Один из первых концертов юбилейного 50-го сезона Минин-хора пройдет 6 октября 2021 года в Большом зале Центрального Дома ученых в Москве. Именно здесь 23 апреля 1972 года состоялся первый концерт коллектива.
Символичное совпадение — отличный повод для беседы при свете лампы с основателем, первым художественным руководителем, а ныне президентом Московского государственного академического камерного хора, Народным артистом СССР Владимиром Мининым.
— Владимир Николаевич, какие подробности того концерта вам сейчас вспоминаются?
— Возможно, вы ждете какого-то иного ответа, но я вряд ли вспомню какие-то детали. И не потому, что с тех пор прошло почти 50 лет.
Можете представить себе мое состояние, мое волнение в тот вечер, волнение тех артистов хора, которые выступали вместе со мной! Ведь это был первый концерт еще самодеятельного хора. Программа — одно большое отделение. И, конечно, я скажу, что был успех, очень важный для нас. Но свидетелей этого успеха мы с вами вряд ли отыщем.
— А почему? Например, какие-то дети, им сейчас около шестидесяти…
— Может быть! Единственное, что я сейчас могу сказать, — для этого концерта очень тщательно отбиралась программа. В то время возникло немало камерных хоров, и обычно они выступали с музыкой эпохи Возрождения. А я составил программу из старинной и современной русской музыки.
— С самого детства ваша жизнь была связана с большим хором. Вы в нем выросли, вас учили в нем работать, вы им руководили. И вдруг — камерный хор, совсем другие ощущения?
— Понимаете, в некоторой степени создание Московского камерного хора — моя негативная реакция на большой хор. Потому что, как правило, большой хор — это все-таки брутто, а камерный хор — это нетто.
Вы скажете, что эмоциональные впечатления разные. И я с вами соглашусь. Но представьте, что я приглашу вас в Третьяковскую галерею. И, допустим, сначала покажу вам гигантскую картину Репина «Заседание сената». А потом подведу к столику, на котором на столбике поворачиваются планки. На одной из планок — рисунок Федора Толстого. «Стакан воды». Чайная ложка в стакане. На кончике сидит муха. Но все это вырисовано так тонко, что впечатление от этого маленького рисунка — не меньшее, чем от картины Репина.
Или еще пример. Париж, Лувр. Делакруа — «Свобода на баррикадах». Огромное впечатление! А рядом с этим — художник XVII века Жорж де Латур, небольшая картина «Святой Иосиф-плотник». И ты останавливаешься, пораженный не только тем, как это сделано, но и атмосферой.
Вот это мастерство меня всегда и привлекало. И я понял, что с моей эстетикой в большом хоре я ничего не смогу сделать. Вот для чего был создан Московский камерный хор.
— В сущности, вы говорите об особой культуре камерного хора как ансамбля солистов. И эта традиция скорее не русская, а европейского Возрождения, Барокко. То есть, могу предположить, что в момент создания Московского камерного хора точки опоры в отечественной культуре у вас не было. Знали вы в то время западные коллективы, на опыт, репертуар которых могли бы опереться? Или это было наитие?
— Замечательный вопрос. В 1955 году в СССР приехал Мюнхенский камерный оркестр под руководством Вильгельма Штросса. И после этого Рудольф Баршай создал свой знаменитый камерный оркестр.
Точно таким же импульсом для меня был Хор Роберта Шоу, который я слушал в начале 1960-х (коллектив гастролировал в СССР в 1962 году — прим. интервьюера). И мне это запало в душу, потому что, опять-таки, выделка была мастерская.
А потом я слышал румынский «Мадригал» под руководством Марина Константина. Уникальный был коллектив! Вот спели они отделение музыки эпохи Возрождения. И у них были наряды эпохи Возрождения. У каждого артиста хора — свой фасон. И я увидел всю эту лилово-изумрудную гамму, мастерски сделанные произведения Орландо Лассо, Монтеверди, Жоскена Депре… Огромное впечатление! Но я же не просто сидел, я слушал как профессионал…
— Вы ведь с Робертом Шоу общались?
— Да, конечно. Познакомились, я пришел к нему в гости. А потом мы встречались уже в США. Он, конечно, был мастер! Казалось бы, небольшой состав, — а начинается Kyrie eleison из Мессы си минор Баха, — и просто замечательно! Мастерство!
— Мы говорим о западных влияниях, — но при этом Московский камерный хор с самого начала был отчетливо русским по духу, репертуару…
— Я создавал именно современный русский камерный хор. И соответствующим образом выстраивал репертуар.
Например, мы взяли сочинение Сергея Слонимского «Две русские песни», оно было совсем свежее. Они потребовали той выделки, о которой я говорю.
Как мы тогда это делали? Конечно, силы были слабенькие. Студенты… Так сказать, самодеятельность профессионалов, дирижеров хора. Какие голоса у них? Солома, а не голоса!
Но старание было велико. И одна из вершин, достижений этого самодеятельного тогда еще хора (нас было 22 человека) — приглашение выступить в Софийском соборе в Киеве! Туда же вообще никого не пускали, а нас пригласили. В тот период для меня это было высшей наградой.
Сергей Слонимский: «Судьба выдерживает мои оперы как старое вино»
— А вообще, что это было за время — 1972-й?
— Излет оттепели. Она, конечно, сыграла огромную роль для людей искусства, да и не только для них. Помните фильм Григория Чухрая «Чистое небо»? Яркий кадр: идет весна, и на реке взламывается лед, который ее сковывал всю зиму. Я родился в Ленинграде. И ледоход я помню с детства. Видел не однажды, как вздыбливаются эти гигантские льдины. Но это было явление природы. А у Чухрая — символ освобождения человека от того, что его сковывало.
Вот это тоже ведь в известной мере повлияло на мое желание создать что-то свое. И не только говорить своим языком, но и не подпевать этой власти. И я вам скажу по чести: я себе в заслугу ставлю то, что почти за 50 лет существования хора мы спели только одну трехминутную пьеску советского композитора (имени не называю), так сказать, в русле господствовавшей идеологии. Называлась она «Октябрь и Ленин».
— Насколько далекими были тогда ваши репертуарные планы? О какой музыке вы прежде всего думали?
— Самым большим желанием для меня было в то время открывать перед слушателем пласт старинной русской музыки. Особенно это касалось партесных концертов Титова, Редрикова, Дилецкого.
А потом где-то далеко замаячила Литургия Рахманинова. Но подступаться к ней я начал лет через 6 или 7. Почему? Да потому, что меня ограничивали голосовые возможности коллектива. Как только хор стал более или менее обрастать профессиональными певцами, появилось больше возможностей. И, конечно, возник Рахманинов.
Но сочинение-то под запретом было. И мы дали концерт в Большом зале Консерватории в Москве, спев 7 хоров, ор. 31. Ну и, как говорится, дурак не поймет, а умный не скажет («Литургия св. Иоанна Златоуста» Сергея Рахманинова — это и есть 31-й опус композитора. Московский камерный хор обманул советскую цензуру, спев фрагменты духовного шедевра под другим, не существующим названием — прим. интервьюера).
— История с Литургией Рахманинова — как бы двойная. И Московский камерный хор сыграл огромную роль в жизни этого сочинения, вернув его на концертную эстраду, и Литургия стала важной вехой в творчестве коллектива. Какие еще сочинения вы выделите как этапные?
— Прежде чем ответить, обращусь к факту истории. Мы знаем, что Чайковский хотел, чтобы премьеру его Скрипичного концерта осуществил Леопольд Ауэр, выдающийся скрипач того времени. А он отказался, и в каком-то аспекте не сыграл той роли в истории скрипичного концерта в России, которую мог бы сыграть (это при том, сколько он сыграл, какие замечательные у него были ученики).
Сколько раз мы ни исполняли бы Моцарта, Баха, Бетховена или Гайдна, другие тоже исполняли. Одни чуть лучше, другие чуть хуже, но, честно говоря, принципиального значения для истории музыки в России это не имеет. А вот премьера отечественного композитора — вот это имеет значение! И мы приходим к таким сочинениям, как «Пушкинский венок» Свиридова, «Перезвоны» Гаврилина, «Запечатленный ангел» Щедрина, ряд произведений Канчели и так далее.
Что касается западной музыки, мне кажется, полезным было открыть нашему слушателю какие-то фамилии и названия. Например, кантату Catulli Carmina Орфа. Или, допустим, концертную версию мюзикла «Чудесный город» и «Чичестерские псалмы» Бернстайна, которые до этого у нас не игрались.
Конечно, «Свадебка» и «Симфония псалмов» Стравинского. Хотя в связи с этим автором мне иногда кажется, что публика больше аплодировала после объявления, чем после окончания.
— Дом ученых с тех пор сильно изменился?
— К счастью, ничего нового для меня здесь нет. И обстановку помню, и зал, и само здание. Это замечательно, и спасибо людям, которые все это сохраняют.
Беседовал Михаил Сегельман