Ян Латам-Кёниг очень востребован как дирижер. Он сотрудничает с ведущими филармоническими оркестрами и оперными театрами по всему миру.
Под занавес прошлого сезона дебютировал в Большом театре России – дирижировал “Саломеей” Рихарда Штрауса.
Он много и плодотворно сотрудничает с “Новой Оперой”, начиная с 2008 года, с постановки “Лоэнгрина” Вагнера. C апреля 2011 по декабрь 2018 года маэстро был главным дирижером театра, с 2013 по 2020 год – председателем художественно-творческой коллегии, а с января 2019-го является главным приглашенным дирижером театра.
— Чем для вас сегодня привлекательно сотрудничество с “Новой Оперой”?
— Я счастлив, что не прерываю своей связи с “Новой Оперой”. И как гость один-два раза в сезон работаю с театром.
Когда я впервые приехал, то атмосфера в театре, вовлеченность людей в работу были на том уровне, на каком я бы мог представить себе хороший западный оперный дом сто лет назад. Очень мало было приглашенных певцов. Был очень большой собственный ансамбль солистов, которые все были как одна большая семья. Было очень много репетиций, и можно было добиться замечательных художественных результатов.
Еще меня всегда привлекало, что опера в Советском Союзе, в России была и остается более доступной для всех как фактор ежедневной жизни, чем на Западе. Меня восхищает, что в России не смотрят на оперу как на какое-то элитарное искусство. Поэтому иногда можно видеть три поколения семьи, которые вместе идут на оперу. На Западе подобное гораздо реже встречается. И еще, что я очень ценю, это та внутренняя свобода, какой обладают россияне.
Один только пример: однажды, закончив репетицию в театре, я увидел на скамейке в саду “Эрмитаж” фаготистку “Новой Оперы”. Она давала урок молодому человеку прямо под открытом небом. Меня поразило, что все, кто проходили мимо, очень уважительно относились к происходящему, никто не мешал занятию.
…И очень хочу подчеркнуть, я стал первым дирижером, что работал в “Новой Опере”, который родился в Британии, хотя ни капли английской крови во мне нет. Я просто родился в Британии. Мой папа – француз. Моя мама наполовину полька, наполовину датчанка. После войны мои родители учились в Оксфорде и решили там остановиться…
— Когда вы осознали, что хотите быть дирижером?
— Когда я был молодым концертмейстером, я уже знал, что хочу стать дирижером, заниматься оперой, которую всегда обожал.
Я был хорошим пианистом, но понимал, что должен познать, как функционирует этот оперный мир. Тогда я написал трем ведущим оперным дирижерам Британии, рассказав им, что мне 18 лет, я студент в Королевском колледже музыки и хочу быть дирижером оперы…
— Неужели все откликнулись?
— Только один – известный британский дирижер Джон Притчард. Он тогда возглавлял известный Глайндборнский фестиваль. Через три недели он пригласил меня на ланч. Я сыграл трудную вещь польского композитора Шимановского. После чего он пригласил в Глайндборн работать концертмейстером.
Я был поражен, что он сразу мне оказал такое доверие – поручили заниматься “Свадьбой Фигаро” со звездным составом.
— А с 2024 года вы приняли предложение возглавить фестиваль Пуччини…
— У каждого фестиваля свое очарование, свои вызовы и трудности. Когда дирижируешь операми Пуччини, получаешь ни с чем не сравнимый эмоциональный опыт. Все-таки дирижируешь в двух шагах от того дома, где жил и творил сам Пуччини.
Шесть лет назад я взял всю “Новую Оперу” и привез в Торре дель Лаго на фестиваль Пуччини. И мы делали там “Травиату” Верди и “Богему” Пуччини. Внучка Пуччини сидела прямо за моей спиной, а после спектакля она провела для всех солистов тур по дому своего деда.
— Вы планируете реновировать фестиваль или быть стражем его традиций?
— Я фанатичный поклонник Пуччини, поскольку большую часть жизни я работал в Италии, я обожаю эту страну. Я постараюсь сделать его более интернациональным и представительным. Полагаю, следует попробовать осуществить какие-то копродукции с другими театрами.
— Оперы должны ставиться так, как хотят композиторы или слышат и видят режиссеры и исполнители?
— Это очень трудный вопрос. Конечно, многое зависит от композитора. Даже Верди в ранний период своей карьеры говорил: “Иногда даже не знаю, нужно ли оркестру одному репетировать, потому что, как только мы с певцами все это поставим, все изменится”.
Думаю, иногда композиторы сами не до конца были уверены в том, как они сами хотели бы, чтобы их собственная опера звучала. Но я всегда начинаю работу с попытки воплотить произведение так, как того хотел композитор. По крайней мере, для нас это всегда исходная точка любого исполнения.
Мария Бабалова, “РГ”