
Завершился ХХХ Международный фестиваль современной музыки “Московская осень”.
Одним из главных его событий стал концерт с участием российского композитора Софии Губайдулиной.
С начала 1990-х она живет в Германии, в деревне Аппен под Гамбургом. После встречи со студентами консерватории, организованной Клубом молодых композиторов, Губайдулина дала интервью корреспонденту “Газеты” Илье Овчинникову.
– Молодые композиторы пригласили вас, чтобы показать свои сочинения?
– Нет, мне никто ничего не показывал, не просил сказать что-то о его сочинении. Просто познакомились, поговорили. Такие встречи я считаю очень продуктивными.
Но я отказываюсь от всех инициатив, которые связаны с педагогикой: не нравлюсь себе в роли учительницы. Делать критические замечания настолько проблематично. Какая-то в этом ложь. Некоторые композиторы любят учить, но я не люблю. Чему я могу научить? Я сама ничего не знаю.
Я и в деревню к себе никого не пускаю. Я же экономлю каждую минуту. Конечно, договорившись заранее, ко мне могут прийти исполнители, теоретики, взять интервью. Это несложно: есть поезд из Гамбурга, есть автобус.
– Как устроена ваша жизнь в деревне? Вы машину, вероятно, не водите?
– Нет, мне она не нужна, я большую часть жизни провожу дома и очень люблю ходить пешком. А если надо ехать куда-то, всегда есть такси. Это в Москве проблема, а там оно работает очень ответственно: заказываешь и едешь. Но езжу я намного больше, чем хотелось бы. Остается мало времени для следующих сочинений. Надо куда-то отправляться. Потом возвращаюсь и не успеваю разогреться, как нужно ехать опять.
Проблема времени для меня – самая больная. А поехать хочется. Я же еду не просто на исполнение, я еду на репетиции, хочу, чтобы мое сочинение сыграли хорошо. Исполнитель очень нуждается во встрече с композитором. Даже если я ничего не скажу, это все равно влияет на качество результата.
– При записи ваших сочинений вы тоже контролируете процесс?
– Да, да, я стараюсь обязательно быть на записи, чтобы все было сделано оптимально. Последний раз это было в Лондоне, когда Анне-Софи Муттер записывала мой второй скрипичный концерт “In tempus praesens”. Дирижировал Валерий Гергиев.
И это было очень благостно, что у нас хороший контакт: все три человека равно заинтересованы в записи. Для меня стало большим подарком то, что они взяли напрокат тамтам громадный – размером с комнату, не преувеличиваю. Звучит он потрясающе, а в одном месте у меня должен быть солирующий тамтам. Запись очень обогатило появление этого “чудовища”.
– Какие еще сочинения вы хотели бы записать?
– Из последних – “Ravvedimento” (“Раскаяние”) для виолончели и квартета гитар. Оно написано для Ивана Монигетти и посвящено ему. Там играет квартет из четырех разных гитар.
Среди них следует выделить обычную шестиструнную гитару, к которой присоединены еще семь струн в диатоническом порядке: она захватывает еще и контрабасовый регистр. В Швейцарии гитарист одного квартета специально заказал такую гитару, и мне сразу захотелось что-нибудь попробовать для них сделать. Тогда этот инструмент был единственным на свете, его делали целый год – просто воплотили фантазию этого человека.
И мне бы очень хотелось, чтобы сочинение было записано. Я писала его не по заказу. Но заказов сейчас слишком много, приходится отказываться.
– Кто из постоянных исполнителей вашей музыки вам особенно дорог?
– В конце моей жизни мне очень повезло: первую половину жизни я никак не могла найти исполнителей, трудно было. А во второй половине я встретила таких людей. Гидон Кремер, Владимир Тонха, Давид Герингас. А Саймон Раттл! А Кент Нагано! Назову также Эльсбет Мозер, Московский квартет Евгении Алихановой, Анне-Софи Муттер.
– Единомыслие между женщинами – редкость.
– ХХ век поставил эксперимент, может ли женщина участвовать в музыкантском деле и достичь надлежащего качества. И прежде женщины музыкой занимались, но это было как-то не принято. ХХ век по-другому отнесся к этому вопросу. Теперь тоненькие девушки на бас-кларнете и вагнеровских тубах играют.
Если передо мной две партитуры, я не смогу сказать, что написала женщина, а что мужчина: есть музыка хорошая или плохая. Хотя, может быть, какое-то отличие все же существует. Очень много сильных женщин-композиторов: Галина Уствольская, Гражина Бацевич, Кайя Саариахо и многие другие.
А сейчас на композиторские факультеты вообще поступает больше девочек, чем мальчиков. Так что эксперимент ХХ века продолжается.
– На встрече в консерватории вы говорили, что серьезная музыка, живопись, поэзия стоят на грани исчезновения. Так ли это и можно ли этому воспрепятствовать?
– Да, мы сейчас на краю пропасти. Этому способствует уровень цивилизации, на котором находятся люди: всеобщая коммерциализация, торжество прагматизма, отсутствие идеализма. Всюду прекращают финансирование очень хороших ансамблей, оркестров.
Например, замечательный стокгольмский ансамбль ударных Kroumata Percussion Ensemble, для которого я написала одно из последних сочинений. Им срезали финансирование! А это ведь украшение страны. Но с этим никто не хочет считаться. В это же время узнаю, что и Шенберг-ансамблю снижают финансирование.
Островками идеализма остаются фестивали, конечно, в том случае, когда они основаны на энтузиазме. Слишком долго на энтузиазме не проживешь. Но в разных точках мира он существует. Вот я была в монастыре между Румынией и Венгрией, там музыкальный фестиваль устраивают монахи. При монастыре есть гимназия, выпускники которой поступают в вузы, устраиваются на работу и потом снова к этим монахам возвращаются.
Другой пример – в Кухмо на севере Финляндии. Туда приезжает около 40 тысяч слушателей ежегодно. Поэтому у меня впечатление, что, хоть мы и на краю, все-таки надежда есть.
Илья Овчинников, “Газета”
Музыкальный критик, работал выпускающим редактором интернет-издания «Русский журнал», музыкальным обозревателем ежедневной «Газеты».
Постоянный автор изданий «Музыкальная жизнь», «КоммерсантЪ», Colta.Ru и других.
Опубликовал более 200 интервью c крупнейшими музыкантами современности; избранные беседы вошли в книгу «За музыкою только дело». Соавтор книг Льва Маркиза, Владимира Крайнева, Дмитрия Ситковецкого. Член экспертного совета Московской филармонии.