В последнее время большую часть времени Народный артист России проводит не на сцене, а в стенах Академии балета имени А. Вагановой.
Что самое сложное в его нынешней работе? Чему он учит своих воспитанников? И как изменилась жизнь бывшего премьера Большого театра?
Об этом и не только с Николаем Цискаридзе говорила Татьяна Элькина.
— В эти дни четыре года назад вы осваивали для себя новую роль – роль ректора Академии балета им. Вагановой. Скажите, что вы считаете для себя главной победой, а что – неудачей?
— Невозможно говорить – победа или неудача. Так я не могу сказать. Я могу сказать какие-то конкретные вещи. Могут похвастаться такой вещью. Год назад мы проходили аккредитацию, как и все вузы страны.
В области культуры мы единственный вуз в Петербурге, который прошел аккредитацию по всем пунктам с первого раза. Честно скажу, для молодого ректора, человека, который занимается этим с нуля, это очень непростая задача.
— Вы не жалеете, что так кардинально изменили свою жизнь, что теперь, кроме творческих вопросов, приходится решать вопросы хозяйственные, экономические и так далее?
— Мне не жалко по одной простой причине. Если я хочу сделать что-то хорошее с творческой точки зрения, я обязан улучшить материальную базу. Дело в том, что всегда в Советском Союзе, понимаете…
Катастрофа произошла после того, как рухнула система, после падения Советского Союза. Система рухнула в чем? Во всех заведениях культуры – учебных , музыкальных, театральных – всегда главенствовала – может, это была вторая должность по номиналу, – творческая личность.
А за эти 20 лет случился перевертыш. Люди, которые были всегда администраторами и в чьих руках оказались деньги, посчитали, что должны указывать творческим личностям, не учитывая специфику профессии.
Я своим примером должен доказать государству и всем тем, кто принимает решения, что надо вырастить таких творческих людей, которые были бы в состоянии заниматься и экономической, административной, хозяйственной работой.
Если мы не будем заниматься, то эти администраторы в этой стране погубят культуру, которая всегда была превыше всего, навсегда.
— Главные изменения, которые удалось привнести?
— Я ничего не привносил. Мы сидим в том месте, где слишком много лиц на нас смотрит.
Здесь слишком хорошо было придумано до меня, очень правильно и очень качественно. С чего я начал? Я просто попытался здесь создать дисциплину, то, как я ее понимаю.
Здесь есть портрет одного из любимейших моих людей на земле. Это Марина Тимофеевна Семенова. Она меня выучила профессии педагога, помимо того, что она меня учила в классе каждый день. В ее классе она главная и самая любимая ученица Вагановой.
Это было и у Вагановой в классе. Никогда никто не смел открыть рта. Никто не мог встать туда, куда он хочет. У него было свое место. Несмотря на то, что в ее классе стояли народные артисты.
То, в какой строгости я рос в московском училище. У нас очень было строго в плане дисциплины. Это была советская система. То, что было в классе у Семеновой, а значит, то, к чему ее приучила Ваганова.
Я просто взял и это вернул сюда. Я ничего не придумывал, просто призвал жить по правилам нашей профессии. Ничего, что противоречит классическому танцу… Здесь главное – балет.
— Я очень хорошо помню 2013 год, когда появились самые первые сообщения о том, что вы займете должность ректора. И эта волна негодования, неприятия. Было ли у вас тогда ощущение обиды, горечи от того, что это происходит?
— В тот день, когда я дал ответ, что я на эту службу соглашаюсь, я понимал, что в любом случае для петербуржцев слово «москвич» будет дискомфортно.
Вот была у нас пресс-конференция, когда меня представляют как петербуржца. Михаил Петрович Пиотровский говорит: «Да, Коля наш».
— А вы чувствуете, что значит признали?
— Чувствую, что люди стали оценивать какие-то поступки. Мне это очень приятно.
— Я наблюдала за вами во время репетиции. Очень переживаете, я вижу, нервничаете за своих воспитанников. Чему вы их учите?
— В очень сложное время мы живем. Информационно колоссальное. Они по-другому воспринимают информацию. Поэтому я заставляю их учиться размышлять.
Я понимаю, что, может быть, Достоевского они так досконально не прочтут в этом возрасте, как мы читали, потому что для них это не так динамично. Пытаюсь научить слушать музыку. Отвожу в музей, заставляю воспринимать произведения искусства.
К сожалению, это трагедия поколения. Я не могу сказать, что они плохие, они просто другие. По-другому усваивают информацию, абсолютно по-другому. Я как педагог, как это делала Ваганова в начале 20-х годов, должен взять и пристроиться к их менталитету. Если я не смогу это сделать, я не смогу эту информацию донести.
— Как вам кажется, вы смогли это сделать?
— С предыдущим классом – да. У меня было поменьше ребят, пятеро. Двое танцуют в Большом театре, трое – в Мариинском. С нынешними пока про литературу не могу поговорить – мы с ногами никак не можем разобраться.
— Сначала ноги, а потом интеллект и голова?
— Сначала надо заинтересовать. Сейчас просто ноги по одной простой причине. Я их должен заинтересовать чем-то, что у них какой-то результат, а потом уже говорить о каких-то более сложных материях.
— Не могу не спросить: вы учите детей, а они вас чему?
— Они меня учат, прежде всего, тому, что они не одинаковые, что я у каждого должен найти какую-то собственную струну.
Мне мой педагог объяснял, что мне будет преподавать сложно, что не такой как все, есть все, никогда не поймешь простого человека. Я на него тогда смотрел и думал, что он сумасшедший – что значит, что я не пойму?
А сейчас я понимаю, что он прав. Он преподавал более 40 лет. И у него таких детей, как я, было двое. Нам не надо повторять ничего второй раз, ничего учить. Мы один раз смотрели и все могли повторить.
А другим надо по 48 раз одно и то же объяснить. И для меня это испытание. Но я каждый раз для себя мотивирую это тем, что нужно расплатиться с создателем. Мне он такой дар подарил. Это сложно.
— Главные изменения, который вы в себе зафиксировали?
— Главное – это то, что я вышел из прошлой жизни. Я закрыл дверь и ни одной секунды не пожалел. И не оглянулся. Я не ожидал от себя, клянусь. Я это делал сознательно.
И много раз думал, когда у меня защемит, когда я захочу обратно. Но у меня не было ни печали, ни переживаний. Чем дальше идет время, тем больше, смотря на своих коллег, которые пытаются имитировать молодость, я радуюсь, что мне выпало счастье не только получить такие способности от природы, которые на самом деле еще лет десять могли бы служить. Но мне послалось еще какое-то разумение не совершать ошибку эту на сцене.