Ученик легендарных педагогов Юрия Янкелевича, Игоря Безродного, Ивана Галамяна, Дмитрий Ситковецкий – не просто скрипач, он музыкант-универсал: дирижирует симфоническими и камерными оркестрами, создает многочисленные транскрипции (среди них переложение для струнного трио «Гольдберг-вариаций» Баха), интервьюирует выдающихся исполнителей.
Возглавлял фестивали в Корсхольме (Финляндия), Умео (Швеция), Сиэтле (США) и другие, был специальным гостем фестивалей в Вербье (Швейцария), Баку (Азербайджан), на Бодензее (Германия) и других.
— Сравнивая афиши нынешнего сезона Московской филармонии и предыдущих, замечаешь смену поколений музыкантов, особенно скрипачей. В нынешнем сезоне – ни одного абонементного концерта у тех, кого мы привыкли всегда видеть на сцене: у Виктора Третьякова, Лианы Исакадзе, Сергея Стадлера. При этом заметно больше выступлений у скрипачей зрелого поколения, таких как Вадим Репин, Сергей Крылов, Юлиан Рахлин, и у музыкантов помоложе: Павел Милюков, Айлен Притчин, братья Почекины, Клара-Джуми Кан.
— Думаю, это в порядке вещей, трагедии не вижу. Профессия исполнителя в принципе ориентирована в первую очередь на молодых; публика этого хочет, ждет новых имен, увлекается ими, поэтому до сих пор популярны конкурсы, особенно Конкурс Чайковского.
Появляются новые герои, как Клара-Джуми Кан: она была безусловно лучшей на конкурсе 2015 года, проявила себя как самый большой талант и не случайно имеет самую, наверное, яркую карьеру из лауреатов. Это очень показательно. Она явно понравилась целому ряду членов жюри; с ней играют Кремер, Репин, Спиваков, и это очень помогает.
Когда конкурс прошел, дальше все зависит от того, кому музыкант нравится, кто его приглашает на фестивали и так далее.
И что парадоксально: она ведь выиграла первые премии двух крупных конкурсов в Сендае и Индианаполисе; уже тогда ясно было, что она замечательная скрипачка. Тем не менее о ней не знала и половина людей, узнавших ее после IV премии Конкурса Чайковского; у нее и близко не было такой карьеры, как после него.
Вот эффект трансляции Medici – сколько людей ее услышало и обратило на нее внимание! Конкурс она не выиграла, ей дали непонятную IV премию, но для ее карьеры это оказалось очень положительно. Наверняка она была расстроена, однако в итоге «проиграла бой, но выиграла войну». Похожая история у Дебарга. А дальше многое зависит уже от них.
https://www.classicalmusicnews.ru/interview/dva-mesyatsa-kotoryie-potryasli-dmitriya-sitkovetskogo/
— Когда со сцены сходят имена исполнителей, десятилетиями говорившие сами за себя, таких, как Виктор Третьяков, есть ли шанс, что через двадцать лет такие же говорящие имена будут у тех, кто на поколение младше?
— Думаю, что да, и очень надеюсь: это и Вадим Репин, и Максим Венгеров, и Юлиан Рахлин. Все зависит от того, будут ли они развиваться? меняться? оставаться на том же уровне? Скажем, Анне-Софи Муттер почти не меняется многие годы. Но ее имя – по-прежнему бренд, который продается и нравится публике; сколько молодых за это время пришло и ушло, а она держит очень высокий профессиональный уровень, который говорит сам за себя. Ее можно не любить, но отказать ей в очень высоком качестве нельзя.
В смене имен ничего страшного нет; публика всегда стремится за молодыми. Кто-то из них задержится на сцене, кто-то нет. За свой век я видел столько молодых, которые ярко начинали, имели колоссальный успех и потом исчезали. А есть те, кто продолжает быть на виду, имеет верную публику, делает что-то новое, а публика хочет, чтобы они делали то же, что и прежде…
Тут многое должно совпадать с модой, с программной политикой Московской филармонии. Кстати, недавно я выступал на гала-концерте филармонического фестиваля «Виртуозы гитары», меня пригласил Артем Дервоед. Это совсем другой мир, чем наш, скрипичный, в нем тоже есть талантливые люди, с ними очень интересно.
— Среди музыкантов вашего поколения существует мнение, будто средний уровень исполнительского мастерства растет, но золотой век сольного исполнительства кончился. Вы согласны?
— Думаю, что кончился; помню, например, историю на фестивале в Вербье в середине 1990-х: четверо известных солистов исполняли концерт для четырех скрипок с оркестром Вивальди. Они появились, мягко говоря, неподготовленными, хотя ребята из молодежного оркестра, с которыми я репетировал, очень их ждали. Они же были не готовы к генеральной репетиции – концерт не такой технически трудный, но там надо по крайней мере знать, когда вступать! А они не знали, особенно двое, очень известные скрипачи.
Я тогда сказал Мартину Энгстрёму, директору фестиваля: «Представь себе: пришли бы играть этот концерт Ойстрах, Стерн, Шеринг и Менухин лет 25-30 тому назад. Возможно ли, чтобы кто-то из них был не готов? Не знал бы своей партии, не знал бы, когда вступать? Пришел бы в таком виде?» Он согласился, что это невозможно. В этом и разница между тем поколением и нынешним, между золотым веком и сегодняшним днем.
— В чем, по-вашему, ее природа?
— Я называю это синдромом «Форели», имея в виду группу невероятно талантливых музыкантов. Это можно наблюдать в фильме Кристофера Ньюпена «Форель» (1969), где одноименный квинтет Шуберта исполняют Ицхак Перлман (скрипка), Пинхас Цукерман (альт), великая Жаклин Дюпре (виолончель), Даниэль Баренбойм (фортепиано), Зубин Мета (контрабас).
Более звездный состав на тот момент трудно себе представить, каждый из них уже тогда – на пике своей профессии, хотя еще молод. Отличие их от предыдущего поколения не в том, как они играли: играли они замечательно и были в изумительной форме. Разница в отношении: дескать, сейчас мы шутим, дурака валяем, потом выйдем, сыграем, а затем опять смех и хохмы – хотя играли они действительно здорово. Но эта группа музыкантов поменяла акценты, другое время пришло. Произошла смена поколений и смена ценностей.
Новое поколение изменило отношение к концерту как к священнодействию, которое было у предыдущего – у Хейфеца, Горовица, Рихтера, Ойстраха… Мне рассказывал Джозеф Силверстайн, как он наблюдал один день Хейфеца перед сольным концертом: как он занимался, как готовился и как в начале концерта у него дрожал смычок. А концерт был в глубокой провинции. Почему? Да потому что это был концерт Яши Хейфеца. Где бы они ни происходили, для какой аудитории, – не играло никакой роли. Он всегда должен был быть на самом высоком уровне. Перед собой отвечал, перед Богом, перед композиторами – в этом и есть колоссальный профессионализм.
А почему Горовиц всегда играл в четыре часа дня? Потому что именно в этот момент мог дать публике самое лучшее и знал это. А как готовился к выходу на сцену Рихтер – всегда в атмосфере чего-то особенного, которая ушла с приходом нового поколения: всё будто бы легко, все хлопают друг друга по плечу… Играли они здорово, а все-таки опустили планку.
— Как именно это отражается в картине сегодняшнего дня?
— Что случилось с русской школой – понятно: классы Ауэра, Ямпольского, Янкелевича, Ойстраха были удивительными творческими лабораториями, откуда вышло множество больших скрипачей. В семидесятые уехали многие – не только исполнители, но и педагоги. Связь времен и поколений прервалась.
В Московской консерватории в мое время в экзаменационной комиссии сидели Ойстрах, Коган, Янкелевич, Цыганов, Беленький, Безродный, Баринова, Бронин, Бондаренко, Пикайзен, Шихмурзаева, Глезарова, Снитковский. Сегодня ни один конкурс в мире не собрал бы такого жюри! А это был всего-то вступительный экзамен в 1972 году. Подобного не повторить нигде и никогда.
Это огромная проблема, и сейчас в Москве, когда я работал со студенческим оркестром Консерватории, ко мне многие подходили, спрашивали: к кому бы вы посоветовали поехать? Часто это уже почти выпускники – они понимают, что пройденного ими недостаточно. А нам и в голову не приходило после Московской консерватории куда-то ехать – от Янкелевича, от Ойстраха, от Безродного… хотя не было и такой возможности, теперь она есть. Люди уезжают, необязательно насовсем: они хотят совершенствоваться, а большинство лучших педагогов не в Москве.
Есть и исключения, например, Марина Кесельман, доцент Московской консерватории. Замечательно преподают Борис Гарлицкий, Анна Чумаченко, Захар Брон, Хайме Ларедо, Борис Кушнир – все они из лучших педагогов, и все не в России.
— Несмотря на ваши слова о фильме «Форель», вы говорили не раз, что так, как Пинхас Цукерман или Исаак Стерн, сегодня не играет никто. Чем именно была неповторима их игра?
— Все инструменты так или иначе подражают человеческому голосу. А у великих голосов неповторимый тембр, не случайно был так популярен Паваротти: его моментально можно узнать. Не только потому, что он родился с таким голосом, но и благодаря потрясающей технике. Другое дело – к чему это привело и куда он нас завел… Но что такое сила личности – показал.
Это мы видим и на примере рок-музыки: недавно я был в музее Rock N’ Soul в Мемфисе, где встретились ритм-энд-блюз, культура темнокожих, и «хиллбилли», культура белых, результатом чего стало невероятное единение и взаимовлияние этих культур. Неудивительно, что там появился Элвис Пресли, голос которого как мало чей действовал на слушателей, особенно на женскую половину. И это было ясно с первой же его записи, которую он сделал за несколько долларов в обеденный перерыв. Что-то удивительное в его голосе отличало его от всех.
То же самое и в скрипичном звуке: достаточно вспомнить Бетховена, который был поражен экзотическим мулатом Джорджем Бриджтауэром и написал для него «Крейцерову сонату». А потом за что-то на него обиделся и отдал сонату Крейцеру, так никогда ее и не сыгравшему. Но как этот исполнитель повлиял на Бетховена! Композиторы всегда писали для больших исполнителей, эта связь необходима.
У Стерна и Цукермана были индивидуальное звучание, индивидуальная фразировка, которая моментально действовала чисто физически. К тому же у Стерна было феноменальное качество коммуникации, будто он играл специально для тебя: я это впервые испытал в 1964 году, когда он приезжал, и в зале это ощущал каждый. Редкое качество, которое было и у Менухина с его божественным звуком, и у Хейфеца, которого по интенсивности звучания можно узнать за несколько секунд. И вот это куда-то подевалось!
— Неужели ни у кого сегодня его нет?
— Почему нет, есть особый звук у Гидона Кремера, например, но совершенно другого плана. Цукерман продолжает выступать; недавно мы играли Двойной концерт Баха, я получал колоссальное удовольствие от качества его звука… Из тех, кто мне сегодня интересен, отмечу троих: есть замечательный немецкий скрипач Августин Хаделих – на YouTube доступна его великолепная запись Второго концерта Бартока. Я с ним работал в Гринсборо, делал для него транскрипцию Дивертисмента Стравинского – серьезнейший, интереснейший музыкант.
Всегда интересен мне Леонидас Кавакос – и как человек, и как необычное явление. И очень хорошо играет Вадим Глузман. Из более молодых – японская скрипачка Аяна Цудзи, которую я слышал на конкурсе в Индианаполисе, где она не прошла в финал, а конкурс в Монреале в 2016 году она выиграла с большим отрывом. Она – особый талант.
— Еще одна тенденция современного скрипичного исполнительства – игра без дирижера, речь в том числе и о крупных романтических концертах. В чем причина?
— Как солист и дирижер я хорошо ее понимаю; без дирижера я играл если и не Брамса, то очень сложный концерт Курта Вайля, например. Если речь идет о хорошем камерном оркестре, который в принципе может играть сам по себе, то почему нет. Без дирижера оркестр играет совершенно иначе, музыканты должны постоянно участвовать в процессе, тут не откинешься на спинку кресла.
Я довольно часто играю Концерт Бетховена таким образом и вижу, какая происходит трансформация: когда оркестранты спокойно смотрят на дирижера, не возникает той энергии, которая нужна для настоящего концерта, где у солиста и оркестра должна быть равная энергетическая вовлеченность. Это происходит, если твой партнер – выдающийся дирижер, тогда оркестр вовлечен в достаточной степени. Но это редко бывает.
Почему часто выступают без дирижера Джошуа Белл или Кристиан Тецлафф? Они играли почти со всеми дирижерами, в том числе средними, поэтому им и хочется получить другое качество, другое отношение. Это реакция на современное положение вещей. Солист активизирует оркестр, хотя это не всегда работает. Но попытка – не пытка.
Илья Овчинников, для журнала “Меломан”