Фон Караян нервно заерзал на своем ложе, наблюдая, как лихо умыкают прямо у него из-под носа прекрасную сабинянку.
Спроворили гуртом, половиной от 124-х, плюс перевес в один голос. В тот день, 22 июня 2015 года, история Берлинского филармонического раскололась надвое, как некогда сам Берлин.
Н-да, никто и не предполагал, что верховным главнокомандующим главного оркестра Европы, а то и мира станет дирижер еврейского происхождения. Впервые за всю его 133-летнюю историю.
Когда-то температура столичной немецкой филармонии уже подскочила на тридцать семь и один; тогда, в 1999-м, на пост самого главного прочил себя Даниэль Баренбойм, который с треском проиграл битву за Берлин Саймону Рэттлу.
Ныне же (что за ирония судьбы!) инкарнация Караяна, проповедник истинно арийского звука и признанный вагнерианец современности Кристиан Тилеманн (занятно, что в свое время он ассистировал и Караяну, и Баренбойму) сдал позиции миниатюрному еврею Кириллу Петренко.
Мировая пресса утверждает, что Петренко к тому же первый рожденный в России главный дирижер БФО, не ведая о том, что таковым на самом деле – пусть и недолго – был Лео Борхард, произведенный на свет в Москве и выросший в Петербурге.
Главой Берлинской филармонии его определил с подачи Страны Советов в мае 1945-го берлинский магистрат; три месяца спустя Лео был застрелен американским часовым (умудрившись провести за это время 22 концерта).
Так что по этой части Петренко является все-таки вторым, как и вторым возглавившим БФО бородачом со времен Артура Никиша. Но евреем – истинно первым, что особо волнует мир, учитывая взгляды Герберта фон Караяна.
Кирилл Петренко возглавит Берлинский филармонический оркестр
Между тем, по части вагнерианства Кирилл Петренко ничуть не уступает Тилеманну, как бы там ни табуировали автора «Еврейства в музыке» наши единоверцы. Вагнеровскую тетралогию он окольцевал еще в 2001 году в Майнингене, где служил музыкальным руководителем местного театра: отпил из чаши Грааля, окрылил валькирий, словом, явил миру новое братство «Кольца».
Уловив при этом специфическое течение вагнеровского времени и приладив его к собственной склонности к оживленным темпам (предвечерие «Золото Рейна» в версии Петренко длилось ровно 2 часа 16 минут!).
Ну и далее, заняв пост генералмузикдиректора Bayerische Staatsoper, то бишь Баварской государственной оперы в Мюнхене, оживил по своему велению прочие оперы неугодного нашим палестинам композитора. Немудрено, что на следующее лето его ангажировал Байройт.
В Байройте он опять же разделял обязанности с Кристианом Тилеманном (тот, кстати, как-то брякнул насчет своего экс-учителя Баренбойма, что когда Даниэль наконец оставит свой пост в Унтер-ден-Линден, «в Берлине наступит конец еврейскому засилью»).
Если уподобить Тилеманна Зигфриду, то, пожалуй, Петренко можно отнести к роду нибелунгов. Тем не менее, и тот, и другой вернули в афишу (каждый в свою) оперу «Палестрина» Ханса Пфицнера, обласканного нацистами автора, который в 1920 году опубликовал труд под названием «Новая эстетика музыкальной импотенции», где оттянулся по полной в адрес «мирового еврейства в музыке» – куда там Рихарду Байройтскому!
В общем, учитывая близость музыкальных пристрастий обоих и их преданное служение музыке Вагнера, не совсем понятно, как Петренко таки обыграл Тилеманна в тайном конклаве. Но факт.
Кирилл Петренко – 46-летний русский еврей, чье музыкальное прошлое являет собой образец австро-немецкой идентичности. Он учился как пианист в консерватории Форарльберга в Австрии, обучался дирижированию в Венской Высшей музыкальной школе, был капельмейстером Венской народной оперы, музыкальным руководителем Майнингского театра, главным дирижером Komische Oper в Берлине, с 2013 года занял пост музыкального руководителя Баварской государственной оперы в Мюнхене и дирижера Вагнеровского фестиваля в Байройте (учитывая, что Вагнер родился в 1813-м, случилось сие аккурат к 200-летию со дня его появления на свет).
Всю эту немецкую традицию уроженец Омска прожил изнутри, интерпретировал применительно к своему естеству и обратил в искусство тонкой выделки. Кто-то пишет на гербовой, кто-то на простой; Кирилл Петренко пишет на бумаге верже. На такой бумаге, читатель, могли бы переписываться кариатиды Эрмитажа, добавил бы Осип Мандельштам.
И вот на днях буквально выяснилось, что он не только вагнерианец, но и брамин. Во втором отделении концерта, уже упоминаемом подателем сего (по тому поводу, что единственный недостаток Петренко – это солирующая с ним в Прокофьеве пианистка), Израильский филармонический исполнил Первую, до-минорную симфонию Брамса.
Казалось бы, симфония эта вышла из бетховенской зоны и оказалась в мире романтической велеречивости, пусть Ганс фон Бюлов и счел ее «Десятой симфонией Бетховена» (повинны в том схожие темы финалов в брамсовской Первой и бетховенской Девятой).
Петренко, однако, трактовал ее как убежденный классицист нового времени – не забывая, впрочем, о том, что в срединных частях Брамс вдохновлялся образом байроновского Манфреда, и комментируя каждую фразу добавочным интеллектуальным подтекстом.
В итоге нам явлен был Брамс, не поддающийся квалификации, Брамс, который был не очень в ладу со всей своей позднеромантической эпохой и сочинявший свою Первую – шутка сказать! – пятнадцать лет.
Первая симфония, над которой так долго трудился Брамс, была чуть ли не самой репертуарной для Герберта фон Караяна, который так долго, почти до ухода в мир иной, пребывал на посту главного дирижера Берлинского филармонического (член нацистской партии управлял оркестром железной рукой с 1955 года по 1989-й).
Он даже использовал сей опус как музыкальную визитную карточку коллектива; к примеру, именно Первой завершил он первое в истории американское турне Berliner Philharmoniker.
Белые начали и выиграли, если учитывать, что до, пусть и минор, это всё-таки до. Ну а дальше черные пошли в ход, а потом Петренко расцветил все динамические оттенки оттенками радуги, доложил о противоречивом брамсовом хроматизме массу увлекательных подробностей, да так, что не расслышать мог только совсем уж безухий – что уж говорить о тех, кому симфония знакома сызмальства.
Прекрасно прозвучали soli – вдохновившись примером литавр и гобоя, каждый инструмент охотно обнажал свои прелести; ярче всех блеснул сквозь оркестр, как зрачки сквозь брамсову бородищу, концертмейстер ИФО Илья Коновалов с дивным скрипичным соло в варьированной репризе второй части.
Попутно пришлось дивиться новому облику Израильского филармонического оркестра: казалось, с восхождением на подиум Кирилла Петренко он сменил не только звук, но вкус и цвет, обрел раритетную чистоту и тончайшие нюансы, так тихо и доверительно договаривая до конца каждое предложение, что особо нервным пришлось прослезиться.
Дирижер, между тем, излучал столько тепла, что буквально впаивал каждого участника оркестра в общее тело. Даже строптивые обычно медные духовые (особенно легли на душу тромбоны в финале, равно как и подслушанная у музыки где-то тема валторн) вели себя как паиньки, не говоря уже о струнных, что нежно вибрировали в ответ на всякий взмах.
Оставаясь верным себе, Петренко ускорил темпы всех частей и выдал произведение столь оригинальное, со столь осмысленными и перетекающими одно в другое предложениями, столь красноречивыми идеями самой минимальной протяженности и концентрированности, столь захватывающим сплетением микрособытий и вкусных деталей, что все дуновения и штормы оказались оркестру нипочем.
Получив из рук в руки нечто эфемерное, он заиграл гипнотически красиво и хрупко; зримая звуковая пластика была объемной, в формате 3D, возникающие при этом многофигурные картины ничуть не напоминали репродукции и голограммы, а были самыми что ни на есть подлинниками – с идеально выписанными образами на каждой.
И приходилось верить, что любое ускорение совпадает с авторскими намерениями; что музыкальное время вкупе с музыкальной материей обретает искомую плотность; и что слияние стихий в конце концов оборачивается добродетелью, равной себе самой.
За пультом Петренко подвижен, как ртуть – пока до зала долетает смысл фразы, он успевает развернуться на сколько угодно градусов; сей ненавязчивый балет подбивает взглянуть на музыкальный текст как на затейливое театральное полотно, в котором по определению не может быть – в пику ницшеанству – слишком-много-музыки.
Руки его невелики, оттого с особым изяществом проговаривают самые длинные фразы, с особым проворством скользят по звуковысотным контурам, дабы изваять исконный gemüth сумрачного германского гения.
Оттопыренный мизинец на правой руке, по-видимому, аккумулирует в себе ту же энергию, что и гергиевская зубочистка, но у мизинца всё же преимущество, ибо он является частью тела, а не его продолжением. Оттого дирижер Петренко вполне обходится мановением и передачей смысла через жест – как племянник Рамо.
К слову, гениальный несчастливец Брамс всегда стремился запрятать чувства в нижние регистры, в тайники души, что смущало, к примеру, эмоционального Петра Ильича (занятно, что вся троица – Вагнер, Брамс, Чайковский – родились в маетном мае, причем последние два даже в один день, 7-го, правда, с разницей в 7 лет): последнего как раз таки коробила «громадная претензия на глубину», в коей он упрекал Брамса.
Так что все эти манфредовские страсти в Первой – не что иное как отголоски композиторской passione к Кларе, которая, между прочим, была первой внимательной слушательницей симфонических этюдов (и вообще первой); не исключено, что именно ей симфония обязана своими прекрасными формами.
И оперный мегаопус – тетралогия «Кольцо Нибелунга» Вагнера, и Первая симфония Брамса получили крещение в 1876 году. Как бы ни противостояли друг другу их авторы и сколь бы ни третировала Брамса за его «научную музыку» партия Вагнера, провозвестника «музыки будущего».
«А Вагнер был целым; а Вагнер был целой испорченностью; а Вагнер был мужеством, волей, убеждением в испорченности – что такое ещё Иоганнес Брамс!.. Его удача была немецким недоразумением: его приняли за антагониста Вагнера – нуждались в антагонисте! – Такие не создают необходимой музыки, такие создают прежде всего слишком много музыки!» Фридрих Ницше, Казус Вагнер.
Интервью Петренко не дает по убеждению, а может, по природной человеческой скромности; спросила – ответил:
«Вот когда перестану быть дирижером, тогда и начну давать интервью, а пока пусть музыку слушают».
This is the common sense which is crystal clear to everyone. В отличие, кстати, от музыки.
Так или иначе, именно Петренко повинен в нынешнем триумфе Израильского филармонического; тот, кто взял Берлин, играючи взял Тель-Авив.