Оратория «Сотворение мира» напомнила о разуме и благодарности.
Знаменитое сочинение позднего Гайдна было исполнено в Концертном зале имени Чайковского. Вечер завершил филармонический абонемент «Великие оратории».
За пультом стоял дирижер Филипп Чижевский. Играл Государственный академический камерный оркестр России, пел ансамбль Questa Musica. Солировали Елене Гвритишвили, Борис Степанов и Игорь Подоплелов.
По-видимому, мысль об этой вещи возникла у Гайдна в Англии, где он услышал масштабно исполненную ораторию Генделя. В создании «Сотворения» композитору помогли его лондонский импресарио, приславший первый вариант либретто, а также известный меломан и меценат барон ван Свитен, либретто доработавший. Он вдохновился библейской книгой Бытия и поэмой Мильтона «Потерянный рай».
Венская премьера в 1799 году (со скромным составом оркестра) собрала всю австрийскую меломанскую знать, которая была в полном восторге. От того как «Гайдн мыслил космически» (говорил о композиторе один из исследователей). Князья-знатоки оценили радостное религиозное мироощущение вкупе с парадной светской эффектностью, обилие звуковых красот, добросердечие и отчетливый теплый юмор.
Это помимо чисто музыкального мастерства. История создания мира за шесть дней в трех частях доведена у Гайдна до сотворения Адама и Евы, но грехопадение остается за скобками. Поэтому оптимизм зашкаливает, хотя в финале есть предостережение ангела.
Особый восторг публики вызывает финал вступления про хаос, когда из глухого диссонансного «ворчания» оркестра вдруг (именно вдруг) рождается мощный, сияющий до-мажорный всплеск, оркестровое тутти, да будет свет. Критик Цельтер в 1802 году назвал вступление «короной на королевской голове», а кое-кто в 20-м веке, вникая в переменчивую «бесконечную» фактуру, даже услышал предвосхищение Вагнера.
Второй всплеск восторга в зале – музыкальные подражания звукам природы, сочиненные Гайдном. Они были заложены в тексте либретто, где подробно говорится о божественном зверинце. Эти подражания впоследствии вызвали упреки музыкальных снобов: мол, слишком просто, слишком ребячески. И вообще, дурной вкус.
То же, кстати, ставили в вину и Генделю, когда он музыкально живописал нашествие саранчи (одну из библейских казней египетских) в оратории «Израиль в Египте». Ладно еще комическая, заведомо развлекательная вещица, типа «Курицы» Рамо. А тут серьезная, вероучительная тема.
Позволю себе повторить сказанное ранее.
«Космос и тайна не исключают внимания к деталям, ведь хаос уступает место порядку, о котором тоже нужно рассказать. Поэтому так подробны музыкальные «описания» творений: шум моря и журчание ручья, мягкая кантилена снега и «точечная» острота бури, горячее солнце и холодная луна… Так ярка звуковая изобразительность, когда флейта живописует трели соловья, кларнет – песню жаворонка, а фагот – голубиное воркование. …Право, я не понимаю критиков подобной музыки: очень увлекательно следить за тем, как «рычит» лев (тромбоны и контрафагот), гибко потягивается тигр (мощная томность струнных), гудят насекомые (те же струнные, но с тремоло)».
Да и другая идея Гайдна понятна: у него все и солисты-ангелы, в речитативах и ариях, и Адам с Евой, и красочные хоры снова и снова восхваляют создателя. Вот благочестивый автор и показывает нам, за что хвалят, за какое многообразие. Поэтому сколько раз слушаешь «Сотворение мира», столько раз понимаешь важное. «Как существенны – в общечеловеческом смысле – гайдновские славословия божественной креативности». Особенно изумительные фуги. «Сотворение мира», кроме всего прочего, опус о благодарности. Тема важная. Благодарности в мире всегда не хватает».
Оркестр в руках Чижевского, нового художественного руководителя, закрепил успехи в исторически информированном исполнении, продемонстрированном на недавнем концерте с Рождественской ораторией Баха в том же КЗЧ. Это новое направление коллектива, тем более ценное, что старинная музыка в трактовке – вживую — ведущих европейских ансамблей теперь недоступна.
Часть инструментов оркестра «старинная», часть – нет, и это было слышно. Как и импровизирующий хаммерклавир Александры Кореневой, придававший романтическую свободу бассо континуо. Голоса солистов, при качественном преобладании сопрано Елене Гвритишвили, звучали вполне по-гайдновски, на стыке торжественности и уюта, общего и частного.
В общем, Чижевский и его музыканты хорошо ухватили суть: обаяние оратории именно в этом органичном соединении. Начиная с увертюры, когда музыка, перемежаясь наплывами звучности, у дирижера бродит в холодной пустоте смелых для времени Гайдна диссонансов и «бессвязных» фрагментов. Хорош азарт Чижевского в показе бурных волн моря или плеска ручья, с журчанием струнных и тихим шелестом валторн.
Хорош и восход солнца, когда звук скрипок неумолимо движется наверх. И ход земного червя в мастерстве низкого медленного «ползания» виолончелей и контрабасов. Мы слышим успешно разработанную звуковую и тембровую разницу, когда у Гайдна звучат гимн или танец, адские духи низвергаются в вечную тьму, по ночному небу плывет Луна, а днем «свежесть зелени пленяет».
Так и с хорами, щеголяющими мощной полифонией. Поющие ангелы серьезны и возвышенны, поющие Адам и Ева, с блаженным купанием в семейной идиллии, проще и милее. Все подробности дирижером показаны, детали учтены, балансы выстроены.
Стилистически это и старый Гайдн, и сегодняшний, то есть Гайдн одновременно энергично-упругий и простодушно-ласковый, благостный и игровой, идиллический и тревожный, героический и пасторальный, эпический и камерный, бесстрашный и церемонный. Он у Чижевского, как и должно быть, описатель вселенных и поэт мелочей. Гете сказал, что наивность и ирония – признаки гения. Чижевский эту гениальность и выявил.
Публика осталась довольна. И не только качеством исполнения и театрализацией процесса, когда в полутемном зале резко включили люстры при музыкальном отделении света от тьмы. Волнует сама идея возникновения жизни из небытия, как и получение порядка из хаоса. Тем более — мирное спокойствие дней, что не может не радовать нормального человека.
Майя Крылова