можно назвать концерт романом от первого лица – солиста. Гидон все время присутствует на сцене и рассказывает свою историю. Он раскрывает повествовательный момент, который скрывается в музыке».
Однако «повествовательный момент» в музыке отнюдь не скрывается, наоборот: в тишине солирует скрипка, отзывается оркестр, звучит намек на тему из фильма «Время, вперед!», гобой с арфой зовут, скрипка отвечает. Затем эти элементы перемешиваются в другом порядке; порой автор вспоминает о том, что чистая повествовательность в музыке неактуальна и невыигрышна – тогда на смену нарративу ненадолго приходит медитация. Еще один вариант «музыки о музыке», только без какого бы то ни было второго дна: вот намек на Свиридова, вот барабанная дробь, вот колокол, вот каденция, а всё вместе – новый концерт для Кремера. Сила его личности может оживить и этот умозрительный замысел, но еще одна Серенада Сильвестрова, уже для скрипки соло, сыгранная на бис, наглядно показала разницу между сочинением, за которым вдохновение и мысль, и другим, за которым лишь схема.
Главным событием двух вечеров осталась прокофьевская Кантата, и тем не менее «Альпийской симфонией» Юровский поразил вновь. Когда дело дошло до Штрауса, показалось, будто маэстро исполняет его в первую очередь для собственного удовольствия. В каждом номере до того он стремился высказаться не только о музыке; здесь он попросту наслаждался, растворяясь в ней. И если иные слушатели считают Юровского дирижером рассудочным, «Альпийская симфония» наглядно показала, что и эмоциональности ему не занимать. Возможность увидеть двух крупнейших музыкантов нашего времени с разных сторон, а Госоркестр – в непрерывном развитии, для публики Московской филармонии стала одной из главных радостей первой половины сезона.
Илья Овчинников