23 апреля 2019 в Концертном зале имени П. И. Чайковского исполнили «Ринальдо» Георга Фридриха Генделя.
«Ринальдо» — первая опера «милого саксонца», написанная для Лондона. По своей «театральности» она чуть ли не превосходит все остальные генделевские творения: люди той эпохи любили зрелища и развлечения, а потому и в «Ринальдо», от успеха которого зависело очень многое и для Генделя, и для его коллег, сценических эффектов было как комаров на болоте.
Но мы, к счастью, живём в другую эпоху, когда весь театральный позор прошедших веков, гнусные барочные фокусы и мерзкую театральную фантазию композитора можно смело выбросить на свалку эстетики и наслаждаться одной лишь гениальной музыкой. А чтобы никто не усомнился в наличии у нас большого кругозора и безупречного вкуса, в беседе с другими зрителями можно глубокомысленно провозглашать, что «Гендель —это не Бах».
Опера прозвучала в исполнении ансамбля-трансформера «Матеус» и его отца-основателя, скрипача и дирижёра Жана-Кристофа Спинози.
Отсутствие сценической «картинки» музыканты словно бы попытались компенсировать концертными «перформансами». Например, «извиняющаяся» проходка флейтиста к дирижёру для исполнения соло была превращена в увлекательное действие, за которым зрители следили, кажется, с более пристальным вниманием, чем за руладами певца, исполнявшего в этот момент арию.
Сам Спинози, дирижировавший в манере, напоминавшей прогулку зомби по улице во время землетрясения, в арии Venti, turbini, prestate схватил свою скрипку и, безусловно, «перетянул» все взоры с контратенора на «демонического» себя.
Но это всё мелочи, а вот панибратское «отеатраливание» музыки вызывает куда больше недоумения и вопросов. В Il vostro maggio пение сирен было раскрашено писком флажолетов струнных с «подъездами» к ним на glissando. Да, на звуки сирен, правда, не мифологических (их я не слышал), а вполне будничных, эти флажолеты похожи и в речитативе такое «хулиганство» производит великолепный эффект. Но не нивелируется ли он, «перекрывая» сам дуэт?
Барочному стилю оказывается не чужда и сонорика: появление и исчезновение Армиды сопровождается жутким кластером, исполняемым всем оркестром. А в арии Vo’ far guerra, e vincer voglio Спинози испытывает терпение публики, заставляя клавесинистку превратить каденцию в пятиминутное подобие «трансцендентного этюда» Листа.
Иногда Спинози заглушает оркестр в конце ритурнеля настолько, что пропадают последние ноты. Когда это «умирание» оркестрантов один раз предшествует «пафосному» выходу Армиды, оно подчёркивает контраст, но когда одна ария за другой напрочь лишаются заключительной тоники из-за динамического спада, приём этот вызывает уже раздражение.
В полном экстазе со стилем Спинози сливалась исполнительница партии Армиды, Эмили Роуз Брай. С вокалом у неё проблем нет никаких: всё, что требовалось в плане пения как такового, выполнено где-то просто хорошо, а кое-где даже блестяще. Но местами она заменяла музыкальную фразу на широко «выплеснутую» в зал разговорную реплику, хватала дирижёра за руку, истерично вопила «Basta!» посреди ритурнеля и утрировала таким образом карикатурность своего персонажа.
И вообще, кажется, певицу больше беспокоил вопрос, все ли смогут рассмотреть её выставленную из разреза кружевного платья ножку и оголённую спину, которую она показывала зрителям едва ли не чаще, чем лицо. Органичность и творческая «свобода» артистки восхищают, а вот наличие «вкуса» (в т. ч. музыкального) вызывает опасения за будущее человечества.
В одном из дуэтов Армида удачно «спелась» с Ринальдо. Такие вокальные причуды, как отчаянное, насыщенное «кровавыми» ламентациями и в полный голос пропетое «Fermati!» Армиды, натыкающееся на робкий, «младенческий» ответ Ринальдо «No, crudel!», всегда производят хорошее впечатление на публику.
Да и сам Ринальдо — Эрик Юренас — настоящий мастер вокального искусства. У него красивый, сильный и подвижный голос, одинаково хорошо справляющийся и с «нежными» мелодиями и с воинственными фиоритурами. Но в «дуэли» Ринальдо и трубы, устроенной в одной из бравурных арий и отлично вписывающейся в барочные соревновательные традиции, первенство осталось всё-таки за трубачом.
Единственное, что мешало певцу — зависимость от нот. Некоторые арии он исполнил наизусть и сделал это отлично. Но иногда он вынужден был глубоко зарыть нос в партитуру, чтобы вывести нужную фразу в арии или, что особенно печально сказывалось на исполнении, в речитативе: музыкальное движение в них откровенно «пробуксовывало».
Риккардо Новаро, исполнитель партии Арганта, стилистически очень подходил Армиде, в основном благодаря яркому красному пиджаку. А вот в пении ему, увы, «красок» не хватило. «Полётности» у голоса нет, а интонация настолько нечёткая, что соседние звуки попросту сливались в один и лишь с очень большим трудом в них можно было расслышать конкретные ноты.
Довольно ровно, но местами не вполне уверенно выступили Эванн Ложе-Раймон (Евстахий) и Дара Савинова (Готфрид). У последней голос не очень «большой», но зато он звучит весьма благородно во всех регистрах и не демонстрирует технических проблем, за исключением разве что немного сбивчивого дыхания в первой арии. Но причина тому, очевидно, волнение. Действительно, если и есть в мире истинные эксперты по оперному пению, то искать их надо исключительно среди зрительниц КЗЧ пенсионного возраста.
Голос Екатерины Бакановой (Альмирена) — наоборот, в сравнении с голосами коллег «огромен» и прекрасно звучит в большом зале. Певица владеет им мастерски: все фиоритуры исполнены аккуратно, эмоционально и убедительно. Если бы оркестру не приходилось «ловить» в них певицу, можно было бы даже сказать «идеально».
А вот с Lascia, ch’io pianga случился стилистический диссонанс: эта ария была преподнесена так же надрывно, как могла бы быть исполнена, например, Vissi d’arte. Но публика, впервые за всю оперу уловившая знакомую мелодию, приняла её хорошо и аплодировала громче и дольше, чем любой другой арии за весь вечер.
После этого бессмертного генделевского хита начался массовый отток зрителей из зала. Типа «самое главное уже послушали, «Фаринелли» вспомнили, слезу пустили, кому нужно всё остальное?».
Что ж, я никогда не сомневался в воспитанности, интеллигентности и образованности московской публики. Даже как-то неловко стало, что остался до конца. И это при том, что опера была заметно сокращена. Кто остался бы на третий акт, если бы её исполнили «как положено»?
Отдельно хочется заметить, что почти все певцы, кроме Эванна Ложе-Раймона и Эрика Юренаса, пели наизусть. В сегодняшних реалиях такой поступок можно приравнять к подвигу.
Если отбросить желание Спинози «подколоть» слушателей, то исполнение оперы не просто достойное, а восхитительное. Когда перед музыкантами стоит задача выдерживать исполнительский стиль, они справляются с ней замечательно. И даже запыхавшийся фаготист или пара неверных нот у медных духовых инструментов общей картины испортить не могут.
Сделать это способны лишь «придумки» Спинози, вносящие в душный «академизм» терпкие нотки хаоса. Но постепенно приходит понимание того, что чем более широкий масштаб приобретает «разгул» его фантазии, тем музыка становится живее и ярче. Поэтому, при сохранении всех претензий, которые можно справедливо предъявить дирижёру, оценить его работу мне хотелось бы максимально высоко.
Более того, уверен, «Ринальдо» мог бы стать ещё эффектнее, если бы Спинози не сдерживал свою фантазию: когда человек покушается на какие-то нормы, принятые в искусстве как «святые», то единственное, что может его оправдать — наличие таланта, а его у Спинози с избытком.
Сергей Евдокимов