Концерт-приношение к 90-летию выдающегося советского композитора «Вселенная Альфреда Шнитке» в рамках программы Министерства культуры Российской Федерации «Всероссийские филармонические сезоны» призвал на сцену Тольяттинской филармонии талантливого молодого московского скрипача и дирижера Сергея Поспелова.
Победитель пяти первых премий престижных международных состязаний. Он стал первым в конкурсе пианистов и скрипачей имени Гнесиных в Москве, конкурсе скрипачей имени Давида Ойстраха, конкурса «Концертино Прага», XV конкурса скрипачей имени Альберто Курчи (Неаполь), VI конкурса скрипачей имени А. И. Ямпольского. Мы встретились с ним в гримерке за чашкой чая, чтобы узнать, почему он делит скрипки на женские и мужские, как он чувствует себя в даун-хилле), что привлекает его к музыке Шнитке.
Оркестр – коллективная работа
— Сергей, о вас пишут «один из самых перспективных музыкантов своего поколения». Но ваши музыкальные перспективы когда-то первыми, наверное, оценили родители?
— У меня музыкальная семья. Папа – дирижер и скрипач, мама – вокалистка и теоретик. Естественно, что они в моем довольно раннем возрасте определили, что у меня абсолютный слух и хорошо с чувством ритма. И определили меня в музыкальную школу.
— Скрипка или не скрипка? Такого выбора не было?
— Не было. Мой папа — скрипач во втором поколении. Мне нравились спектакли, которыми он дирижировал и пьесы, которые он наигрывал дома на скрипке, да и вообще я тогда наслаждался новыми произведениями, которые мне задавали в музыкальной школе. И много пел в детстве.
— А в одиннадцать лет дебютировали с большим оркестром?
— Я, конечно, очень волновался. И прежде всего потому, что это большая ответственность. Я хорошо понимал: одно дело, когда ты один играешь соло или исполняешь пьесу в дуэте. Если ты что-то сделал неправильно или тебе нужно что-то повторить, ты просишь это сделать всего одного человека. А когда ты играешь с симфоническим оркестром, тебе нужно просить об этом весь оркестр. То есть примерно шестьдесят человек. Огромное количество людей.
Оркестр — это большая коллективная работа. Поэтому мне нужно было назубок выучить произведение так, чтобы не было никаких погрешностей, которые вынуждали бы оркестрантов еще и еще повторять музыкальный текст. Они бы этого не очень хотели. Тем более, когда на сцену выходит мальчик, и мальчик еще и ошибается.
Но я подготовился хорошо, и мне очень повезло с дирижером. Он был скрипачом в прошлом, и хорошо мне помог. Зато потом, на концерте, случилось невероятное счастье. Потому что я там, на сцене, освободился и вдруг услышал все голоса оркестра, которые раньше вот так не мог услышать, когда играл тот же концерт только с роялем.
Невероятное ощущение, когда ты сам внутри, в центре оркестра. Звук тебя обволакивает, и эти эмоции нельзя сравнить ни с чем. Вот почему у дирижера большое преимущество перед слушателем. Он всегда в центре, он слышит объемное звучание.
— А вам не хотелось стать дирижером?
— А я дирижер. Случайно пришел к этой деятельности. Так получилось, что у меня есть мой Московский камерный оркестр, в котором я играю соло и дирижирую. И потом меня пригласили работать в государственный симфонический оркестр в наукограде, в Дубне. Я дирижирую им с2019 года.
— И это продолжает доставлять такое же удовольствие, как в детстве?
— Конечно. Это совсем другая страница музыкальной деятельности. И в этом случае скрипач и дирижер развивают друг друга.
Номер два после жены
— У вас особенная скрипка. Какая?
— Да, это итальянский инструмент 1754 года. Скрипка мастера Андреа Гальяно. У него очень яркое звучание, и в то же время он может быть нежным, бархатистым.
Я знаю, что он точно не любит изменений. Любое изменение (натяжение струн или положение подставки)) для него неприемлемо. В этом отношении можно было бы назвать его капризным. Но учитывая, что я ничего не меняю в нем за последние пять лет и очень берегу положения, которые были найдены, капризным я его не считаю. Но все же имею в виду, что он имеет эту черту характера.
Но в целом я делю скрипки на инструменты мужского и женского рода. Для меня скрипка Страдивари — это женщина. Гварнери – скорее, мужчина.
— Почему, Сергей?
— Потому что у Гварнери уже есть очень красивый тембр, и ты можешь не искать его. Он есть.
— А скрипку- женщину еще нужно уговорить?
— У Страдивари такой звук еще нужно поискать. А чтобы найти этот язык, нужно еще поиграть месяца два-три. Тогда ты найдешь в скрипке-женщине гораздо больше красок. Моя скрипка — мужчина. Тут тоже сразу было понятно, что этот тембр есть.
— И что для вас Андреа Гальяно да и скрипка вообще?
— Вторая половина в музыкальной семье. После жены номер два.
— В своих социальных сетях вы часто обращаетесь к ней к Марго, Маргарите, к супруге.
— Мы вместе учились в музыкальной школе. А потом нас судьба разлучила. Она уехала получать образование в Европе. А когда вернулась в Москву, уже больше не расставались.
Маргарита — прекрасный музыкант, талантливая пианистка. И солистка прекрасная, и мой лучший бессменный партнер по сцене. Так что у нас не только замечательная семья, но и сложившийся музыкальный дуэт.
Сильный, глубокий, неординарный
— Вы учились у Эдуарда Грача…
— Да. Вначале учиться у Эдуарда Давидовича было мечтой. Потому что однажды я заставил маму завести старый проигрыватель. Там было три пластинки, и одна из них была с музыкой в его исполнении. Помню мурашки по коже от того, как это интересно и глубоко, как разнообразно было исполнено.
И потом я увидел по ТВ фильм о нем. Оказалось, что все его студенты — виртуозы. Ни один оркестр не может похвастаться таким уровнем скрипок, как это было в Камерном оркестре Грача. Оркестр звучал в необыкновенном тонусе, очень плотно и эмоционально. Я после этого сказал маме, что очень хочу у него учиться.
Я зажегся и поехал к Эдуарду Давидовичу, чтобы прослушаться. И был удостоен приглашения в класс. Сильный, неординарный, глубокий, мудрый человек, который за своих учеников стоит как за родных детей. Очень большой интеллектуал, великий музыкант, отец для студентов.
С его подачи я стал преподавать. Это он разглядел во мне эту способность. А она точно есть не у всех.
Во-первых не все педагоги способны пережить момент, когда твой студент начинает играть лучше, чем ты. Он и сам поздно начал преподавать, как раз потому, что молодая эмоциональная составляющая не позволяла ему этого переступить через себя. А потом он стал более мудрым и понял, что твой ученик — продолжение тебя. И что очень важно, у него все ученики разные.
Знаете, бывают такие классы, в которых много уделяют времени каким-то техническим моментам, и все выпускники «причесаны, грубо говоря, на правую ( или левую) сторону». У него же важны общая мысль, яркая подача, виртуозность, крупные мазки.
Шнитке – целый мир
— Вы приехали к волжанам со Шнитке…
— Я познакомился с его творчеством достаточно рано. Ездил на один из конкурсов камерной музыки им. Марии Юдиной, и в предфинальном туре играл Сонату Альфреда Шнитке номер один для скрипки и фортепиано). И получил тогда невероятное удовольствие.
Там было очень много юмористических вставок. Даже кукарача присутствовала. Там пианист в какой-то момент должен был встать и щипать пальцами на рояле струны. А я был в том возрасте, когда мне это было очень близко.
Это было единственное на тот момент знание о Шнитке. Но потом я начал узнавать, что он на самом деле очень глубокий. Серьезный, философский композитор, который пишет музыку, сложную для восприятия. То есть он, например, усложнял легкую радостную мелодию очень угрюмыми, несозвучными аккордами. Казалось бы, мелодия радостная, а настроение очень скорбное. Даже потустороннее . Или дьявольское. Как это исполнять? Как играть?
Но когда ты начинаешь вариться в этом, ты понимаешь, что перед тобой произведения гениального композитора, который не имеет подобных себе. Который прожил очень нелегкую жизнь. Который мог писать и в классическом стиле, но уже, скорее всего, для критики, которая была недоброжелательна к нему. Писать классически, как доказательство: я могу писать и так. Просто это не то, что я слышу, не то, что происходит у меня в душе.
И это удивительно, как человек слышал такое созвучие, как это все преломляется. Вот тема. И просто танго. Все вроде красиво. Вроде понятно. Но звучит танго, а аккомпанирует клавесин. Инструмент из эпохи барокко, и вдруг он в танго. Ну как же это невероятно интересно найдено! А потом вдруг какими то угрюмыми кластерами эту тему проводит оркестр. И ты понимаешь: это сам дьявол пришел потанцевать под свою музыку. И это так страшно, но так талантливо написано, что ты понимаешь: так не написал бы больше никто. А он так слышал. А почему?
А кто он – хороший или плохой герой? Ты задаешься этими вопросами, и тебе нравится такая музыка. И эта музыка – целый мир! Мир, который надо очень долго познавать. Не каждый критик может выйти и говорить о Шнитке, потому что в его музыке – очень много информации.
— А сколько в этой звучащей музыке вас?
— Я думаю, что нас там много. Потому что сам Шнитке говорил, что без исполнителей он… Помню, видел в каком-то фильме о нем интересный жест в этом контексте про исполнителей и композиторов: Шнитке тогда высоко поднял пальто за петельку и… бросил его. Ничто.
— Сергей, знаю, что вы увлекаетесь даунхилом. Спуском с горы на велосипеде. Можно сравнить эти эмоции с погружением в сложнейшую музыку, например, Шнитке?
— Нет. Этот спорт мне очень нравится, потому что я очень эмоциональный человек. Приехать на неделю, чтобы проваляться в бунгало, для меня просто смерть. Мне нужно, чтобы можно было куда сходить. Чтобы был театр, музей.
Но главная ценность даунхила для меня состоит в том, что в этом спорте я ни на секунду не задумываюсь о музыке. Это вообще выключает музыку. Потому что там ты думаешь только о том, как ты едешь, как прыгаешь, как не можешь затормозить. Ты там и только там. Приезжаешь, и у тебя собачье дыхание и высунутый язык. И ты в неадекватном состоянии. Когда тебя спрашивают, чего ты хочешь, а ты хочешь только одно: «Забросьте меня опять наверх, я вновь поеду с горы».
И когда ты возвращаешься с этого отдыха в прежнее русло, ты понимаешь, что физически утомился, но от музыки отдохнул. Музыка ведь всегда проходит через мою душу, и эмоционально я очень устаю. У меня даже бывают такие дни, так складывается сезон, что к его завершению у меня концерт за концертом, а я все никак не отдохну. И тогда в эти крайние концерты мне плохо, даже подташнивает.
Я ведь играю внутри. Музыка, исполнительство — это все энергетическое. После гор я уже глубже вдыхаю музыку и с радостью занимаюсь ею в ближайшие полгода именно потому, что смог переключиться.
— Что творят эти мужчины музыканты! Мацуев всерьез играет в футбол, вы рветесь вниз с гор на велосипеде.
— Конечно, риск. Но я не перепрыгиваю через себя. Стараюсь находиться в зоне комфорта, когда я точно понимаю, как это сделать.
Меня на этот вид спорта подсадила жена. Она сначала поставила нас на лыжи. Потом спросила: почему ты до сих пор не катался в горах? Она очень чуткий человек и открывает меня во мне во многих моментах. Например, Маргарита видит, как музыка, которую я почему-то боялся исполнять, мне подходит.
Не тортики кушать
— Тысячи километров за рулем на автомобиле во время гастрольного тура. Это про вас?
— Бывает такое, если небо закрыто или сложности в поезде, когда нет нормального билета. Лучше уж я за рулем. Гастрольная жизнь — это не тортики кушать.
— Что говорите себе, когда выходите на сцену?
— Я верующий человек. Поэтому крещусь и прихожу к исполнению уже в более спокойном состоянии.
У меня нет талисманов. Я не сажусь на ноты. Не верю в приметы, не плюю через плечо, не стучу по дереву. И когда мне говорят «ни пуха ни пера» никогда не говорю известного продолжения этой фразы. Я верю.
Беседовала Наталья Харитонова