Интервью было записано 19 марта 2015 года перед сольным концертом пианистки в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии. Ведущая — Наталья Тамбовская.
Первая встреча
Первые встречи… — необязательно встречаться с человеком. Встречи были в основном с артистами, когда мы (без билетов, конечно, как всегда), студентами, в последнюю секунду прорывались через заслон этих старушек, стоящих на контроле, и слушали незабываемое. Незабываемые концерты, которые я даже концертами не могу назвать, потому что, конечно, каждый концерт — это была школа. Школа всего.
Вы сказали (Наталья Тамбовская — прим. ред.), что я гений дружбы. Я совершенно с этим не согласна, потому что мне кажется, что дружба — это гений. Добрый гений. И можно только ему следовать, если этот гений вам улыбается. Это великая вещь, потому что дружбу совершенно невозможно спровоцировать. Дружба или состоится — или нет. Это мое ощущение в жизни, и уже с годами убеждение, что это так.
Дружба происходит постепенно. Бывают только предпосылки дружбы. Это время. Только время показывает — это дружба, или это не дружба.
Это было в конце 60-х годов, я была замужем за Олегом Каганом.
Мы были действительно птенчиками, нам было буквально чуть-чуть за 20. Святослав Теофилович в это время очень много выступал с Давидом Федоровичем Ойстрахом. Они готовили программу для заграницы, наверняка играли и здесь ее, в БЗК: Первая соната Бартока, Первая соната Прокофьева, Третья соната Брамса. И Святослав Теофилович попросил Кагана ассистировать ему во время репетиции — Давид Федорович, очевидно, был где-то за границей, у них было очень мало времени. Вот таким неожиданным образом я попала в этот дом, и, конечно, слушала очень много репетиций.
Потом понадобилось проаккомпанировать Рихтеру Концерт Моцарта, чтобы его подучить. В это время они репетировали концерт Альбана Берга для фортепиано, скрипки и 13-ти духовых, это были опять-таки студенты Московской консерватории, молодые ребята. Святослав Теофилович играл с ними также и другие сочинения, не только камерную музыку — и Хиндемита, вокальную музыку. Вот так это все и накапливалось постепенно.
“Кафедра имени Рихтера”
У Рихтера был огромный интерес к молодым. Преподавать он никогда не хотел, с этим связана одна очень смешная история, потому что в конце концов когда-то кто- то упросил Нину Львовну, чтобы Святослав Теофилович дал свое имя фортепианной кафедре. Святослав Теофилович согласился, и тут же пришел к нему проректор Московской консерватории и попросил написать заявление (формальность) — что тот просит, так сказать…
На что, естественно, заявление не было написано, и никогда больше об этом речи не было. Не потому, что Рихтер рассердился, а потому, что — как я? Я не хочу. Я не желаю и не прошу.
Конечно, он был человеком больших принципов. Внутренних принципов. Без того, чтобы возражать, спорить или выступать. Был огромный внутренний принцип, как жить. Спорить не любил. Можно и не споря знать, где ты находишься.
Не просто репетиции
У меня был очень тяжелый период в то время. Я осталась без родителей, была как лодка в океане без ветра. Я думаю, что Святослав Теофилович это очень чувствовал, поэтому я довольно часто там бывала.
Надо сказать, что все эти репетиции со всеми ансамблями были каждый день, причем это было каждый день в течение полутора, если не двух, месяцев. Немыслимое количество репетиций. Это были не просто репетиции с 10 до 14: разложил чемоданчик, инструменты, сыграл и ушел — нет. Всегда были бутербродики, всегда были какие-то греночки, чай. Всегда был какой-то праздник. Праздник для всех, ежедневно приходящих.
Речь идет о конце 60-х. В то время преподавал Гилельс, Воскресенский.. Преподавали замечательные, прекрасные педагоги. Но Рихтер все-таки был… где-то в других сферах. Совершенно в других сферах.
Идеальное немецкое воспитание
Рихтер был лаконичен, точен и прост во всех выражениях. Он никогда не употреблял сложные выражения. Никогда. Он мог самым простым словом высказать глубокую мысль и действительно попасть в точку. Он был абсолютно нежестоким человеком — идеальное немецкое воспитание, в самом лучшем смысле слова. Всегда вежливо, всегда тихо.
Рихтер был человек другой культуры, в каком-то смысле. Может быть, это связано с его детством, с историей его отца, связано с тем, что он слышал дома, какие у него были интересы музыкальные, что читал, что он слушал; что он переиграл с Ведерником все оперы Вагнера в 4 руки. Это все нечто другое, это уже выходит все-таки за рамки пианизма. Его интересовало все. Огромнейший, немыслимый совершенно репертуар.
Балы на Бронной
Я была маленькой девочкой, которая не помня себя от счастья приходила каждый раз туда и немела каждый раз.
Рихтер очень не любил всякие обсуждения. Он очень любил, созвав гостей, чтобы, допустим, Журавлев читал какую-нибудь повесть или стихи, или же он придумывал, что в этот вечер мы будем слушать, и основное время вечера заполнялось этим.
Он мечтал о том, чтобы в доме были балы. Я это помню, потому что в конце 78-го года я уехала жить в Вену, и как раз в это время был первый бал. Что только ни было сделано! В большой комнате на Бронной мы репетировали полонез, я была дамой Слободяника. Во время вальса мне посчастливилось даже быть дамой Святослава Теофиловича. Мы танцевали, были шарады, были картины.
Меня всегда поражает, какая в нем была первозданная радость. Радость этого момента, радость общения.
Дирижеры
Думаю, Рихтер очень любил играть с Кондрашиным. К Караяну относился, конечно, с почтением — как к дирижеру, но не с большой симпатией, как к человеку.
Я помню рассказ Рихтера о знаменитой записи Тройного концерта Бетховена с Ростроповичем и Ойстрахом. И нужны были какие-то дописки. Караян спешил, он сказал: «Как же — у нас фотосессия. Идемте, идемте — нас сейчас должны фотографировать». И Святослав Теофилович как-то так… да.
Думаю, он не любил скандалы. Он был воспитанным человеком. У него можно было очень очень многому учиться и бесконечно наблюдать.
Имя Баха на афишах – редкость
Да. Потому что для того, чтобы выйти на сцену, надо знать, что ты выносишь на сцену. А Бах… Я являюсь огромным поклонником Соколова хотя бы и именно из-за того, как этот артист, на каком уровне и с какой свободой владеет полифонией.
Можно выучить Балладу Шопена или Сонату Шуберта и вынести на сцену. А просто выучить Баха и вынести на сцену невозможно. Под этим нужно очень расписаться: отношение к звуку, отношение к тому, как слышишь этого композитора — даже само звукоизвлечение.
Нет почти ни одного пианиста, который играл бы похоже Баха. Возьмем Гульда — ясно, что его основная идея была в том, чтобы звучание инструмента как можно больше походило на звучание клавесина. Святослав Теофилович, например, когда записывал Баха, закрывал полностью крышку рояля,чтобы не было volume, не было большого звучания. Это было что-то совсем другое.
Мне кажется, что это огромный путь, который я еще не прошла для того, чтобы имя Баха было на афишах. Но есть замечательные пианисты, которые очень серьезно этим занимаются. Конечно, самый большой лидер — это Соколов, но есть еще прекраснейший пианист Петр Андершевский, который каждый концерт начинает с Баха и кончает Бахом.
Шенберг и Гершкович
В Москве жил замечательный музыкант Филипп Моисееевич Гершкович. Он был румынский еврей, который приехал в Вену в 30-е годы и учился у Веберна, Шёнберга и Берга. И в середине 30-х годов он уже не мог оставаться в Вене, потому что Гитлер… и так далее. В итоге после всех высылок он перешел открытую границу в Измаэле и с каким-то Союзом композиторов попал в Среднюю Азию, а из Средней Азии — в Москву.
И Сильвестровов, и Шнитке — все композиторы его прекрасно знали, все к нему ходили. Его выкинули из всех Домов композиторов, существовать он мог только частными уроками. Вот мы ходили к нему на частные уроки. И в частности я с ним проходила — по Шёнбергу — анализ сонат Бетховена.
В какой-то момент он решил мне доверить, так сказать, и начал со мной смотреть прелюдию Шёнберга из 25-го опуса. Он мне ее объяснил. Но так как он действительно совершенно виртуозно, гениально разбирался во всем этом, мне показалось, что это очень просто, на что Филипп Моисеевич очень разозлился, закрыл ноты и сказал: «Вот сначала выучи это, и потом мы с тобой поговорим об этом».
Дело в том, что он действительно очень серьезно всем этим занимался. Как-то так получилось, может быть, такой мостик: конец 60-х, 70-е и сейчас.
В этом году (речь идет о 2015 г. – прим. ред.) мне предстоит выучить все наследие: Веберн, Шёнберг и Берг.
Иосиф Бродский
Бродский посвятил мне стихотворение, когда я еще не была с ним знакома. С ним дружили мои друзья. С Иосифом я познакомилась уже в Нью-Йорке, когда была там с концертами, вот тогда и было написано рождественское стихотворение.
Я играла в Нью-Йорке и уехала куда-то в провинцию на концерт, перед поездом упала и страшно вывихнула ногу. Со страшными болями я вернулась в Нью-Йорк и играла с каким-то деревянным туфом. Бродский в этот вечер как раз закончил это стихотворение — чтобы мне доставить радость — или утешить, я уж не знаю.
Всегда, когда я приезжала в Нью-Йорк, мы с друзьями с ним встречались. Теплейший, изумительнейший человек с горячим сердцем и с высоким духом. У него было удивительное чувство уважения к каждому человеку, даже к мужику, с которым он ехал в эшелоне.
В 70-е — 80-е годы немыслимое количество литераторов бросилось в Америку, и конечно же всем нужен был сразу штампель (или как правильно сказать), и все обращались к нему. Выдержать это невозможно, тем более, человеку творческому, которому нужно заниматься своим творчеством, а не устройством на работу или устройством карьеры — или чего-то еще — других.
О преподавании
Я не преподаю, только какие-то мастер-классы. Это замечательно, когда я смотрю, как, например, Алексей Любимов преподает, какие у него отношения с его студентами — это просто семья, настоящая музыкальная семья. Это замечательно — и это огромная ответственность. А когда начинаешь много ездить, как многие коллеги делают, когда они появляются раз в месяц в классе… Я думаю, лучше не стоит.
История любви
История любви… Если я начну думать, наверное, придется думать дольше, и может, даже безуспешно. Но первая моя мысль — история Ференца Листа, его история любви с очень богатой женщиной Каролиной Витгенштейн. Она поехала на его благотворительный концерт в Киев и пожертвовала очень большую сумму. Придя в салон, чтобы высказать свою благодарность, он влюбился.
Есть огромная переписка между ними. Каролина в тот момент была замужем за петербургскими Витгенштейнами. Не жила с ним, это была совершенно не любовь, и уже тогда подала на развод.
В течение очень многих лет она жила с Листом и боролась за то, чтобы Ватикан разрешил ей развестись. И в конце концов ей разрешили, это было перед 50-ти летием Листа. Они хотели пожениться в Риме в сентябре, разрешение она получила в июне. За неделю до свадьбы Винтгенштейны, которые были очень влиятельные, добились того, что ей не разрешили. И это стало последним поводом… Лист ушел.
Семнадцатая соната Бетховена
(Когда у Бетховена спрашивали, о чем Семнадцатая соната, он советовал прочесть «Бурю» Шекспира)
Ромен Роллан (я думаю, он просто ошибся, хотя это можно применить и к той Сонате) утверждает, что эта история связана с Апассионатой. Но в данном случае я думаю, что он неправ, поскольку «Буря» Шекспира по-немецки — это же «Sturm». И Семнадцатая соната указывается: op. 31 №2 (Der Sturm). Так что я думаю, что Бетховен говорил об этой Сонате, хотя эту историю можно ко многому применить.
Будучи студенткой, я прочла Шекспира и ничего для себя не нашла. Вернее, ответа на вопрос: как это играть. И только много-много лет спустя, находясь в театре во время исполнения этой пьесы, я вдруг поняла, что это — дух, который над всем парит и которому все подвластно.
Интервью смотрела Татьяна Плющай