Шедевры композиторского творчества очень часто рождают шедевры исполнительского искусства, в частности искусства дирижерского.
В плеяде выдающихся мастеров прошлого и настоящего достойное место занимает Владимир Теодорович Спиваков.
Многогранному таланту артиста подвластны самые разные образы — трагические и скерцозные, реальные и фантастические, грандиозные и утонченные. Однако доминанта его образной палитры связана, прежде всего, с лирико-поэтической сферой, предстающей во множестве оттенков и нюансов.
Достаточно вспомнить замечательную интерпретацию Спиваковым «Евгения Онегина» П. И. Чайковского — «лирических сцен» по роману А.С. Пушкина.
Дирижерское искусство большого мастера отмечено богатством фантазии и вместе с тем внимательным и углубленным прочтением авторского текста.
Сказанное выше прекрасно иллюстрирует новая работа Владимира Спивакова, в которой он предложил собственную, как всегда оригинальную трактовку шедевров русской музыки. «Под одной обложкой» на недавно увидевшем свет диске Национального филармонического оркестра России и маэстро Спивакова — сочинения Мусоргского, Римского-Корсакова, Скрябина, Лядова и Стравинского.
«Шехеразада» Н. А. Римского-Корсакова предстает в интерпретации Спивакова как лирико-фантастическая поэма о Востоке. Если Е. Светланов наделяет тему Шехеразады декламационным оттенком («тема-рассказ»), то в прочтении Спивакова это свободно изливающаяся от вершины лирическая кантилена.
Точно так же заметно отличаются друг от друга трактовки «темы моря» Светланова и Спивакова. Светланов, избирая сдержанный (почти что Andante) темп, создает речитативно-повествовательный и суровый образ. Оркестр Спивакова, следуя авторскому указанию, буквально «пропевает» тему в более подвижном темпе.
Постепенно из краткого мотива вырастает протяженная мелодическая линия, в которой открывается не только безбрежность морской стихии, но и прекрасный лирический образ. Эту нить лирических образов дирижер протягивает через всю сюиту. Так возникает целостная композиция, которую венчает тема Шехеразады и умиротворенная тема Шахриара.
Самобытность прочтения Спивакова проявляется и в фантастике совершенно иного рода. Это симфоническая картина М. П. Мусоргского «Ночь на Лысой горе», в которой господствуют образы мрачно-фантастические — дьявольские вихри, шабаш ведьм. В интерпретации Спивакова элементы фона приобретают тематическое значение (дьявольские вихри), то время как у других выдающихся дирижеров (например, К. Аббадо, Л. Стоковского) они находятся на втором и даже на третьем плане оркестровой фактуры.
Интересно и полностью соответствует авторскому замыслу «выстраивание» кульминаций. У Спивакова это – внезапные вспышки динамики в духе Берлиоза. Такие стихийные кульминации не подготовлены постепенными нарастаниями динамики, как это весьма распространено в дирижерской практике. Динамический рельеф с внезапными провалами и столь же внезапными усилениями звука в полной мере отвечает картине дьявольской вакханалии.
Балет-аллегория Стравинского «Поцелуй феи», посвященный памяти П. И. Чайковского, основан на взаимодействии двух тематических пластов. Это темы самого Стравинского и целый ряд тем Чайковского («Колыбельная песня в бурю», «Зимний вечер», «Юмореска», «Мужик на гармонике играет», «Ната-вальс», фрагменты из балета «Спящая красавица» и др.).
Перед дирижером, обращающимся к этой непростой партитуре, открываются два в равной мере возможных пути. Первый путь избирает Г. Рождественский. В его интерпретации превалирует ощутимый контраст тем Чайковского и Стравинского. Другой путь обозначен в интерпретации Спивакова. Темы Стравинского предстают неотличимо похожими на темы Чайковского. Кстати, сам композитор по прошествии времени не всегда отличал собственный тематический материал от тем Чайковского (о чем он упоминал в своих «Диалогах».)
В «сказочной картинке» Лядова «Волшебное озеро» Спиваков выступает как мастер оркестровой миниатюры, в которой превалируют нежные, акварельные краски. Следуя природе жанра, дирижер чутко вслушивается в детали партитуры — краткие мотивы, отдельные аккорды, тембры, штрихи, динамические оттенки, изменения темпа. При этом он мастерски связывает мельчайшие тематические «единицы» в непрерывно вибрирующую оркестровую ткань.
Особенно выразительны у него лирические интонации, звучащие как зовы зачарованного лесного мира. Иную «сказочную картинку» нарисовал Светланов. В его прочтении партитуры (в чуть более медленном темпе) рельефно выделяются отдельные мотивы и гармонии, тембровые краски. Однако и у него доминирует чистое созерцание, завороженность красотой сказочного пейзажа. Обе интерпретации могут быть с полным правом названы шедеврами дирижерского искусства.
Драматургия «Поэмы экстаза» Скрябина представляет собой путь от наивысшей утонченности к наивысшей грандиозности — экстазу. В интерпретации Спивакова этот путь, прочерченный с большой рельефностью, содержит ряд этапов в устремленном движении к конечной цели, достигаемой в заключительном разделе (коде). Генеральная, то есть наивысшая, кульминация поэмы основана на «теме самоутверждения», которую провозглашают восемь валторн в окружении мотива, напоминающего звон колоколов.
В интерпретации Спивакова оба фактурных пласта звучат в почти одинаковой динамике, создавая монументальный и грандиозный образ. Мравинский более отчетливо выделяет валторновую тему, в то время как мотив колоколов уведен на второй план. Однако и в этом фактурном решении кульминация предстает во всем своем величии и грандиозности.
Несомненно, новое прочтение Владимиром Спиваковым и НФОРом симфонических произведений Мусоргского, Римского-Корсакова, Лядова, Скрябина, Стравинского – значительный вклад в историю интерпретации шедевров русской музыки.
Ирина Охалова