Владимир Юровский и Госоркестр готовы к музыкальному миротворческому марш-броску
Две программы, сыгранные 5 и 9 марта Государственным академическим симфоническим оркестром под управлением его руководителя Владимира Юровского, по своему значению далеко вышли за рамки чисто музыкальных событий. Мало того, что были исполнены признанно-вершинные шедевры — Немецкий реквием Брамса и Девятая симфония Бетховена.
С ними в диалог вступили гораздо более близкие к нам по времени произведения, навеянные катастрофами ХХ века: «Экклезиастическое действо» Бернда Алоиза Циммермана и «Уцелевший из Варшавы» Арнольда Шенберга. А очевидная логика подсказывала публике ассоциации еще более насущные, с сегодняшним миром, в котором угрозы насилия не только не ослабли, но временами — вот как в эти дни — сгущаются до опасной реальности.
Владимир Юровский, в 18-летнем возрасте покинувший Советский Союз и мировое имя сделавший себе в основном «там», к своим 40 вдруг стал все больше тяготеть к родной почве. И не просто тяготеть, а, получив в руководство Госоркестр России имени Светланова, инициировать события острого общественного звучания — вроде прошлогодних «общедоступных концертов», на которых практически из небытия вернулась к слушателю советская театральная музыка 1930-х, выброшенная из жизни вместе с уничтожением Мейерхольда и других ведущих деятелей нашего искусства.
Ярким продолжением этой общественно-просветительской линии стали и нынешние программы. Почему Немецкий реквием и Девятая — объяснять не надо, шедевры такого уровня не нуждаются в событийном поводе. Почему «Экклезиастическое действо» Бернда Алоиза Циммермана и «Уцелевший из Варшавы» Арнольда Шенберга?
Названия редкие для российской сцены, но в зарубежной филармонической практике это одни из самых репертуарных произведений ХХ века, отразившие трагедии самого жестокого столетия в мировой истории.
Притом сочинение Циммермана тесно связано и с русской культурой: параллельно с горькими словами Экклезиаста («И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем») в нем звучат фрагменты из главы «Великий инквизитор» романа Достоевского «Братья Карамазовы», где сталкиваются презирающий людей церковный владыка и оправдывающий их Христос.
Особый смысл придает сочинению то, что оно стало последним в творчестве Циммермана: написав партитуру по заказу оргкомитета Мюнхенской олимпиады в 1970 году, композитор застрелился.
Слушая эти резкие, дерганые фразы баса и оркестровых инструментов, с ходом музыки все ускоряющиеся, нагромождающиеся друг на друга (оба чтеца — тот, что за Экклезиаста, и тот, что за Достоевского, даже начинают подпрыгивать, а потом падают ниц), понимаешь, в какой страшной внутренней тревоге писалось «Действо».
«Надмирные» возгласы трех тромбонов, время от времени доносящиеся с далеких балконов зала, лишь подчеркивают ее. А финальная цитата из знаменитого хорала Баха Es ist genug («С меня довольно, Господи») указывает на источник того душевного мира, который искал, но не нашел на земле композитор.
От исполнителей хотелось бы только большей звуковой отчетливости — прежде всего в произнесении текста, который в партитуре «Действа» особенно важен, но, к сожалению, за хаотическими столкновениями голосов часто терялся.
Если «прокладкой» между Циммерманом и романтически-просветленным Брамсом послужили красивые, как хрупкий цветок, духовные концерты Генриха Шютца (XVII век), исполненные при участии ансамбля старинной музыки Alla Capella, то в другой программе, 9 марта, между «Уцелевшим из Варшавы» и Девятой Бетховена были лишь 10 секунд паузы. О тишине между двумя этими композициями попросил, обратившись к публике, сам Юровский:
«Отдавая дань не только тем, кто погиб в Варшавском гетто в 1944 году, но и всем, кто продолжает несправедливо гибнуть в этом мире сегодня, мы бы хотели просить вас в знак уважения и памяти воздержаться от аплодисментов после окончания сочинения Шенберга, позволить нам выдержать несколько секунд молчания и проследовать к симфонии Бетховена без перерыва».
О чем кантата Шенберга, о которой никак не скажешь «небольшая» (хотя звучит она всего 7 минут), думаю, после этих слов вряд ли надо уточнять. Скажем только, что в донесении этого речитатива-причитания-декламации прекрасный немецкий бас-баритон Дитрих Хеншель достиг заметно большего, чем за пару дней до того он же — в «Экклезиастическом действе».
Были отчетливо слышны каждая фраза, каждое слово, цена которого здесь особенно высока, ведь это — подлинный рассказ человека, пережившего нацистский террор. И как непривычно зазвучал после этого Бетховен! Мы всегда знали, что это повествование о великих испытаниях, скорби, муках и победе, одно из главных, если не вообще главное произведение мировой музыки.
Но здесь стало ясно, что это и конкретно военная музыка. В том же смысле, в каком является военной Седьмая Шостаковича, которая тоже далеко выходит за рамки только хроники Второй мировой войны. В сполохах Девятой Бетховена слышен отклик на недавнее наполеоновское нашествие, а в финальном призыве «Обнимитесь, миллионы» — не столько ликование победителей, сколько призыв к будущей борьбе за братство всех людей.
Призыв, увы, утопический, ведь и по сей день, двести лет спустя, люди не смогли ему последовать. Но если б он не звучал, человечеству было бы еще темнее и страшнее. Слова о новом звучании имеют здесь и совершенно конкретный смысл: Юровский исполнил симфонию Бетховена в редакции другого великого симфониста, Густава Малера, которая до сих пор в России не игралась.
Малер не только увеличил общую массу инструментов (что, правда, иногда не заостряло, а наоборот, утяжеляло и размывало напряженность фраз — скажем, в начале скерцо), но и менял краски. Например, Юровский считает удачным добавление труб к деревянным духовым в том же скерцо, которое оттого зазвучало еще более злой, дикой пляской на костях.
Отдельного исследования потребовали бетховенские темпы. Дирижер обнаружил чисто арифметические ошибки тех, кто записывал за Бетховеном его указания (прежде всего это его племянник Карл), а проверить на слух верность записи полностью оглохший композитор уже не мог. Восстановленные темповые пропорции помогли с новой цельностью вылепить форму финала — и хотя не все удалось (особенно обидный раскосец между оркестром, хором и солистами случился буквально на последних тактах), общее впечатление — мощно-гармоничное.
В чем заслуга и хора Академии имени Попова (отличного коллектива европейского уровня), и удачно влившихся в него солистов (дирижер демонстративно поставил Екатерину Кичигину, Алексанру Кадурину, Сергея Скороходова и Дитриха Хеншеля не на авансцену, а вглубь хора). И, конечно, Госоркестра, при Юровском уверенно возвращающего себе авторитет одного из главных симфонических коллективов страны.
После концерта я спросил у Юровского, не приходила ли ему в голову мысль устроить с этой программой марш-бросок на Украину, где сейчас далеко не спокойно? По образцу того, как Валерий Гергиев выступил в Цхинвале в 2008 году, дав понять, что мир на Кавказе — дело не только кавказцев.
«Мы думали об этом. Но, во-первых, играть надо по обе стороны, и я бы с слетал с оркестром как в Киев, так и в Симферополь. А во-вторых — я бы решился на это, только если бы музыкантам была обеспечена полная безопасность. Это надо решать на дипломатическом уровне, а сейчас он, к сожалению, не работает.
Когда Даниэль Баренбойм со своим израильско-палестинским оркестром «Западно-восточный диван» ездил играть в Рамаллу, у них были испанские дипломатические паспорта. Организовать подобное в наших условиях сейчас невозможно. Но мне кажется, важно уже то, что мы эту музыку играем, а в какой географической точке, не так важно — наш посыл к миру будет услышан теми, кто способен его услышать»,
— ответил Владимир Михайлович.
Сергей Бирюков, Труд